Дорога круто забирает вверх, и Ида идет очень медленно. Колени еще слабы. Руки слегка дрожат. Но она уже думает о том, что произойдет сегодняшним вечером.
Брезгливо кривя рот, Лозинский толкнул дощатую дверь позади маленькой булочной, которая вела в комнату Зизи. За все время их связи он бывал здесь лишь пару раз. Предпочитал снимать комнаты в недорогих, но опрятных отельчиках, разбросанных по побережью, с прохладными пустоватыми комнатами, не носящими отпечатка ничьей жизни. Здесь же все казалось ему если не грязным, то нечистоплотным. И взгляды, которыми провожал его хозяин булочной, промышлявший также сдачей комнат в аренду, и скрипучая лестница с выбитыми ступенями, и мансарда Зизи — пожелтевшие, ручного плетения, занавески на окнах, старая кровать, прикрытая наспех лоскутным одеялом без пододеяльника, вечно недопитая чашка кофе на подоконнике, грудой — шкафа в мансарде не имелось — наваленные на столе и стульях жалкие тряпки Зизи вперемешку с Идиными сверкающими одежками.
Нет, предаваться неге здесь было решительно невозможно. Но сейчас… Куда деваться? Появляться с Зизи где бы то ни было — даже в самой отдаленной гостинице — невозможно тоже. Везде найдутся глаза и уши.
Он вошел в мансарду и, сбросив со стула тряпье, уселся, закинув ногу на ногу.
— Вот что, милая… — Он запнулся. Странно, что и Иду, и Зизи он одинаково зовет милой. Только в отношении Зизи слово приобретает какой-то насмешливо-уничижительный смысл. Так подзывают официантку в ресторане или обращаются к продавщице. — Вот что, милая, ты завтра к полудню должна явиться на пробы к господину Ланскому. Вот название фильмы. — Он протянул ей листок, на котором было написано наспех «Похитители почтальонов». — И будь умницей, не подведи меня. Слушайся режиссера. Я за тебя ручался. Ну что ты так смотришь?
Зизи, стоя посреди комнаты в одной бумажной сорочке с дешевенькими кружевами и полуспущенных чулках, действительно смотрела на Лозинского каким-то странно пристальным взглядом.
Он привлек Зизи к себе и посадил на колени.
— Что же ты так смотришь, милая? — повторил он. — Что случилось?
— Ничего, — прошептала она. — Просто… Она… Госпожа Верде, она велела меня выгнать, потому что я на нее не похожа. Вы скажите ей, что я буду стараться. Пусть мне сделают еще одну операцию! Пожалуйста!
Она по-собачьи заглядывала снизу ему в лицо. «Ну и дура!» — подумал он, проводя рукой по ее спине и чувствуя, как сладкий спазм сводит низ живота.
Он осторожно положил ее на спину так, что она перегнулась назад через его колено и головой коснулась пола, и, поддерживая одной рукой под спину, пальцами другой быстро пробежался по ее ноге и забрался в жаркое и влажное заветное место. То нежно поглаживая, то сжимая, то отпуская, он пробирался все глубже и глубже, а она все круче выгибалась дугой под его рукой.
Когда она застонала, он быстро наклонился и стал выцеловывать ее плоть, полностью раскрывшуюся ему навстречу. А через секунду уже нес ее в постель, не замечая ни лоскутного одеяла, ни наваленного тряпья, ни скрипучих перекладин.
Потом он курил у окна, приходя в себя и думая о том, что если приезжать сюда, в эту богом забытую мансарду на краю города, то, может быть… никто и не узнает… хотя… этот сомнительный хозяин… надо заплатить ему… но сколько?..
«Нет! — Он решительно оборвал себя. — Рисковать? Нет! Ну разве что еще один раз. Последний. Всего один раз, и больше — никогда!»
Домой возвращался очень медленно, ведя авто расслабленной рукой, откинувшись на спинку сиденья и больше глядя по сторонам, нежели на дорогу. Как всегда после встреч с Зизи Лозинский чувствовал полное умиротворение.
Он остановился на набережной возле цветочницы, уже собиравшей в корзинку остатки своего нежного товара, и купил для Иды пять белых роз с еле заметной розовой каймой, обрамляющей края лепестков. Она любила белые цветы — они подходили к ее холодной красоте.
Подъезжая к вилле, он увидел, что светятся окна в столовой и гостиной, и острое чувство жалости овладело им. Он жалел о прошлом, том прошлом, в котором они с Идой были действительно блистательной парой — не внешне, не напоказ, а в жизни.
Он вспомнил, как через какое-то время после переезда в Ялту — в городе их почти никто не знал, только по фильмам, — они, прогуливаясь по набережной, услышали из открытых окон ресторации звуки оркестра. Играли аргентинское танго.
Он положил руку Иде на талию, а она, без слов поняв его, опустила свою ему на плечо, и они прошлись мимо столиков открытых кафе в таком роскошном и откровенно-бесстыдном танце, что вызвали оторопь публики.
На следующий день газеты писали, что «Лозинский и Верде, видимо, считая, что им все позволено, и пренебрегая приличиями и общепринятыми нормами поведения, выставили напоказ свои интимные отношения». Знали бы эти прыщавые газетчики, что они с Идой вытворяли потом дома, плотно закрыв портьеры и заведя патефон с пластинкой аргентинского танго!
Лозинский вздохнул. Того прошлого не вернуть. Впрочем… Не казалось ли ему уже тогда, что Ида и на набережной, и в спальне разыгрывала один и тот же спектакль?
Он вышел из авто и под мелкий дождь взбежал по лестнице к стеклянной светящейся двери.
Ида ждала его в гостиной, раскинувшись на диване. Черное платье из трикотажного полотна плотно облегало ее ставшую после болезни почти бесплотной фигуру и распадалось внизу волнами длинной, в пол, юбки.
Лозинский подумал, что сейчас она хороша как никогда, однако есть в ее красоте что-то зловещее.
Он подал ей цветы, и она приняла их со странной двусмысленной полуулыбкой.
— Коктейль?
Он кивнул.
Она налила в бокал мартини, бросила оливку.
— У меня для тебя маленький сюрприз. Хочешь сейчас или после ужина?
— Было бы глупо откладывать сюрпризы на потом.
Она усмехнулась и сделала жест рукой, увлекая его за собой.
Они прошли в крошечную просмотровую залу с несколькими бархатными креслами, устроенную для того, чтобы показывать друзьям забавные домашние съемки или работать, если кто-нибудь из них по нездоровью не мог выехать на студию.
Проекционный аппарат уже стоял заряженный.
Ида жестом указала Лозинскому на кресло.
— Фильм небольшой, всего несколько минут, но тебе понравится.
Он уселся. Ида встала к проектору. Аппарат застрекотал.
Сначала Лозинский ничего не понял. Чья-то спина. Стол. Два тела. Раздвинутые и заброшенные за чью-то спину женские ноги в спущенных чулках. Странный интерьер — как будто съемочный павильон. Но тут мужчина повернул голову и посмотрел прямо в кадр.
Лозинский узнал себя и содрогнулся. Как?! Каким образом? Гесс что, не выключил камеры?
Бог мой! Он помнил тот день, когда наорал на Зизи во время съемок. Помнил, как Нахимзон поспешно выдворил всех из павильона. Помнил, как им овладела страсть. Единственный раз это произошло на съемках! Единственный раз! И вот…
Но что же теперь делать?
Ида медленно вытащила пленку из аппарата и свернула в тугой рулончик.
Лозинский сидел перед ней в кресле.
Она видела его окаменевший затылок.
Прошла минута, другая. Он не двигался с места.
«Сейчас упадет на колени, начнет канючить, оправдываться. Господи, как противно!» — брезгливо подумала Ида.
Лозинский зашевелился. Опершись обеими руками о подлокотники кресла, он с видимым трудом поднялся и обернулся к ней. Взгляд его был неподвижен и дик, как будто внутри себя он видел что-то страшное, что не дано видеть другим.
Ида напряглась.
«Как бы не сошел с ума», — успела подумать она, и в то же мгновение он вдруг сорвался с места и кинулся к ней.
Молниеносным движением она сунула пленку за вырез платья, а он уже хватал ее за руки, пытался развести их, добраться до вожделенного рулона. Она отмахивалась, отбивалась, уворачивалась. Длинным ногтем царапнула его по щеке. Выступила кровь. Он вскрикнул от неожиданности и сильным грубым движением заломил ей руку за спину.
Она дернулась, вырвалась и, тяжело дыша, бросилась вон из залы.
Он бежал за ней.
Ворвавшись в спальню, Ида дрожащими руками повернула ключ и в ту же минуту, как щелкнул замок, услышала, что Лозинский со всего маха тяжело шарахнулся о дверь.
Ида упала на кровать. Вывихнутая рука болела. Она задрала рукав и посмотрела на то место, где он схватил ее. На белой коже проступал синяк. Она почувствовала, как что-то защекотало в носу, и вдруг заплакала так горько, как не плакала даже маленькой девочкой.
Ночью Ида не спала — лежала, вперив широко открытые глаза в потолок.
Реакция Лозинского после просмотра пленки потрясла ее больше, чем его измена с этой девкой. Ида была напугана и почти раздавлена. Казалось, за время ее отсутствия он превратился в другого человека — страшного, опасного, непредсказуемого. Разве за столь короткий срок человек может так измениться? Или в нем всегда таилась темная сила, о которой Ида не подозревала? Думала, что знает его до донышка, что он прост, как таблица умножения. Дура! Заблуждалась! Ах заблуждалась! Поднять на нее руку!
«Чего еще можно от него ожидать?» — думала она, прислушиваясь к звуку его шагов в соседних комнатах.
Полночи он бродил по дому, несколько раз подходил к двери спальни, а когда все стихло и Ида, встав с постели, подошла к окну и выглянула в сад, то увидела свет, падающий из окна его кабинета. Он тоже не спал.
Рано утром она позвонила горничной и, пока совершала туалет и завтракала, под разными предлогами удерживала ее подле себя. Надо было во что бы то ни стало избежать объяснений с Лозинским, да и оставаться с ним наедине было страшно.
Утро опять выдалось серое, дымчатое, и вдоль набережной струился легкий туман. Зизи вышла из дома заранее, даже слишком заранее — часа на три раньше назначенного часа проб у Кольхена Ланского — и теперь бессмысленно слонялась вдоль набережной и по параллельным улочкам, где разместились известные ялтинские магазины. Шляпы. Духи. Новомодные украшения из хрусталя. Белье. Перчатки. Отделения крупных банков. Здесь обычно фланировали парадизовские модницы и их ухажеры, быстро проходили от своих авто и скрывались за массивными дверями денежных хранилищ деловые люди.