(Там же)
В книге, вышедшей много позже, я рассказал о том знаменательном вечере в старом московском дворике возле небольшого двухэтажного дома, где жил в комнате коммунальной квартиры, оставшейся мне в наследство после смерти обоих родителей. В тот вечер я впервые в жизни фотографировал на слайды с удлинительными кольцами с близкого расстояния, крупным планом. Шмель на одуванчике, жук-пожарник, обыкновенная толстая муха, хрупкая златоглазка… Невиданный мир распахнулся передо мной, хотя я и раньше подозревал о его существовании, наблюдал за бабочками, муравьями, жуками, любовался цветами, листьями, стволами деревьев… Но теперь! Теперь я не только смотрел, причем именно с близкого расстояния, благодаря фотоаппарату и удлинительным кольцам. Я фотографировал! На цветную обратимую пленку! Так что слайды потом можно было спроецировать на лист ватмана или на простынь – и видеть бабочку с размахом крыльев чуть ли не в метр, божью коровку величиной с мою пишущую машинку, одуванчик, похожий на гигантскую цветочную корзину, наполненную желтыми шелковистыми лилиями, из которых торчат завитушки пестиков, словно ушки множества ножниц. Это было фантастическое, воистину роскошное зрелище! Совсем рядом – в городском дворе, в парке, на лесной поляне, прямо под нашими ногами – и так много всего!
Вот оно – разнообразие, красота, великое богатство сущего мира! Вот во что верил и – чувствовал я всегда! А мы копошимся в своих мелких, унылых заботах, соплях, в зависти, ненависти, жадности, лицемерии, думая, что это и есть жизнь! Многие только и делают, что едят, спят, гадят, мечутся в погоне за множеством ненужных вещей, бездумно, слепо рожают детей, не умея по-человечески воспитать не только их, «малых сих», но и самих себя, мучаются, трясутся от страха, лгут, пресмыкаются перед «сильными мира сего», не видят, не слышат, того, что вокруг, не учатся ничему, хорохорятся и – умирают, так ничего и не поняв, так и не использовав те великие шансы, которые каждому – каждому! – предоставляет природа. «О, темпоре! О морес!»
И ведь – ко всему прочему – амбиции, гонор, ощущение себя «венцом Вселенной», постоянные попытки опередить других – хоть в чем-то, хоть ложью, хоть подлостью – «не мытьем, так катаньем»! А мир природы вокруг – как райский сад. И возможностей, заложенных в каждого от рожденья, хоть отбавляй. И мы могли бы жить на Земле в счастье и радости, если бы…
Если бы – что?!
Да, извечный вопрос вставал передо мной с новой силой. ПОЧЕМУ? Почему столько глупостей? Почему люди так привычно, бездумно врут? Почему не учатся, не стараются быть лучше, не смотрят правде в лицо, а – «делают вид»? Почему цепляются за то, что вовсе не представляет истинной ценности? Почему ищут не то и не там? И почему ПОДЧИНЯЮТСЯ тем, кому подчиняться нельзя!
Тогда, после того майского вечера во дворе (26-го мая 1969-го года – запомнил это число!), я увлекся увиденным. Словно в детстве, ползал на четвереньках в зарослях трав, ловя в видоискатель фотоаппарата крошечных обитателей зеленых джунглей, становящихся большими! Выезжал на велосипеде в городской лесопарк – там и вовсе на солнечной поляне погружался в Страну Чудес… «Дремучая поляна!…»
Что говорить, какая роскошь ждала меня в пригороде, на лесных диких полянах, опушках! Я, естественно, начал читать книги об удивительном мире насекомых, пауков, растений… Если увлечен чем-то по-настоящему, то подходящие книги можно всегда найти! С каким волнением, восторгом я перечитал уже читанные когда-то «Собирание бабочек» С.Т.Аксакова и – конечно! конечно! – «Жизнь насекомых» Жана-Анри Фабра.
Первое же горячее желание – поделиться! Рассказать другим! В первую очередь близким, родным, а потом всем, всем! Показать, объяснить, передать эту восхитительную возможность – смотреть вокруг внимательно, видеть, ощущать красоту, многообразие, прелесть мира! Вот же она, радость: смотрите! Наслаждайтесь! Открывайте новое вокруг себя, выходите из убогого привычного круга – это же так легко, таких немногих усилий стоит! Удивительное – рядом! Хватит жить мышиными заботами, гнаться за ерундой, мучиться мелочами, ныть! Не случайно же и в православии уныние считается одним из самых тяжких грехов! Мир – прекрасен! Все, что необходимо человеку – рядом! И ехать особенно далеко не надо, все – тут.
Дело, разумеется, не в том, чтобы пристально, как я, наблюдать за насекомыми и ползать на четвереньках в траве. Дело – в принципе! Остановитесь, осмотритесь! Не поддавайтесь глупостям, которые вам постоянно внушают! Слушайте, чувствуйте, думайте сами! «Джунгли» – в вашем дворе, удивительное – рядом! «Бог в сердце твоем» – не случайно сказано!
И я стал приглашать гостей смотреть мои слайды. Сделал экран из льняного полотна, пропитав его бариевой смесью для белизны, рецепт которой вычитал в справочнике, а потом даже принялся составлять из слайдов композиции – «слайдфильмы», – которые сопровождались музыкой. Гостей приходило все больше и больше, знакомые приглашали своих знакомых, они дружно восхищались, глядя на экран, многие говорили: «Где ты все такое наснимал, почему мы этого не видим?»
Ничего у меня по-прежнему не печатали, хотя количество готовых рукописей росло, и я упорно предлагал их в журналы и издательства.
Но я – жил!
Чужой среди своих?
Побывало в «Новом мире» и «Путешествие» – получилась повесть больше 200 страниц машинописных. Я надеялся, что в ней мне удалось передать «музыку жизни», ощущение глубины и прелести бытия, относительность времени, попытку возвращения человека к истинным ценностям и – ощущение исторических, российских корней… Приносил я им и роман «Обязательно завтра».
«Путешествие» Инна Борисова посчитала слишком «легковесным», недостойным такого «социального» писателя, как автор «Подкидыша» и «Переполоха». Она не допустила его даже, по-моему, до заведующего отделом. И я вообще не уверен, что она его прочитала.
«Обязательно завтра», правда, отрецензировал хороший, уважаемый писатель Юрий Домбровский. Рецензия была сочувственная, но, увы, в целом отрицательная. У меня опять было четкое ощущение, что меня не поняли, согласиться с Юрием Осиповичем я не мог при всем к нему уважении.
Но меня не переставало удивлять: почему они – даже в этом «передовом» журнале! – воспринимают любое мое произведение так, словно оно обязательно должно что-то четко утверждать, декларировать, и что «позиция автора» должна быть жесткой, недвусмысленной, «правильной» – то есть такой, какая им привычна и понятна? Почему мне заранее ставят рамки? Почему не вникнуть в мою «позицию»? Может быть, потому, что я пишу от первого лица и тем самым как будто бы безапелляционно утверждаю что-то? Но ведь это вовсе не так! Пожалуйста, не разделяйте мою, авторскую, позицию, не соглашайтесь со мной – имеете право! Но почему вы убеждены, что я на нее не имею права? Почему я должен думать так же, как вы? Почему вы уверены, что не ошибаетесь? А разве, «авторская позиция» у Достоевского, например, полностью соответствует «ленинским нормам»? От того, что не соответствует, он, что же, плохой писатель?
Любая настоящая вещь всегда чему-то привычному не соответствует! Это же аксиома! Мой роман – вещь в себе. Он четко выстроен, он эмоционально, интересно написан (этого никто не отрицал, вот ведь что показательно!). Он дает ОБРАЗ. Пусть даже не героя, пусть «образ автора», этакого «князя Мышкина» советских времен. Почему он не имеет права на существование? «Кто не с нами, тот против нас» – так, что ли? А вы не думаете, что сами можете ошибаться в своих «позициях»? Откуда у вас такая безоговорочная уверенность в своей правоте (и в своем соответствии «ленинским нормам», кстати)?
Ведь я сам вовсе не считаю, что мои мысли и чувства должны быть для всех обязательны (разве Достоевский считал?). Я написал свой роман честно, искренне. О том, что на самом деле БЫЛО. Я поставил вопросы и по-своему попытался ответить на них. Вопросы достойные внимания, животрепещущие, больные. Роман написан с литературной точки зрения хорошо, этого никто не отрицает, он читается «без отрыва». Он заставляет думать! Но почему же вы так категоричны в своей оценке, да еще с точки зрения «морали», которая, как известно, всегда относительна? Почему вы так уверены в своем суде? И уж если на то пошло: в ЧЕМ ЖЕ роман мой не соответствует?
Увы, уже тогда – при всем уважении к человеку, который старше меня и жестоко пострадал в советском концлагере, – я подозревал, что тут что-то не то. Не прав Юрий Осипович! Чего-то не я, а он не понимает! Разумеется, я от его рецензии, от его взгляда не отмахнулся. Разумеется, очень внимательно перечитывал. В чем-то был даже согласен с ним (в оттенках, в мелочах)! Не согласен же категорически в одном: любая «вещь в себе» – если она, конечно, не агрессивная, не призывающая к насилию, не бездарная – имеет право на существование! И он, Юрий Осипович, как раз и пострадал жестоко от того, что те, кто руководил страной, так не считали. Они были слишком категоричны…
(Теперь, в «постсоветское» время, мы и расплачиваемся за ту категоричность, которая торжествовала в умах во времена советские. Теперь у нас: «сколько людей – столько мнений»! И если раньше рамки были слишком узки, то теперь их не стало совсем. Из крайности – в крайность!).
Вновь и вновь я размышлял… Вот в «Новом мире» оценили моего «Подкидыша», мой «Переполох». Достаточно высоко оценили – настолько, что за «Переполох» как будто бы даже воевали с цензурой. Однако и «Путешествие», и роман написал ведь тоже я, автор и «Подкидыша», и «Переполоха»! Почему же им, в журнале, не пришло в голову хотя бы задуматься: ведь это я написал и то, и то! А они даже и не задумывались, не попытались со мной поговорить, они в своих выводах не сомневались! Инна Борисова вернула мне «Путешествие» совершенно безоговорочно, она, похоже, ни на миг не усомнилась в своем приговоре! То же и с «Обязательно завтра». Обе рукописи даже и не подумали допустить до Твардовского, хотя Александр Трифонович так высоко обо мне отзывался, даже в глаза. Что же давало нашим редакторам такую безоговорочную уверенность в своей правоте? Неужели Инне Борисовой не пришло в голову, что вот эта тематическая широта признанного ими «автора» пошла бы на пользу не только мне, но и журналу?