Женя обвила руками мою шею. Павел, обычно скупой на эмоции, разулыбался.
– Нарушаем закон, товарищ? – пошутил он.
– Вы на службе тоже, наверное, нарушаете, – сострил я.
Павел пропустил дерзость мимо ушей.
Мы наделали бутербродов и устроили карантинный пир. Женя пела и гадала мне по ладони. Павел, быстро пресытившийся весельем, полировал вино водкой, а водку запивал виноградным соком. Лицо его мрачнело.
– Мне, похоже, отпуск продлят, – признался он, когда захмелел. – Завтра в контору вызвали.
– Так это ж классно! – воскликнул я.
– Я в отпуске разлагаться начинаю.
Павел бахнул еще стопку и удалился в спальню, сославшись на головную боль.
Мы с Женей сидели на полу друг напротив друга. Она была в белой футболке и шортиках. Я старательно отводил взгляд от ее длинных и стройных ног. Между нами стояла бутылка «Кампари», к которой мы то и дело прикладывались.
– Если бы я умерла, ты бы жалел? – спросила Женя.
– Что за дичь? – вспылил я. – С чего это ты должна умереть?
– Не ругайся, пожалуйста. Этот вирус многих пугает. Он как чума. Больницы переполнены, правительство растеряно. Вдруг мы будем умирать поодиночке, а специальный человек начнет обходить подъезды и рисовать красные кресты на дверях.
Я как мог утешил Женю. Попытался утешить, если точнее. Объяснил, что человеку свойственно преувеличивать масштабы опасности. Выразил уверенность, что правительство все контролирует, а ученые ускоренными темпами разрабатывают вакцину. В общем, наговорил кучу вещей, которые слабо вязались между собой.
Женя стиснула мою руку и прошептала:
– Приходи завтра, ладно? В полдень. Паша поедет в контору свою, и мы останемся вдвоем. Мне надо тебе открыться, или я задохнусь от переживаний.
Страшное подозрение мелькнуло у меня.
– Он тебя обижает? – прошептал я. – Бьет?
– Нет, что ты. Никогда. Мне так проще, когда за стеной никого нет, понимаешь? Приходи, ладно?
Она провела пальцами по моим волосам.
Я брел к себе в смятении. Любой прошаренный мужчина на моем месте воспользовался бы моментом. Да что там любой – я бы и сам воспользовался в любом другом случае. А в тот вечер сама мысль, будто я под терапевтические речи раздену Женю, представлялась кощунственной. Такой поступок стал бы эгоистичным, примитивным, унизительным. Тут даже не в морали дело. Это как если бы я напился в хлам, до поросячьего визга, элитным вином. Впрочем, дурацкое сравнение, потребительское слишком.
Как вы догадываетесь, я исполнил пожелание Жени. Причем по дороге к ней случился обидный конфуз. Меня остановил полицейский-араб с тонкими усиками и поинтересовался, куда я направляюсь. От волнения я заговорил с ним на английском, на что блюститель порядка зачитал мне целую лекцию о профилактике «короны». На чистейшем французском и с подчеркнутым лягушатным высокомерием. Меня это возмутило. По роже ведь видно, что у него родители в Алжире каком-нибудь финиками торговали, а сам европейца из себя корчит.
Как бы то ни было, к Жене я явился в полдень. Павел, как и предполагалось, отсутствовал. В гостиной царил полумрак, и я не сразу сообразил, что занавески задернуты. Женя, забравшись с ногами на кровать, прижимала к груди плюшевого тюленя и избегала моего взгляда. Что-то трогательно-беспомощное читалось в этой позе и вместе с тем инфантильно-искусственное, как будто сцена из западного сериала для подростков. Я возненавидел себя за это сравнение в ту же секунду, когда оно пришло на ум.
– Так много хотела тебе сказать, – пробормотала Женя. – А сейчас веду себя глупо и некрасиво.
Она закусила губу. Я робко – именно робко, без драматического преувеличения – дотронулся до плеча девушки, которая завладела моими надеждами и мечтами.
– Я твоя… – прошептала она.
Я прижал ее к себе и поцеловал. Дыхание Жени приводило меня в трепет. Ее локоны касались моей шеи, пуская ток по всему телу. Мои руки заскользили по ее спине, пояснице…
И в голову опять некстати полезли мерзкие ассоциации. Все складывалось шаблонно, как по указке бездарного режиссера.
Я отодвинул Женю от себя и спросил:
– Это Павел подстроил сегодняшнее свидание?
Ее глаза округлились, и я по-своему истолковал это изумление.
– Эта волнительная атмосфера, эта недосказанность, – перечислял я. – Он словно нарочно толкал тебя в мои объятия. Любой бы на моем месте засомневался, начал бы сверять факты.
Женя молчала. Уголки ее глаз дрожали.
– Если я ляпнул что-то не то, прости ради бога, – продолжал я закапывать себя. – Пойми, как это смотрится со стороны. Павел придавлен клятвой, которую взял с него ваш отец. А тут подворачивается шанс сбросить этот тяжелый груз, передать тебя в мои руки. Я не сомневаюсь, что ты искренне привязалась ко мне, не сомневаюсь в твоей искренности…
Я вновь обнял Женю, но она вырвалась и убежала в ванну. Донесшие оттуда рыдания чуть успокоили меня. Во всяком случае, уверял я себя, пока Женя плакала, она не резала вены.
Я тщетно пытался заговорить с ней через дверь. Стучался, дергал за ручку, рассказывал анекдоты. Женя не откликалась и не выходила. Я караулил у ванной до возвращения Павла.
– Разбирайтесь сами, – брякнул я.
Он посмотрел на меня как дурак – и только.
На следующий день я испугался, какую ошибку совершил. А еще три дня созревал, чтобы наведаться к Жене и извиниться. На звонки она не отвечала, мессенджер не читала.
Я без толку звонил в дверь, стучал и злился на тишину с другой стороны. Ни у кого бы не хватило выдержки меня игнорировать. Очевидно, что Женя и ее брат куда-то уехали, и я тщетно прождал их в подъезде до глубокой ночи.
Я так и не увидел ее больше, хотя, наплевав на законопослушание и заразные слухи о новой чуме, упорно ходил к успевшему стать для меня родным дому. Надо думать, Павел поднял свои связи, чтобы посреди локдауна организовать переезд. Он любил сестру. Обещание отцу и ревностная забота о ней соединились. Павел сработал быстро и решительно, оградив Женю от меня.
Такой вот сказ. Остается добавить, что скоро я улетел из Парижа спецрейсом. Стюардессы молча и старательно, точно актрисы из пантомимы, следовали за мертвым голосом из динамика. Они указывали на аварийные выходы и учили надевать кислородную маску. Я отстраненно наблюдал за всем этим и не понимал, информируют меня или соблазняют. Скорее второе, потому что каждый в салоне слышал правила безопасности тысячу раз.
Дым с тобой, повторял я про себя, дым с тобой.
Чем дальше я убеждал себя, будто все это досадный эпизод, тем больше зацикливался на Жене. Менял психологов, изливал душу, пробовал разные техники. Ну, знаете, путь к дазайну[2] и дзену лежит через дизайн человека, как утверждают мозгоправы. И прочая лабуда.
Арнольд Валерьевич влил в себя очередную рюмку «Кампари» и поморщился.
– Не то чтобы я покончил с поисками Жени. Совсем нет. Мне удалось выяснить, что она отчислилась из Сорбонны и вместе с братом переехала в Бельгию, куда-то в глушь. Потом ее след терялся. В общем, и в сталкинге я никуда не годился.
– Не наговаривайте на себя, – горячо возразили мы. – Прямо уж никуда не годились. Сколько людей вам судьбой обязаны.
Арнольд Валерьевич смотрел в окно автомобиля. Крупный человек ощущал себя развалиной и беспокоился. Шофер, казалось, чувствовал настроение начальника и вел нарочито аккуратно. Даже избыточно аккуратно.
По сумеречной улице, ни о чем не догадываясь, шагала девушка. В юбке и с вьющимися светлыми волосами.
Рука сама потянулась к чехлу, лежащему рядом на заднем сиденье. Арнольд Валерьевич вытащил оттуда маску Дональда Трампа и погладил.
Машина между тем обогнала девушку. Крупный человек вгляделся в ее лицо. Лоб слишком высокий и черты грубые. Не те пропорции. Нет гармонии, соразмерности. Не такая. И близко не такая.
Шофер вопросительно обернулся.
– Смотри на дорогу, – велел Арнольд Валерьевич.
И спрятал маску в чехол.
Улица Инвазивная
Олег жил на этой улице тридцать восемь лет. Сначала с мамой и бабушкой, затем с мамой, потом один. Когда ему стукнуло тридцать четыре, в двушку въехала его подруга.
Здесь, на окраине, остерегались оседать. Соседи, чуждые по духу, по повадкам, по крови, сменялись такими же. Они шумели, звали друзей, помечали территорию надписями в лифте. Олег робел встречаться с ними взглядом и здоровался вполголоса. Трудно сказать, что смущало больше: когда на приветствие игнорировали или когда на него откликались. Олег корил себя за глупость при любом исходе.
Он как умел бежал от контактов и коммуникации. Когда же какой-нибудь словоохотливый мозгоклюй вцеплялся в покорного слушателя занудными историями, попавший в ловушку Олег беспомощно поддакивал. Его поражало, до какой степени скучные люди интересны самим себе.
Собственными историями он ни с кем не делился. Примечательные события плавно обходили его стороной, да и к тому же Олег плохо различал между существенными деталями и лишними подробностями.
По иронии, из коммуникации и контактов состояла его работа. Он служил в крупном банке и готовил справки для юридических лиц. К счастью, связь с клиентами за редкими исключениями укладывалась в спасительный формат деловой переписки. Если же вдруг требовалось уточнить отдельные вопросы по телефону, Олег долго храбрился, прежде чем набрать номер. Когда голос у тебя робкий, некоторые воспринимают это как приглашение нагрубить.
Сильнее всего Олега тревожила судьба вымирающих видов.
Одержимый ими, Олег с каждой зарплаты отчислял треть в фонды дикой природы. Он жертвовал точечно: на тасманских дьяволов, горных горилл, борнейских орангутангов, китовых акул. Всех беззащитных существ, живущих скромной невидимой жизнью, хотелось уберечь от исчезновения.
Самые симпатичные – суматранские носороги. Пять десятков этих величественных животных, сохранивших сходство с шерстистыми пращурами, жило в горах Индонезии под призором активистов. Пять десятков от некогда распространенного во всей Юго-Восточной Азии вида. К такому привела вырубка лесов под пальмовые плантации, продажа редких сортов древесины и браконьерство. Олег бы голыми руками задушил тех, кто скупает рога, чтобы исцелить болячки или украсить коллекцию побрякушек. Богачи отсиживались в неприступных особняках, а черное дело творили руками местных бедняков, готовых рискнуть всем ради убийства носорога.