деревне было под полсотни, а вот семей — всего двенадцать. И при такой плотнойсти пейзанского населения огороды можно было вообще лопатой за пару недель поднять, а им их ведь вообще коники вспахали — но без трудностей все же не обошлось. То есть я мужикам трудностей изрядно прибавил, а по ряду причин они даже толком отлынивать не могли.
Ну а «трудность», собственно, была лишь одна: я же приказал им в огородную землю на каждый аршин квадратный добавить ведро торфа — а это получалось на каждый огород по десять тысяч ведер. Ну семь, если дорожки между грядками не удобрять. Очень даже дофига, но никто же мужиков не заставлял торф из болота именно ведрами носить. А если пересчитать столько ведер в телеги, то тоже получается немало, семьдесят телег на участок, однако ведь торф из болота могут и бабы выкапывать, а для лошади с телегой пройти за день десяток километров более чем нетрудно.
Ну, я посчитал, что нетрудно, однако мужики, вероятно, считали иначе. И, хотя они действительно вкалывали как папы Карло, огороды они свои засадили хорошо если не две трети — а позже уже стало именно поздно что-либо сажать, хотя торф они таскать и не перестали, в расчете на будущий год, наверное. А детишки (и некоторые бабы, считавшиеся здесь «немощными») все это время лепили кирпичи…
Однако деревеньку-то мне Николай выделил вовсе не для демонстрации достижений сельского хозяйства, а с совершенно другой целью. И, скорее всего, хрен бы я этой цели достиг, если бы не Virgen María. А благодаря железяке, меня изрядно похвалившей, мне удалось и сразу пять коровок черно-белых приобрести за вменяемые деньги, и прочей скотинки. Но главное, мне почти все петербургские офицеры (то есть все, с кем я успел лично встретиться) с удовольствием присылали солдатиков для выполнения разных работ, да и сами помощь оказать не брезговали. Например, офицеры артиллерийского полка скатались аж под Псков и пригнали мне оттуда два десятка крестьянских душ мужского пола, причем с семействами.
Из-под Пскова мужиков они пригнали просто потому, что там крепостные буквально за гроши продавались, причем не только обычные мужики лапотные, но и «ценные специалисты». Например, мне достались два семейства «кирпичников» — то есть мужиков, умеющих кирпичи по-настоящему делать. Причем делать именно по-настоящему и по-псковски: кирпич в ямах они обжигали не на угле, а в основном на торфе.
Вот уж воистину: велика Россия, а столицу Петр поставил, выбрав самое паршивое для нее место. То есть с точки зрения стройматериалов: лес вокруг растет дрянной, известняков вообще хрен найдешь — так что пришлось стройки в деревне (силами, понятно, не мужиков, которые в полях спину не разгибали, а солдатиков) вести совсем уж допотопными способами. Про которые мне как раз мужики местные и рассказали. То есть я все же договорился со строителями, которые достраивали мой эллинг, что цемента они и для меня закажут — но его хорошо если на нормальный фундамент планируемого дома хватит, просто потому, что во всей столичной губернии цемент пока делался на крошечном заводике, что, собственно, и стало причиной того, что эллинг прошлой осенью не достроили.
А способ был прост: дети собирали огромными корзинами перловиц… то есть они из постоянно собирали, и обычно кучи раковин где-нибудь возле деревни просто так валялись. А собирали они их для прокорма кур: в каждом доме их по несколько штук держали. И летом, как я понял, их почти не кормили — но именно что «почти»: как раз детишки собирали в соседней речке перловиц и их порубленным мясом кур летом активно подкармливали, а еще раковины толкли и тоже понемногу в мелко нарубленный корм подсыпали. Но за долгие годы раковин набралось довольно много — и вот эти раковины мужики обжигали и получали таким манером известку. Которую смешивали с толченым кирпичом, золой промытой от щелока — и вот эту смесь в качестве цемента и использовали. Вежде использовали, где строились каменные (или кирпичные) здания — вот только в окрестностях таким манером ставились разве что церкви. Но это раньше только церкви, а у меня основная идея была другая. И где-то начиная с середины июня я ее начал воплощать.
Для воплощения я попытался найти в Петербурге какого-нибудь архитектора, но мне с этим не повезло: как только я начал в столице людей расспрашивать, где можно найти недорогого архитектора, ко мне просто приехали три офицера-сапера с ротой солдат и всё, что мне оставалось делать — так это указать им где я собираюсь ставить кирпичное здание и какого оно должно быть размера. А рота солдат — это, вообще-то, дофига народу, а рота солдат-саперов — это дофига очень даже умелого народа. То есть умелого настолько, что за месяц они мне выстроили школьное здание по моему плану: одноэтажный домик двадцать на двенадцать метров, с небольшой двухкомнатной квартиркой для учителя и четырьмя классными комнатами. С помещением для школьной библиотеки, с двумя теплыми сортирами. И даже с отдельной комнаткой-столовой!
Еще они выстроили другой нужное мне здание — большой кирпичный сарай с двумя огромными воротами, и даже выложили на фронтоне надпись из камня большими светло-серыми буквами: МТС. Я эти буквы на эскизе написал, а они решили, что раз на картинке буквы есть, то и на сарае они должны быть. Ну а сказать им, что буквы и не нужны особо, я просто не смог: сам я в деревню приезжал один-два раза в неделю, а саперы вероятно, решили провести такой «отпуск в деревне» — по крайней мере офицеры. И у меня было смутное подозрение, что отдыхать они сюда приехали подальше от надоевших им жен. А я вот от жен не отдыхал: во-первых, не было у меня никакой жены, а во-вторых, я точно знал, что «антибиотики еще не изобрели». Так что оставалось усиленно в работу углубляться…
Ну а в августе случилась в Лепсари уборка урожая — и мужики, кряхтя и потирая уставшие спины, на собственном горбу прочувствовали преимущество высоких технологий: овса собрали, по моим самым предварительным прикидкам, центнеров так по двадцать с гектара, ячменя — и того больше, да и рожь центнеров по шестнадцать дала. Вроде бы на самом деле дофига, но Егор Францевич мне ненавязчиво так напомнил, что вообще-то с каждой души мужского пола в казну нужно налог заплатить в размере трех рубликов. И отдельно добавил, что хотя у меня денег достаточно, чтобы «их своих средств» с казной рассчитаться, да и вообще казна готова глаза хакрыть если я ее не пополню — но тогда нарушится «чистота эксперимента». Так что я отправился изучать столичный хлебный рынок. Рынок меня порадовал: четверть ржи тут стоила полтора рубля, то есть за каждое мужицкое человеко-рыло нужно было продать примерно центнер этой ржи. А за всех мужиков, включая тех, что мне артиллеристы подкупили, продать требовалось рожи с десяти гектаров полей, что я, естественно, тут же и проделал: чистота эксперимента ведь на самом деле важна. А в деревне на каждое такое рыло осталось уже по семь центнеров — это не считая ячменя и овса, а про картошку с морковкой я даже упоминать не стал: все же сам-то эксперимент был «не про жратву».
И я думал, что прошел он довольно удачно: за лето в деревне родили младенцев пятеро баб и все эти младенцы остались живы и, на мой погляд, вполне здоровы. Правда, пока еще и полугода не прошло, но и столько младенцев весеннего приплода тоже вроде склонности к досрочному помиранию не проявляли. И, когда я возвращался в очередной раз в Петербург, вместе с офицерами-саперами возвращался, разговор как-то именно на эту тему и свернул. И один из офицеров — сам владелец небольшого поместья где-то ближе к Новгороду — мои восторги поумерил:
— Вы, Александр Васильевич, раньше-то, видать, зимой в деревне русской, небось и не жили, а потому мнения у вас… превратные. Летом-то мужику раздолье, жрут он всякое, сытым ходит. И бабы сытые, у коих младенцы молоком еще питаются. А вот зима наступит… за город не скажу, я в Петербургском гарнизоне меньше года служу, а так мрут младенцы в деревнях чаще после Рождества. И хорошо так мрут: вот у меня прошлым годом в октябре у мужиков младенцев до дюжины было, а по весне только четверо остались. Но обычно все же меньше бывает, а ближе к весне как раз детишки побольше уже на тот свет отправляются: младенцы-то слабые раньше все помирают. А мужик… он ведь как рассуждает: лошадь падет или вол — все его семейство следующим годом помрет, посему он скорее скотину подкормит нежели ребенка. Опять же, к весне мужик дрова все, скорее, уже спалит, греться ему дома станет нечем. А, допустим, одежу ребенку теплую и обувку хорошую заготавливать резону нет, так выбежит он до ветру на снег — и готово. Но мужику и такое не беда: ребенок-то только жрать горазд, а бабы и новых нарожают вскорости: дело-то не хитрое…
Да, я как-то насчет зимы и вопросов зимнего прокорма мужика не заморачивался. А вот насчет прокорма скотины — оно как-то само получилось. То есть вообще не про прокорм получилось и даже не про скотину: в начале сентября из ворот Александровского завода выкатился трактор. Сам выкатился, то есть на своих колесах, вот только не под мотором, а влекомый упряжкой лошадей. Трактор получился довольно тяжелый, тонны в четыре весом, поэтому и тащила его от Онеги до Ладоги четверка битюгов целую неделю. А затем его три дня грузили на какую-то баржу, два дня она — то есть баржа — через озеро плыла, потом еще два дня трактор с баржи на берег снимали. И только здесь, залив в бак «сланцевую солярку», господа инженеры завели мотор и могучий механизм своим ходом прошел десять верст от берега до моей МТС.
Парни все сделали абсолютно правильно, даже коробку передач сумели изготовить с синхронизатором. Ну а то, что опоздали с машиной на полгода — так времена-то нынче такие, никто и никуда не спешит…
Но если честно, то никто никуда не спешил только если император Николай лично кому-то стимулирующего пендаля не дал. А вот если дал, то картина начинает выглядеть уже совсем иначе. Например, в сентябре заработали все четыре домны обновленного Липецкого завода, а весь получаемый там чугун по всежевыстроенной железной дороге отправлялся для превращения в рельсы, подкладки под них и костыли в Арзамас. А для дороги из Липецка в Донецк уже почти полностью была подготовлена земляная насыпь, и почти ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что уже следующей весной и эта дорога будет выстроена.