Но ладно бы, если только тогда! Ведь все – продолжается! Опять все кивают друг на друга, показывают пальцем вверх – «Они! Подличают, воруют, пример нам всем подают! И нас, и друг друга обманывают! Вот и мы… тоже… Потому что демократия у нас теперь, ей мы служим. Рынок, понимаете ли! Бизнес! Так принято, такая теперь игра. Социализм, видите ли, не оправдал себя. Вот потому и мы… тоже…» И по-прежнему выворачивают себя наизнанку, служа непонятно чему, трепещут не за свое дело, не за человеческое достоинство, не за благо страны, а – за «положение в обществе», «материальное благополучие», «личную безопасность», «верность вождям». И – «грустят». Красиво, благостно «грустят» о «беспределе», о «загубленных талантах», о «падении рождаемости», о «бедной России», о «миллионах беспризорных детей» и о своей горькой жизни, конечно… Грустят и считают себя порядочными, кем-то обиженными, подневольными… Где же настоящие люди, ау?!
И кто же, кто на самом деле враги нашей жизни? – хочется спросить опять и опять. КТО?
И теперь – теперь! в самом конце Второго и в начале Третьего тысячелетия! – Система и не думала умирать! Что-то в конце 90-х позвонила мне Инна Борисова, «крестная мать» «Подкидыша» и долгочитательница «Переполоха», бывшая редакторша того самого легендарного «Нового мира». Позвонила с самыми благими намерениями:
– Нет ли у вас чего-нибудь для нашего журнала?
Она работала теперь в другом журнале, который назывался, если не ошибаюсь, «Новая Россия».
Естественно, есть! Еще бы! У меня всегда есть, что вам напечатать, было бы желание у вас! И так как я в это самое время заканчивал «Поиски Афродиты», хотелось дать именно что-то из этой рукописи – самое свежее! Я и подобрал несколько кусков оттуда, стараясь, чтобы каждый из них выглядел более-менее законченным. Разумеется, я был уверен, что любой кусок сделал бы честь любому современному – тем более российскому! – журналу. Хороший язык, музыка жизни, чистая, поэтическая эротика, внимательность и любовь к жизни – именно то, чего так не хватает нашим людям сейчас…
Поехал в редакцию по названному Инной адресу. Это оказалось огромное здание Агентства Печати Новости со строгой системой пропусков (которую, кстати, обещали вообще отменить в конце 91-го, а на деле она только еще более укрепилась в период «демократии»).
Инна Борисова сильно постарела по сравнению с незабвенными годами времен «Подкидыша» и «Переполоха»: полноватая, седая, почти бабушка (закутанная в какой-то платок), правда, все с теми же светло-голубыми, как и тогда, глазами… В помещении редакции – средних размеров комната с несколькими рабочими столами (то ли за одним, то ли за двумя из них кто-то еще сидел) – Инна предложила мне стул рядом с ее столом, а сама вышла в какой-то закуток и вернулась с двумя чашками чая…
Убогость помещения, какой-то опущенный облик постаревшей женщины, которая была свидетельницей довольно бурных лет моего Начала, этот чересчур «домашний» чай в редакции «нового» журнала периода «наступившей демократии» вызвали во мне ощущение дикой, вопиющей тоски. За такое ли боролись?…
– Ну, что вы нам принесли? – спросила пожилая дама и посмотрела на меня так, словно делает мне огромное одолжение – словно не она мне звонила с просьбой, а я ей, словно мы опять в редакции престижнейшего журнала времен Твардовского, словно я «молодой автор», опять целиком зависящий от нее, обладающей высоким правом пропустить или не пропустить мою выстраданную, мою выпестованную в трудах рукопись «выше» – сначала старшему редактору Анне Самойловне Берзер, потом – может быть… – заведующему отделом, а там, глядишь, и на Редколлегию, и… неужели?! – свят-свят-свят! – к Самому А.Т.Твардовскому…
Боже мой, Боже мой… Да, она тогда «дала ход» моему «Подкидышу», но ведь это же должно было быть естественно, само собой – это же ее работа! – а за «Подкидыш» ее хвалила редколлегия и сам Твардовский! – а потом… А потом она БОЛЬШЕ ГОДА читала мой «Переполох», из-за чего он так и не был тогда опубликован – мы опоздали, ибо дождались событий в Чехословакии… А еще потом она легко, почти и не глядя, отбивалась от моих рассказов, «Путешествия», «Обязательно завтра»… «Вот же они, истинные губители наши, – промелькнуло у меня мгновенно. – Они, бывшие «диссиденты»! Упорно считающие что это их заслуга – наша теперешняя «демократия», – а то, что она на самом деле не «демо…», а «дерьмо…» – вина вовсе не их – в этом они уверены… И Ваксберг наверняка так считает (хотя ведь именно он поставил потом, позже, заслон моей «Высшей мере» в «Литературной Газете»!), и Кондратович покойный считал, что он «все сделал», и Первый зам Главного редактора популярнейшего журнала времен «перестройки» (бывший член редколлегии того же «Нового мира»), лихо уродовавший впоследствии мою «Пирамиду» – этот-то уж тем более был уверен в своей полнейшей непогрешимости…
Ну, те, что теперь в «мире ином», ладно, Бог им судья. Но те, что живы, где? Ответили они за свое предательство или – хотя бы! – осознали ли? Вот и сидящая передо мной седая старая женщина неужели действительно так ничего и не поняла? Все это промелькнуло как-то само собой…
Но, может быть, я ошибаюсь?
Я отдал ей то, что принес. Сказал, что написано у меня очень много. Однако по-прежнему не опубликовано. Теперь по другим причинам, нежели раньше, как это ни странно.
– Постараемся, – сказала Инна. – Оставьте. Я посмотрю.
Как же не ошибся я в своих ощущениях, Господи!
– Нет, это все не пройдет у нас… – сказала Инна, когда я пришел в редакцию через неделю. – У нас серьезный журнал, это все не пройдет. И Анатолий Борисович не пропустит.
У них, видите ли, СЕРЬЕЗНЫЙ ЖУРНАЛ! И его, как оказалось, курирует сам, видите ли, Анатолий Борисович Чубайс!
И ведь даже термин ТОТ ЖЕ: «Не пройдет»! И тон ТОТ ЖЕ. Точно так же она возвращала мне и «Путешествие», и «Обязательно завтра», и рассказы ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД. Точно так же… И она, видите ли, не виновата. «ТАМ» не пройдет, «наверху». Она не виновата. Виноваты, как всегда, ОНИ – те, которые где-то «там»… Но только не она. Она – никогда…
Да, я не думаю, что эти люди лучше, чем идеологи времен сталинизма. У тех были идеи настоящей, хорошей жизни – со всесторонним развитием человеческой личности, с равенством и братством людей, с уважением к природе и человечности, а не к золоту и деньгам. Да, руководители не всегда соответствовали этим идеям и много лгали. Но ложь их была ВИДНА. И некоторых даже за нее наказывали. А какие идеи у этих? И я даже думаю, что эти – хуже. Их нелегко разглядеть! Но они потихоньку запрещают и… безнаказанно губят.
Да, Джек, многоуважаемый американский писатель, честный парень, повеса, ковбой, тебе вряд ли понятны эти мельтешения, так непохожие на то, что было в твоей Америке! Твой Мартин однажды пришел в редакцию обманщиков с «кольтом», и это – сработало! В нашей, рабской стране такое немыслимо! Но ведь то, о чем я пишу, было – и есть! – в стране, которая, понимаешь ли, во всеуслышание взяла на себя миссию вести все человечество к Светлому Будущему. Но я-то, что ни говори, писатель русский, то есть – так уж в России у нас повелось, – «властитель дум» (а в советское время еще и, понимаешь ли, «инженер человеческих душ»)! Куда же тут денешься? Вот и приходится всю жизнь разбираться в этом… Сам понимаешь, в чем. А «кольты» у нас только на самом «верху».
Уверяю тебя, Джек, о славе я не мечтал никогда! Даже о славе писателя. Зачем? Чтобы узнавали на улицах? Чтобы досаждали фанаты? Чтобы охотились журналисты и фотокорреспонденты? Ужасная глупость. Симпатии, любви окружающих – это да, это конечно. Этого мне хотелось. Но это может быть и без славы. И писать о радости и красоте можно даже в том случае, если это не хотят печатать в издательствах и журналах.
Но все же я очень хотел понять, что нужно сделать для того, чтобы люди вокруг были лучше, чтобы их жизнь была полнее, счастливее! Мои произведения не печатают, в моей жизни хватает сложностей, это верно. Но я-то ведь все равно живу хорошо! Можно даже сказать, что счастливо! Как же другим-то в этом помочь? Как подсказать, что ли, чтобы перестали глупости творить, чтобы не мучались, не подчинялись кому попало, а – ЖИЛИ?
И во всей окружающей круговерти меня спасали, как я уже говорил, встречи с природой и… с лучшими ее представительницами.
Вика
«…В тот знаменательный слякотный день должен был встретиться с помощницей режиссера, чтобы передать сценарий, переработанный с учетом режиссерских поправок. Накануне режиссер сказал мне, между прочим:
– Девушка, моя помощница, которой будешь сценарий передавать, одна из самых красивых на всем телевидении, учти. На персиянку из гарема похожа. И имя красивое: Виктория! Смотри, не влюбись, это все равно бесполезно.
…Открыл дверь в одну из многочисленных студийных небольших комнат. В ней оказалось два стола, несколько стульев, два, кажется, полукресла и человек семь народу. Я осмотрелся и увидел, что в одном из полукресел не сидит, нет – восседает! – небрежно положив ногу на ногу, в коротенькой мини-юбке и модных сапожках длинноволосое существо с большими серо-голубыми глазами и черными, сильно накрашенными ресницами. «Черт побери, он прав», – подумал я, вспомнив слова режиссера.
Одна рука ее была небрежно откинута, в ней дымилась сигарета, над ней, щурясь от дыма и улыбаясь, стоял высокий, стройный и смуглый красавец. Слегка наклоняясь, он почтительно говорил что-то девушке. А с другой стороны полукресла, в ногах у персиянки, стоял на одном колене второй молодой человек и осторожно, едва касаясь, целовал ее другую руку, которую она небрежно положила на подлокотник.
А я вдруг вспомнил, что на моих ногах совершенно немыслимые тряпичные ботинки модели «прощай, молодость» и пальто тоже, как говорится, оставляет желать.
– Кто здесь Виктория? – бодро спросил я, тем не менее.
– Это я, – сказала принцесса, глядя на меня с улыбкой и любопытством.