Но ни то, ни другое (как ни третье, ни четвертое…) так и не опубликовано до сих пор – хотя на дворе уже Третье тысячелетие… Не потому ли не опубликовано, что ДО СИХ ПОР у нас или «читают» рукописи годами, как Инна Борисова, или горюют втихомолку о «наверное спившихся талантливых авторах», как А.И.Кондратович – вместо того, чтобы если не помочь, то хотя бы позвонить, поддержать, поинтересоваться?…
«Загубленные»… Загубленные только ли в литературе? А в других искусствах, в науке, в разных областях? Тысячи, тысячи на самом деле ЗАГУБЛЕННЫХ… Но вот вопрос: кем? Кем загублены они? Только ли теми, кто на «самом верху»?…
Ведь пример с Кондратовичем показателен в высшей степени! Он – зам главного, основной связной с цензурой ЦК. Кто, как ни он, должен был знать материалы, которые идут в журнале, тем более в этом самом – особом, многострадальном номере? Так неужели он и действительно НЕ ПРОЧИТАЛ толком повесть «Переполох», которая «очень понравилась» А.Т.Твардовскому и была одним из основных материалов номера – 5 авторских листов? Или, читая «по диагонали», не понял, о чем речь? Как же он мог не понять такие простые вещи да еще и в повести, которую так решительно похвалил Твардовский? «Комиссия принимала новый дом»… Кто-то один «не подписывал акт», «честного мужичка прижали» и «уломали»… Все не так! До смешного не так… Неужели и правда не прочитал?!
Трудно в такое поверить… И все же. То, что повесть вовсе не о том, как «уломали», а о том, как человек, наоборот, ВОССТАЛ, наверняка понял еще один служитель Системы в реальном ЦК КПСС – А.М.Галанов, – который, прочитав, честно сказал Кондратовичу: «Еще Быкова снекоторыми замечаниями можно пропустить, а этого НИКАК».
Так неужели заместитель главного редактора журнала, этот «борец за правду», даже тут не задумался – почему? Почему «никак» не может пропустить мою повесть цензор ЦК?… Неужели и после слов Галанова ему не интересно было прочитать? Но об этом нет ни слова в опубликованных записях Кондратовича! Там – лишь совершенно искаженная фабула «Переполоха»… Трудно, трудно в это поверить, но деваться-то некуда…
Внимательно прочитал я все страницы «Новомировского дневника», опубликованные в журнале: подробное описание «борьбы» за тот самый «майский» номер, вышедший в августе урезанным. И чувства у меня были отнюдь не радужные… Мышиная возня, хотя сами они этого явно не понимали. Все, все было у них, у «новомировцев», мелко. Страх пронизывал… Страх перед чем? Не сталинские же времена! Самое большее, что грозило, – потеря работы именно в этом журнале, не более (что все равно через полтора года и случилось!). Выйти бы им хотя бы временно из «сектора жесткой борьбы» друг с другом – мелкой по сути, ничтожной «борьбы», – войти в «сектор радости жизни» – с тем, чтобы потом по-настоящему врезать Системе! Тактика ведь может быть разной…
Об этом, кстати, им же и намекал даже один из влиятельных деятелей Системы завсектором ЦК КПСС Альберт Беляев: «Хороший журнал, единственный, где делаютлитературу, но ребята зарываются…» (Это ведь тоже написано в воспоминаниях А.И.Кондратовича!). Вот и опубликовали бы мое «Путешествие», например, мои «Листья», «Запах берез», рассказ «Непонятное» (не говоря уже о романе «Обязательно завтра») – вот и офонарела бы от неожиданности Система! Не понимали… Не ценили жизнь – ценили свою «борьбу»…
Или, уж раз на то пошло – действовали бы еще резче, героически, как, например, главный герой моего «Переполоха» – пошли бы ва-банк! Опубликовали бы то, что «резала» цензура, на свой страх и риск! Увы… Ни то и ни сё… Читать не читают, бороться по-настоящему с тем, с чем надо, не борются, жить по-человечески не живут! Страх один гложет всю жизнь. Страх и неведение, нежелание жить. А чего бояться-то, если по сути и терять нечего? Если все равно не живут, если уже потеряли…
Но вот и еще в том же номере журнала «Вопросы литературы» – потрясающий (грустный…) материал: глава из книги К.Д.Померанцева «Сквозь смерть» – «Встречи с А.Твардовским и А.Сурковым». В сущности – о том же.
В предисловии сказано:
«К.Д.Померанцев – журналист, критик, поэт, «один из последних могикан», как называют его в Париже, первой волны русской эмиграции; с 1946 года работает в газете «Русская мысль».
Далее привожу выдержки из главы его книги, где он описывает встречи с Твардовским и Сурковым во время их приезда в Париж в составе «группы поэтов из Советского Союза» в ноябре 1965 года.
«…О Суркове главным образом известно, что он преследовал Пастернака и многих других «инакопишущих» литераторов. Добрым словом (насколько мне известно) помянула его лишь Н.Я.Мандельштам. Мне бы хотелось написать о нем предельно объективно.
Мне всегда казалось, что плохих людей много меньше, чем обычно считают. Конечно, существуют закоренелые преступники, садисты, природные интриганы, но их, право, не так уж много. Вот почему я думаю, что человек, каждый человек, в первую очередь считающийся «плохим», прежде всего нуждается в жалости, вызывает жалость. Таким был для меня Сурков…
…Твардовский был среди них (приехавших в Париж русских поэтов – Ю.А.), безусловно, «звездой первой величины».
Далее К.Д.Померанцев описывает, как пытался «подъехать» к Твардовскому, чтобы побеседовать с ним, и, в частности, признается:
«…в то время я еще плохо разбирался в «системе» и мне не могло прийти в голову, что Твардовский (которого я считал – и сказал ему об этом – если не самым лучшим, то, во всяком случае, самым знаменитым в мире редактором) тоже «нуждался» в «няньке» и такой «нянькой» был Сурков».
«Нянька» – это, очевидно, тот человек, который должен был «присматривать» за «вольномыслящим» Твардовским, чтобы тот вел себя за границей «хорошо», согласно правилам Советской Системы.
И вот, наконец, журналисту Померанцеву удалось встретиться с Александром Трифоновичем…
«…На лестнице я шел около Твардовского, и он, наклонившись ко мне, тихо (чтобы не слышал Сурков) попросил достать ему «Новый класс» Джиласа и «Встречи с Лениным» Валентинова, сказав, что ни в одном русском книжном магазине купить их не смог. Это было, конечно, не так. «Новый класс» можно было купить где угодно. Валентинова в продаже действительно уже не было. Александру Трифоновичу, в его «чине», было просто неудобно спрашивать «крамольные книги» в русских эмигрантских магазинах… Я обещал принести обе.
…Я передал ему обещанные книги. Он подошел к столу, взял с него кипу книг (издания всех его произведений) и торжественно вручил их мне. Потом уложил Джиласа в чемодан и перед окном стал просматривать «Встречи». В это время в комнату без стука вошел Сурков, Твардовский буквально спал с лица: сделал что-то вроде пируэта, очертил в воздухе раскрытой книгой круг и, деланно улыбнувшись, – Суркову:
– А знаешь, Алеша, вот прочту Валентинова и еще больше полюблю Владимира Ильича!
Я не знал куда деваться».
С той же горечью далее К.Д.Померанцев описывает встречу с еще одним известным советским поэтом:
«…В холле я встретил Б.Слуцкого. Он пригласил меня в бар. Мы выпили по чашечке кофе и минут пятнадцать поговорили. Я сказал, что особенно люблю его «Лошадей в океане». Он пожал печами и признался: «У нас хорошие стихи не печатают и на открытых вечерах их не читают. Хорошие стихи лежат в ящиках столов…»… Вскоре он заболел какой-то психической болезнью…
Горек жребий русского поэта».
И вот еще одно любопытнейшее свидетельство К.Д.Померанцева:
«Месяца через два я дал одной моей французской приятельнице книгу стихов Суркова с его дарственной надписью. Она работала на заводе «Рено», где в отделе приема кадров по почеркам определяла характеры, а дирекция решала, кого принимать на работу, а кого – нет. Она только взглянула на надпись и ахнула (почерк действительно был странный: буквы поломанные, неуверенные, словно больные): «Первый раз вижу такой страшный почерк. Этот человек вывернул себя наизнанку и служит делу, в которое не верит. Он наверняка не спит по ночам». Замечу, что она не только не знала Суркова, но никогда о нем не слышала, как, наверное, и о Твардовском. Да и по-русски не говорила».
Комментарии, я думаю, излишни. Но вот конец публикации в «Вопросах литературы»:
«…Все это было более двадцати лет назад. Нет уже ни Твардовского, ни Суркова. От встреч и разговоров с ними осталось лишь несколько ярких деталей. Но внутренний духовно-душевный облик каждого из них стал для меня более ощутимым, образовалась как бы связь «через смерть». И я еще раз вспомнил французского философа (христианского экзистенциалиста) Габриэля Марселя, утверждавшего, что «настоящее присутствие человека начинается после смерти». Телесная оболочка спадает, и контакт с душой усопшего становится более тесным, более ощутимым.
И Твардовского, и Суркова я ощущаю как двух глубоко несчастных людей. За все наши встречи я не помню ни у одного из них хоть минутной откровенно радостной улыбки или искреннего смеха. И вот как теперь они мне видятся: Твардовский был убежденным коммунистом, но видел все уродливые формы, в которые коммунизм «выродился» в СССР, и по-настоящему от этого страдал. Сурков (моя французская приятельница была совершенно права) верой и правдой служил делу (коммунизму), в которое не верил, и, вероятно, и вправду не спал по ночам. Но ни первого, ни второго судить не могу, да и не хочу.
«Не судите да не судимы будете».
Умозаключение К.Д.Померанцева понятно… Но как же нам-то теперь не судить? Осуждать мы, может быть, и не имеем права, это верно, но вот попытаться понять… Может быть, что-то исправить…
Ведь такие они, «борцы» наши, даже лучшие из них, и были тогда! И кто же, как ни они, активно поддерживали (как Сурков) или своей слишком все же слабой сопротивляемостью подпитывали (даже такие, как Твардовский…) противоестественную, гибельную Систему? Хотя Твардовский сравнительно с другими безусловно все же борец и герой…