– Да, Рози…
– И о своей работе. Ты только что получил повышение. Мы как раз намеревались купить новые портьеры в гостиную. Зеленые, которые ты всегда хотел.
– Да, Рози.
– Тебя же выгонят из компании, как только узнают об этом.
– Нет, Рози.
Он оглянулся в надежде на слово, на взгляд женщины в черном. Он хотел, чтобы она приняла решение. Однако та не шевельнулась, словно бы сцена вовсе не касалась ее.
– Подумай о детях, Джордж.
Он не ответил.
– Мы ведь были счастливы с тобой, правда, Джордж?.. целых пятнадцать лет.
Он представил себе темную ночь за окном, и за ночью этой бесконечный мир, неведомый и грозный. Он любил свою комнату. Рози полтора года шила для него это самое одеяло. А у женщины этой были светлые волосы… холодные, золотые, к которым никто не смел прикоснуться. Рози связала ему ко дню рождения тот самый галстук в синюю и зеленую полоску, что лежал теперь на комоде. В другой женщине, в ее тонких белых ладонях чувствовалось нечто бесчеловечное. Пройдет еще один год, и Джорджу-младшему пора будет поступать в среднюю школу; и он часто думал о том колледже, в котором Джордж-младший будет носить черную мантию и забавную квадратную шапочку. Улыбка этой женщины причиняла ему боль. Рози пекла превосходные оладьи, в точности такие, какие он любил. Помощник бухгалтера всегда завидовал ему, всегда хотел стать заместителем директора, и теперь он обошел этого типа. Гольф-клуб предоставлял возможность завязывать самые лучшие в городе связи, притом среди самых лучших его членов, солидных респектабельных людей, отпечатки пальцев которых не хранятся в полиции и портреты их не появляются на первых страницах газет по подозрению в убийстве. Эта женщина говорила ему о темной и пустынной улице, на которой ему будет хотеться вопить… вопить… вопить… А Рози была ему доброй женой, трудолюбивой, терпеливой и верной. Жить ему оставалось лет двадцать, а может быть, тридцать, не более того. A потом жизнь будет кончена.
Он повернулся к женщине в черном костюме.
– Простите меня, мисс Гонда, – произнес он уже голосом деловым, каким заместителю директора надлежит обращаться к секретарше, – но в сложившихся обстоятельствах…
– Понимаю, – проговорила Кей Гонда.
Подойдя к комоду, она надела свою шляпку, надвинув ее на один глаз. Потом натянула перчатки и взяла с постели сумочку.
Все трое молча спустились по лестнице, и Джордж С. Перкинс открыл дверь. Кей Гонда повернулась к миссис Перкинс.
– Простите меня, – сказала она. – Я ошиблась адресом.
Стоя на крыльце, они проводили взглядом уходившую по улице изящную черную фигуру, наконец, под светом фонаря блеснули золотые волосы.
Джордж С. Перкинс обнял жену за талию.
– Мама спит? – спросил он.
– Не знаю. Но почему ты спрашиваешь?
– Я подумал, что нужно зайти и поговорить с ней. Подлатать отношения. Она лучше меня знает о том, какой «Фриджидэр» надо покупать.
3Джереми Слайни
«Дорогая мисс Гонда!
Думаю, што лучши вас никакой кинозвезды не было. И скажу што каждая ваша фильма шикарна. И со дна своего сердца хощу поблагодарить вас за то щастье, которое вы даете нам в нашей старости. Других кинозвезд много, но они не такие. Таких как вы больше нет и никогда не было. Мы с женой дожидаемся каждой вашей новой фильмы, посещаем все сеансы и возвращаемси домой на следующий день. Нам вы не штобы просто нравитесь. Посетить вашу фильму все равно как в церкву сходить, токо лучше. Я так и не понял, как случается, что вот вы играете скверную женщину и других таких, но всякий раз вижу, что получается святая Божья матерь, и не могу понять, как это выходит. Вы для нас все равно как родная доча, такая какой у нас не было. У нас, меня то есть и жены, трое детей, две девочки, только они не как вы. Мы всего лишь простые старики, мисс Гонда, и вы – все, что у нас есть. Мы хочем отблагодарить вас, тока я не знаю, как это сказать, потому шта никогда не писал писем таким важным леди как вы. И если мы могли што-та сделать, штобы показать вам, какие мы благодарные, патамушта долгая жизнь нас уже не ждет.
Почтительно ваш,
Вечером пятого мая Джереми Слайни праздновал золотую годовщину собственной свадьбы.
Стол расставили посередине гостиной. Миссис Слайни извлекла из комода лучший комплект серебряной утвари, все утро полировала ее, a потом аккуратно расставила под светом висячей медной масляной лампы.
– А индюшка у нас будет? – спросила она утром.
– Знамо дело, – ответил Джереми Слайни.
– Это последняя, Па. Я как раз думала, что если свезти ее в город, то можно…
– Ой, Ма, золотая свадьба в жизни бывает только один раз.
Мисс Слайни вздохнула и побрела на задний двор ловить индейку. Стол накрыли на девять персон. На праздник собрались дети. После воздушного лимонного пирога Джереми Слайни, злодейски подмигнув, раскупорил галлон своего лучшего крепкого сидра.
– Вот так, – усмехнулся он, – по случаю.
– Тебе прекрасно известно, – провозгласила старшая дочь, миссис Юстас Хеннесси, – что я не прикоснусь к этому зелью.
– Я заменю тебя, Моди, – отреагировала миссис Чак Финк, младшая.
– Ну-ну, – просиял Чак Финк, – за такое радостное событие выпить должен всякий. Вреда от этого не будет! Стаканчик за день опрокинь, и доктор сгинь.
– Вот что вам всем скажу, Мелисса этого вот пить не будет, – сказала миссис Юстас Хеннесси. – Пусть другие люди делают все, что им угодно, но дочь свою я воспитаю так, как положено воспитывать леди.
Джереми Слайни наполнил восемь бокалов. Мелисса Хеннесси, единственная среди всех прочих внуков, по возрасту удостоенная присутствия, бросила мрачный взгляд на мать, но ничего не сказала. Мелисса Хеннесси вообще заговаривала редко. Ей уже исполнилось двадцать лет, хотя мать ее настаивала на том, что ребенку еще только восемнадцать. Тусклые каштановые волосы тугими кудряшками неудачного перманента окружали лицо, усыпанное не покидавшими кожу угрями. На ней было длинное зеленое платье из хлопчатобумажного муслина в мелкий горошек, с модными оборками, высокими и жесткими на плечах, плоские коричневые оксфордские туфельки с резными язычками и новые с иголочки часики на кожаном ремешке.
– Ну, поехали с ветерком Санта-Анны[6], как говорят в светском обществе, – заносчивым тоном произнесла миссис Улисс С. Грант Слайни, поднимая бокал.
– И здесь твои модные штучки, Анжелина, – умиротворяющим тоном проговорил Улисс С. Грант Слайни. При своем длинном носе и худой шее, торчавшей из воротника, он всегда казался угрюмым.
Анжелина Слайни пожала плечами. Крупные целлулоидные серьги в ее ушах звякнули друг о друга, прикоснувшись к ее коже, пять целлулоидных браслетов звякнули, ударившись об косточку на запястье.
– Тост! – воскликнул Чак Финк. – Нужен тост!
– Ага, сейчас, – промолвил Джереми Слайни, беспомощно замерев на ногах, сгорбившийся, смущенный, широко расставивший ладони с коротким обрубком на месте левого мизинца. – Ну, вот что, я никогда еще… даже не знаю как… я…
– Я скажу за тебя, – проговорил, вскочив с места Чак Финк. Он был не слишком высок ростом; жилет его обтягивал круглое брюшко, а улыбка – круглую физиономию, на которой торчал короткий нос с широкими ноздрями.
– За лучших родителей под всем Господним солнышком, – рассиялся Чак Финк. – Многих, многих и счастливых лет. Да будут они тихими и спокойными на этой старой доброй ферме.
Миссис Юстас Хеннесси толкнула в бок своего мужа, придремавшего над тарелкой с пирогом. Юстас Хеннесси вздрогнул, потянулся одной рукой к бокалу, другой – к одному из усов, механическим движением подкручивая острую тонкую нафабренную стрелку.
И все выпили, кроме Мелиссы.
Миссис Джереми Слайни тихо сидела в тени во главе стола, крохотные ладони ее были сложены на коленях, на бесцветных губах почивало мягкое, не требующее слов вдохновение. Ясное лицо морщинистого херувима светилось под блестящими белыми волосами, прекрасно расчесанными и уложенными желтоватым пучком на затылке. На ней было парадное платье из лоскутов сиреневой тафты, небольшая желтая кружевная шаль, скрепленная лучшей булавкой из тусклого золота.
– Ладно, – проговорила миссис Юстас Хеннесси, – старая добрая ферма и все такое, это очень хорошо, но мне думается, что тебе, Па, нужно что-то сделать с этой дорогой. Скажу честно, едва душу из меня не вытрясло, когда мы подъезжали сюда.
– Ничего, – возразила Анжелина Слайни, – иногда можешь и потерпеть. Видит Бог, ты здесь не часто бываешь.
– Когда мне нужно чье-то мнение, – проговорила миссис Юстас Хеннесси, – я прошу людей высказать его.
– Ладно тебе, Моди, – Юстас Хеннесси зевнул. – Дорога не так уж плоха. Тебе бы поездить по некоторым дорогам, которые случаются в этих местах.
Юстас Хеннесси работал коммивояжером косметического концерна.
– Некоторым людям приходится ездить, – высказалась миссис Чак Финк, – а некоторым не приходится. Вот так.
У Чака Финка было собственное дело – ночной ресторанчик на Саут-Мэйн-стрит, называвшийся «У Чака», с восемью высокими табуретами у стойки и электрической кофеваркой.
– Что ты, что ты, Флобель, – заторопился Джереми Слайни, ощутив опасность, – все мы делаем то, что можем, как позволяет Бог.
Когда со стола убрали и все уселись кружком на старых потертых креслах, глядя в окна, за которыми высокие серые травы негромко терлись о подоконник; когда Джереми Слайни раскурил свою трубку, Юстас Хеннесси – сигару, Анжелина Слайни – сигарету под испепеляющими взглядами сестер мужа, и Мелисса с таинственным видом исчезла на кухне, миссис Джереми Слайни умиротворенно вздохнула и застенчивым голосом проговорила, нервно сплетая и расплетая маленькие пальцы:
– Кстати, a как насчет закладной… послезавтра как раз срок?