кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…»). Я решил на это пойти – тем более, что видел: редакция на моей стороне, «смягчать» мы будем очень немного, а повесть и в «смягченном» виде может хорошо прозвучать…
Чуть-чуть я «смягчил» – понизил ранг. И мне пообещали поставить повесть в один из ближайших номеров. Но тут уже советские танки вошли в Прагу… Август оказался тем самым, «историческим» – Черным.
Приговор нам с повестью был подписан. Обвинительный приговор: не пройдет! И уже ни в одном театре никто не хотел со мной всерьез разговаривать… Роды, таким образом, не состоялись.
Эх, с горечью думал я, если бы редактор Инна Борисова читала хотя бы разика в два быстрее! Ну по страничке в день хотя бы… Пусть даже и с перерывами-выходными… Глядишь, и успели бы.
Да, Март, вот так. Ты при капитализме жил, а я при социализме. Ты быстро добился успеха, несмотря ни на что, а я вот ползу еле-еле. Но ты все равно не был счастлив, увы. Я же пока еще на что-то надеялся.
Вестница
Стояли теплые дни конца августа. Приговор моей повести был вынесен, я прекрасно понимал, что все у меня в смысле напечатания застопорилось надолго. Хорошо еще, если случайно не заметут… Да только ли у меня такое! Несколько отчаянных молодых людей вышло на Красную площадь и к памятнику Пушкину, демонстрируя свое отношение к «братской помощи народу Чехословакии», их быстренько замели в кутузку; кое-кто из интеллигенции написал письма протеста – их, естественно, проигнорировали. Народ у себя на кухнях (иногда на улице, в очередях) тоже порой выражал свое недвусмысленное отношение к происходящему, но дело было сделано: Людвига Свободу интернировали, Александра Дубчека арестовали, страну, пытавшуюся подняться с колен, оккупировали танками и войсками. Конец вашим надеждам, кролики!
Что поделаешь, се-ля-ви. В такой стране живем, граждане, в таком мире, в такое время…
И все же при всем при том свою личную судьбу я и тогда (и теперь тоже – тем более!) вовсе не считал особенно трагичной, уникальной и неудачливой. Ну, никто не помогает, ну, вот не печатают ни черта – повесть только что зарубили. Ну и что? У многих моих соотечественников и того хуже… А то, что не печатают – так ведь не одного же меня! Напечатают еще, придет время… Кстати, я сам никогда не считал «Переполох» особенно хорошей вещью. Вот роман и рассказы – другое дело.
Один из рассказов назывался так: «Непонятное». В нем было всего что-то около пяти страниц на машинке, но по истинной значимости я считал его ничуть не менее важным, чем повесть «Переполох». А может быть и более важным. Был он о том, как молодой человек, студент Университета, отличник, мучимый смутными чувствами, связанными, в общем-то, с его никак не могущим состояться первым в жизни «сексуальным контактом» (что как-то непонятно портит ему существование), знакомится однажды на улице с девушкой, приводит к себе в комнату общежития (он «иногородний»), она у него остается на ночь (после неумелых, неуклюжих уговоров), и сначала ничего не получается у них (она «не готова», а он – тем более…), они засыпают, наконец, а ночью вдруг – то ли во сне, то ли наяву, непонятно – все происходит… Происходит нежно, естественно (как в реальной, сознательной жизни произойти, увы, не могло из-за дикой нашей дури, закомплексованности, трусости, задвинутости, животной ослепляющей похоти), происходит так, как должно происходить на самом деле всегда – с нежностью, любовью, уважением и без страха… Но они вновь засыпают оба после финала (по-настоящему, собственно, и не просыпались), а утром, не разбудив его, она уходит (ей на работу рано). Он же пробуждается в состоянии неизъяснимого счастья. И видит на столе записку с оставленным ею номером телефона. И постепенно осознает, что – да! да! да!! – на самом деле БЫЛО! И просто обалдевает от вскипающей радости жизни, от самого существования в этом солнечном мире, от ощущения потрясающего открытия…
Непонятное, действительно непонятное, и – чудесное!
Вот этот небольшой рассказ я как раз и считал своим НАСТОЯЩИМ достижением – наряду, конечно, с романом, «Зимней сказкой», «Листьями», «Запахом берез», «Путешествием». В конце концов, я назвал его по-другому: «Яркие пятна солнца». Ведь истинные ценности жизни в этом – в простых и естественных человеческих радостях! Которые, как солнечные блики, расцвечивают нашу далеко не всегда яркую жизнь. А вот в «Переполохе», «Подкидыше», вообще в любых «производственных», «криминальных» – «социальных»! – сочинениях речь идет, как правило, не о счастливой человеческой жизни, а о том, что ей мешает, или о том, чего хотят от писателей, художников, вообще от всех людей разнообразные «властьимущие». То есть в них все же – не полная правда о жизни. На самом деле люди живут не этим! Я думаю даже, что те, кто мечтает о власти и о деньгах, мечтают на самом деле не о них! Они мечтают о своей значимости, благополучии, о том, чтобы их уважали, и чтобы они сами себя уважали. А главное – чтобы их любили! Для чего и нужны, думают они, власть и деньги. Глупцы! Ведь это – самообман.
И все ясней и ясней понимал я, в частности, великую роль именно того, что большинство окружающих упорно не хотело считать важным и ценным. То есть эротических, половых взаимоотношений между людьми, наполненных радостью, взаимным уважением, красотой. Непонимание важности нормального отношения к «этому» запутывает, заставляет заниматься сплошь да рядом вовсе не тем, к чему лежит душа, и – обманывает, закрепощает, уводит от жизни. Начав лгать здесь, люди лгут и во всем остальном…
Правда, аргументировать четко и уверенно все это я пока еще не мог. Слишком противоречили мои убеждения тому, что меня окружало. Неужели чуть ли не все вокруг сбрендили, а я и немногие те, кто думает и чувствует так же, правы? Это было бы слишком…
Но по крайней мере, я старался не врать. То есть верил прежде всего не тому, что мне со всех сторон пытались внушить, а – самому себе, собственной своей природе, своему чувству, совести. Жизни! И – кантовскому «нравственному закону» во мне. Думаю, это и помогало не просто выживать в тех условиях, а – жить. И жить, в общем-то, сравнительно полной жизнью. Я ведь не только обожал природу, путешествия, фотографию, девушек… Но и – действовал! И даже имел наглость «осваивать» Науку Любви во всех ее аспектах, в том числе – обязательно! – и сексуальном. Я – учился! «Этому» тоже. И хотя секса, как известно, у нас, в Советском Союзе «не было», у меня он был. И порой очень и очень «качественный».
К тому времени мой «послужной список» худо-бедно достиг двадцати… Да, я даже вел свой «послужной список»! Но вовсе не потому, что собирался хвастаться им, а – из уважения к тем, кто в этот список входил. Близость с каждой из них была для меня подарком, потому что каждую я уважал и в какой-то мере любил. Каждый раз это был праздник, заслуживающий «зарисовки», рассказа, а то и романа. Я ничего не обещал, никого не обманывал, был благодарен и восхищен. Они чувствовали это, и все происходило с радостью обоюдной. Позднее я многое описал в романе «Поиски Афродиты»…
Итак, стоял Черный август. Впрочем, август не виноват в нашей дури – в том, что потом мы обозвали его Черным. Дни у природы оказались, наоборот, на редкость теплые, ясные, вовсе не черные.
Хотя настроение у меня было паршивое. Причем несмотря на то, что совсем недавно я вернулся из великолепного очередного велосипедного путешествия по стране… С давним приятелем, другом детства Славой мы пересекли на своих дорожных велосипедах за два месяца пол-России (от Владивостока до Новосибирска), видели много природных красот (хотя и кое-что из человеческих гадостей тоже), встречались со многими хорошими людьми (по отдельности люди действительно в большинстве все хорошие…), и это, конечно, помогло перенести окончательную неудачу с «Переполохом».
Я ходил по солнечной Москве, и казалось мне, что она – настоящий Некрополь, город мертвых. Оккупацию Чехословакии я переживал как беду личную. Ведь это знак: надежда на весну в жизни страны не оправдалась, надвигается, судя по всему, резкое похолодание… Но люди на улицах в большинстве выглядели, как ни в чем не бывало, ощущение было такое, что им все до лампочки – особенно острым это ощущение было именно после нашего путешествия, когда мы с приятелем пребывали в спортивной форме и жили на полную катушку. Большое Путешествие это было у меня уже Третье (Второе – в прошлом году по Карпатам и Закарпатью, в одиночестве), и в третий раз я убеждался в том, какой прекрасной и полной могла бы быть жизнь и какая она на самом деле у большинства другая…
Спустился в метро. Привычно засек взглядом очаровательную стройную девушку на платформе… Что бы мы делали без красот природы, женщин? Как переживали бы творящиеся безобразия и тоску?… Девушка была в темных очках, но все же отреагировала на мой взгляд, это было видно. Мы вошли в одни и те же двери вагона. Сердце мое вдруг словно сорвалось с привязи и затрепыхалось, а девушка взяла да и сняла свои очки – глаза у нее оказались большие, красивые, ошеломляющие.
Преодолев привычное, все никак не проходящее с возрастом смущение, я вышел с ней вместе, пошел следом, и уже выходя из вестибюля на улицу, совершив немалое волевое усилие, заговорил. Сумел познакомиться!
И как-то сразу началось совершенно волшебное ослепление – точнее, наоборот, прозрение, – нас потянуло друг к другу неудержимо! Хотя проблема была в том, что она слишком молода, видимо, вдвое моложе меня, да еще и несовершеннолетняя – лет 16…
Но ведь пока и речи не было о чем-то «этаком»! И у нас каким-то волшебным образом тотчас же все получалось просто чудесно в эти первые же часы знакомства! Катались на лодке, гуляли, зашли ко мне…
Оказалось, она из другого города, приехала в Москву поступать в институт, не прошла по конкурсу, а была здесь не одна, с родственниками. И ей нужно было вечером ехать к ним. Но на следующий день мы вновь встретились. На третий – опять… А потом она уехала совсем…