— Лекс, ты гений! Я же чувствовал, чувствовал, что здесь должно быть что-то круглое! И с кружочком внутри. Но что? Никак… А ты раз — и готово!
— Да ладно, — Лозинский помолчал, качая длинной ногой в остроносой замшевой туфле, и задал наконец единственный интересующий его вопрос: — А что за девушка? Откуда?
— Не помню. Кто-то привел, наверное. А может быть, из наших, из тех, что в перерывах готовят бутерброды. Помню только платье — бесформенное, зеленое, кажется. А девица в твоем вкусе. Я еще тогда об этом подумал.
Лозинский окончательно разозлился. Беспечность Пальмина его бесила. Как это похоже на Диму — не замечать и не помнить ничего, кроме собственных фантазий!
Он открыл было рот, чтобы сказать Пальмину нечто резкое, но картинка начала меняться, и Лозинский прильнул к экранчику.
Камера медленно отъезжала назад. Сейчас он увидит лицо девушки! Но камера покачнулась и уткнулась объективом в угол. Потом еще раз покачнулась, выровнялась и быстро отъехала. Девушка стояла в глубине кадра, повернувшись к камере спиной. Кто-то подошел к ней — Лозинский попытался рассмотреть, кто именно, но не смог, — и она наклонила голову, видимо отвечая на вопрос. И снова в этом наклоне головы Лозинскому почудилось что-то знакомое. Она еще раз кивнула и вышла из кадра.
— Оператор у нас — золото! — зло проговорил Лозинский.
— Не золото — брильянт! — весело отозвался Пальмин.
— Слушай, Дима, какие странные у нее волосы. Цвет толком не разглядеть. Светлые, кажется.
— Пепельные. И кудри мелким бесом. Помнишь ту картину во Флоренции со злым ангелом…
И тут Лозинский понял. Ударило: злой ангел. Пепельные волосы. Песчаные ветры пустыни. Мумия царицы. Тонкогорлые кувшины с орнаментом из трав и цветов. Черное небо, усыпанное веснушками звезд. Барышня Ведерникова… Здрасьте. Холодный взгляд. Язвительный голос. Легкая блузка с пуговицами на спине. Запрокинутое лицо. Светящиеся в темноте глаза. Струсила, струсила Зиночка Ведерникова. Ускользнула от него в ночь.
Но как он-то мог забыть? Ведь хотел найти ее в Москве. Замотался? Забегался? Или сам струсил? Что делать с эдакой дивой? Как совладать? Не дать себя одурачить? Подмять? Втянуть в хитросплетения сложных отношений? А то, что отношения с ней не могут быть простыми, Лозинский был уверен.
Голос Пальмина вернул его к действительности.
— Вспомнил, Лекс! Рунич. Ее Рунич привел.
Лозинский рассеянно кивнул.
— Ну, я поехал.
И пока шел по аллеям парка, и дальше, пока ехал в таксомоторе, и дома, сидя в кресле и пролистывая, не глядя в текст, сцены детективной археологической серии, думал: «Прослаивать действие! Да-да, именно так! Глаза, выплывающие из тумана… светящиеся сквозь туман… возникающие в самый неожиданный момент… глядящие на зрителя в упор, как два пистолетных дула. Чьи это глаза? Убийцы? Жертвы? Сыщика? Невольного свидетеля? Никто не знает. Никто не узнает до финального титра».
Лозинский вскочил и выбежал в коридор. У квартирной хозяйки в гостиной имелся телефонный аппарат. Лекс не любил просить об одолжениях, но тут!.. Он быстро набрал номер студии и позвал к трубке ассистента — у Студенкина дело было поставлено на широкую ногу, и для съемок Лозинского уже выделили на кинофабрике контору с пишущей машинкой для ведения дел, огромную залу с камином для занятий с артистами и ассистента Рувима Яковлевича Нахимзона для исполнения желаний и поручений Лозинского.
Переговорив с Рувимом Яковлевичем, Лозинский несколько успокоился и, вернувшись к себе, погрузился полностью в сюжетные перипетии сценария.
Следующим утром Зиночка с маман сидела за завтраком, когда принесли телеграмму.
— Звонил Николай Иванович, — глядя мимо Зиночки, сказала маман.
Дзинннь!
Солнечный луч — редкий ноябрьский гость — брызнул в яичный желток, размазанный по тарелке, и сам был съеден без остатка.
— Николай Иванович? — глядя мимо маман, сказала Зиночка.
Баммм!
Удар настенных часов — восемь, господа, пора и честь знать, пора дела делать, а не чаи распивать! — врезался в тонкостенную фарфоровую чашку, и та задрожала от ужаса.
— Не строй из себя дуру! Николай Иванович — твой профессор нумизматики. Ты опять не была на семинаре!
Шмяк!
Кусок сыра упал на пол, маман в раздражении швырнула на стол ложку.
— Не была…
— Что с тобой происходит, Зина? Ты, хотя бы когда разговариваешь, изволь глядеть на собеседника! Женечка Кривицкий прислал тебе приглашение на день рождения, а ты даже не ответила.
— Откуда ты знаешь?
Шшшш…
Прошелестела страница журнала, перевернутая бледными пальцами.
— Мне телефонировали его родители. Они очень удивлены. Да что ты там листаешь? Вестник археологии? Отвлекись на минуту! — Маман протянула полную руку и взяла журнал, лежавший подле Зиночкиной тарелки. — Что? «Синемир»? Но, позволь, при чем тут «Синемир»?
— Совершенно ни при чем, — ответила Зиночка, протягивая тонкую руку и забирая у маман журнал.
— Нет, с тобой просто невозможно разговаривать! — маман прижала пальцы к вискам.
Клик-клак.
Прозвенел дверной колокольчик. Горничная внесла в столовую поднос, на котором лежал голубой листок.
— Для барышни…
Зиночка развернула листок. Перед глазами рассыпались гречневой крупой криво наклеенные буковки: «Мадемуазель Ведерниковой тчк Просьба прибыть кинофабрику г-на Студенкина участия отборе артистов детективной серии тчк Ассистент режиссера Нахимзон тчк».
Зиночка вскочила. Потом села. Потом опять вскочила.
Значит, все не просто так! Все сходится: знакомство с этим чудаковатым коротышкой, рысь, съемки… Синема…
Румянец залил бледные щеки.
Голубой листок спланировал на пол.
Маман наклонилась, подняла его и прочла.
— Зина!
Зиночка не слышала.
Уронив стул, она бросилась в свою комнату — одеваться, собираться, срочно ехать!
Какие духи взять? Пачули? Ландыш? Вербену? Ах, какая разница! Не по запаху же там будут выбирать! По две капли за ухо. Бледно-серое платье, белый бант, черные сапожки. Черное, белое, серое — цвета синема.
— Зина! — Маман стояла на пороге комнаты, комкая голубой листок телеграммы. — Что все это значит, Зина? Какая кинофабрика? Какая детективная серия? Ты с ума сошла? — Зиночка сделала шаг вперед. Маман — шаг назад. Растопырив руки, она загородила дверной проем. — Я никуда тебя не пущу! Ты отправишься на кинофабрику только через мой труп!
— То же самое, маман, вы говорили о моих волосах. Пострижешься только через мой труп! Однако… кажется, пока все живы, — ответила Зиночка, сделала быстрое обманное движение, проскользнула под рукой у маман и выскочила в прихожую.
Хлопнула входная дверь.
Кинофабрика поразила Зиночку, и поразила неприятно. Она ожидала увидеть стеклянный дворец, в котором, как по мановению волшебной палочки феи-крестной, тыквы превращаются в кареты, крысы — в кучеров, а Золушки — в принцесс. А попала в длинный грязный коридор с грязными окнами и заплеванным дощатым полом. По коридору носились сомнительные личности в мятых брюках, с длинными немытыми волосами, с бумажками и железными коробками в руках. Толкались, ругались, не извинившись, проскакивали мимо, а один чуть не опрокинул Зиночку, налетев на нее и со всего маха воткнув ей в живот длинную палку с лампой наверху.
Пробежала стайка людей в шкурах, вымазанных коричневой краской, которых, как гусей, гнала длинноносая девица. Прошел курчавый человек с бакенбардами, в котором Зиночка с трудом узнала Пушкина, за ним шли две Клеопатры, жуя бублики с маком. Кто-то ущипнул Зиночку за бок. Она резко обернулась и увидала огромную медвежью морду. Вскрикнула. Отшатнулась. Побежала. Долго блуждала по коридорам и закоулкам. Забилась на широкий подоконник в каком-то переходе.
Гадкий запах пота, краски, сгоревшей бумаги, тухлого жирного грима и свиных котлет преследовал ее.
— Вы не подскажете… — бросилась она к проходившему мимо высокому светловолосому человеку в щегольском фраке и лаковых штиблетах.
Человек остановился, и Зиночка внезапно задохнулась, закашлялась.
Жорж Александриди! Сам! Знаменитый! Неподражаемый! Великий! Красавец! Герой! Черный Ворон из «Защиты Зимнего», которую она смотрела пять раз! Перед ней! Живой!
И забормотала, глотая слова:
— Извините… Детективная серия… отбор артистов… «Песок смывает… то есть стирает все следы»…
Александриди улыбнулся и, взяв ее двумя пальцами за подбородок, наклонил свое лицо к ее ошеломленному, залитому краской личику.
— Ах ты, козявочка какая! Монпансье-ландрин! Так бы и облизал всю! — Он провел пальцем по ее щеке. — На третий этаж иди, милая. Там конторы.
На третий этаж Зиночка поднялась на подгибающихся ногах — пришлось даже остановиться на минуту на лестничной клетке, чтобы унять колотящееся сердце.
Здесь было поспокойнее, почище и поприличнее.
Она пошла вдоль коридора, читая надписи на табличках, пришпиленных к дверным косякам. «Змея-убийца снова на охоте», «Прощай, мой ангел, ухожу на небо», «Необыкновенные приключения синьора Помидора в Москве» (детская), «Камин погас, сгорели наши письма», «Чу! Мумия уже сняла свой саван»… И наконец-то: «Песок стирает все следы» (детективная).
Зиночка рывком распахнула дверь и будто ослепла. Зажмурилась и несколько мгновений оставалась с закрытыми глазами. А когда открыла, увидела громадное окно без штор, выходящее на площадь Тверской заставы, из которого в комнату лился очень яркий, очень белый свет.
«Как экран», — успела подумать она.
Перед окном стоял молодой человек, и оттого, что он стоял лицом к ней, она не могла разглядеть его черты. Видела только силуэт. Однако тотчас узнала чуть изломанную, с острыми углами плеч мальчишескую тонкую высокую фигуру. Лозинский… И тут же вспомнила поездку по пустыне, другой, желтый, жгучий свет, двусмысленные поцелуи под чинарой…
Она была растеряна. Вернее, ошеломлена не меньше, чем при встрече с Жоржем Александриди. Так вот кто прислал телеграмму!