Проблема дворянского образования в публицистике и в правительственной политике Российской империи на рубеже 1750‐х и 1760‐х годов[339]
Как отмечал в 1936 году Г. А. Гуковский, «в середине XVIII века уже сравнительно значительный слой дворянства взялся за созидание этой новой [дворянской – М. К., А. Л.] культуры, причем взялся сам, а не при помощи наемников, и взялся не по приказу власти, а независимо от нее, намереваясь, наоборот, повлиять на самую эту власть»[340]. Конечно, сословное происхождение едва ли могло полностью предопределять идейные предпочтения и взгляды авторов. Более того, в рамках формально единого сословия конкретные акторы могли занимать разные позиции. В частности, для российского дворянства на протяжении XVIII века была актуальна проблема внутрисословного равенства[341]. Также следует заметить, что граница между дворянством и государством (властью) не была непроницаемой. Более того, такая граница имела очень условный характер, так как государство как организация представляло собой поле взаимодействия различных социальных элементов, в первую очередь именно дворян. Тем не менее сословное положение предрасполагало как к социальной саморефлексии, так и к той или иной реакции на поступки окружающих, имевших более высокое/низкое происхождение или внутрисословное положение[342].
Если вернуться к наблюдениям Г. А. Гуковского, то, хотя и с оговорками, следует признать, что именно с середины XVIII века можно говорить об относительно устойчивом развитии российской дворянской культуры, творцами которой начинают выступать сами дворяне, причем позиционировавшие себя именно в качестве таковых. Как результат, к концу 1750‐х годов дворянская проблематика, включая проблемы образования дворян и, шире, их воспитания, начинает активно обсуждаться как на страницах печатных изданий, так и в правительственных учреждениях[343]. Соответственно, в первой части данной работы мы рассматриваем обсуждение проблемы дворянского образования и воспитания в сфере публичной коммуникации. Вторая часть будет посвящена реформе дворянского образования, предпринятой в начале 1760‐х годов.
Вопросы дворянского воспитания и образования на страницах российских журналов (1755–1764)
Во второй половине 1750‐х годов в Российской империи происходит расширение сферы публичной коммуникации: начинают выходить первые русскоязычные журналы, предназначенные не только и не столько для ученых, но и для более широкого круга читателей. С 1755 по 1764 год Санкт-Петербургской академией наук издавался журнал Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие (за время издания его несколько раз переименовывали), редактором которого стал Герхард Фридрих Миллер. Помимо статей научно-популярного содержания, в нем печатались как морально-политические сочинения, так и литературные произведения. Первоначально тираж журнала составлял 2000 экземпляров, однако затем он был сокращен до 1250 экземпляров, так как подписчиков было «значительно меньше, в первые три года их было по 600–700 человек, кроме того, после подписного года расходилось еще 500–700 экз.»[344]. С одной стороны, в этом журнале публиковались сочинения авторов недворянского происхождения, таких как Григорий Николаевич Теплов, Михаил Васильевич Ломоносов, Николай Никитич Поповский, Петр Иванович Рычков, Василий Кириллович Тредиаковский. С другой стороны, с журналом сотрудничал как в качестве авторов оригинальных произведений, так и в качестве переводчиков целый ряд сочинителей дворянского происхождения. Из них следует назвать прежде всего Александра Романовича Воронцова, Ивана Логгиновича Голенищева-Кутузова, Ивана Перфильевича Елагина, Семена Васильевича Нарышкина, Григория Васильевича Козицкого, Александра Петровича Сумарокова, Григория Андреевича Полетику, Семена Андреевича Порошина, Алексея Андреевича Ржевского, Михаила Михайловича Щербатова, Михаила Матвеевича Хераскова[345].
В 1759 году начинают выходить два первых частных российских журнала: Праздное время в пользу употребленное и Трудолюбивая пчела. Первый издавался в 1759–1760 годах, его тираж 1759 года составил 600 экземпляров, 1760-го – 400 экземпляров[346]. Его издателями была группа «бывших кадетов Сухопутного шляхетского корпуса» и некоторые «из его преподавателей»[347]. Точный состав авторов Праздного времени установить сложно из‐за анонимности его статей. С полной уверенностью можно говорить об участии Петра Ивановича Пастухова, С. А. Порошина, А. П. Сумарокова[348]. Издателем Трудолюбивой пчелы, выходившей только в 1759 году, был Сумароков. Он планировал издать первый номер тиражом 1200 экземпляров, однако в предварительном счете, выставленном ему типографией, тираж был обозначен в 600 экземпляров. Сумароков этим не удовлетворился и потребовал, чтобы тираж был 800 экземпляров, что и было утверждено[349]. Основным автором журнала был сам Сумароков. Кроме того, материалы для журнала давали такие авторы и переводчики дворянского происхождения, как Сергей Иванович Глебов, Андрей Андреевич Нартов, Алексей Васильевич Нарышкин, Алексей Андреевич Ржевский, Г. В. Козицкий и С. В. Нарышкин, Г. А. Полетика[350].
Следует отметить, что некоторые из этих авторов-дворян были теснейшим образом связаны с властью в силу родственных и дружеских отношений с рядом вельмож. Так, Александр Романович Воронцов был сыном одного из главных политических деятелей рубежа 1750–1760‐х годов сенатора (с 1760 года) Романа Илларионовича Воронцова, Сергей Иванович Глебов – сыном генерал-поручика Ивана Федоровича Глебова, назначенного в 1760 году киевским губернатором[351], А. В. и С. В. Нарышкины – сыновьями бригадира Василия Васильевича Нарышкина, члена присутствия Военной конторы, С. А. Порошин – сын Андрея Ивановича Порошина, генерал-майора (с 1761 года)[352], главного командира Колывано-Воскресенских заводов, М. М. Херасков – пасынком кн. Никиты Юрьевича Трубецкого, генерал-прокурора Сената (1740–1760) и президента Военной коллегии (1760–1763). А. П. Сумарокову в конце 1750‐х годов покровительствовал Иван Иванович Шувалов, фаворит Елизаветы Петровны[353]. При этом Сумароков и Херасков занимали должности, связанные с государственной политикой в области культуры и образования: Сумароков с 1756 по 1761 год был директором русского театра, учрежденного указом Елизаветы Петровны[354], а Херасков с 1757 года руководил типографией при Московском университете[355].
Вместе с тем не стоит переоценивать степень влияния таких авторов на власть. Большинство из них не были причастны к принятию значимых решений, будь то раздача высоких чинов и должностей или определение курса имперской внутренней и внешней политики. Более того, такие авторы, как И. П. Елагин, И. Л. Голенищев-Кутузов, Г. В. Козицкий, Г. А. Полетика, А. А. Ржевский, едва ли могли выделяться среди основной массы дворянства и в силу положения своих родителей. Тем не менее их всех объединяло желание и готовность публиковать результаты своего интеллектуального творчества в новых журналах, то есть выступать с заявлениями в публичной сфере. И именно первые журналы позволяют зафиксировать круг авторов, по преимуществу обладавших дворянским статусом и готовых участвовать в создании дворянской культуры. Конечно, журнальные тиражи для многомиллионной империи были более чем скромными. Скорее всего, издатели, авторы и переводчики могли рассчитывать на интерес со стороны образованной публики, находившейся в основном в Петербурге и Москве. В определенной степени журналы должны были восприниматься ими как дополнительный канал влияния, через который можно было донести актуальные идеи и представления, в том числе и до людей, ответственных за принятие государственных решений. Таким образом, публикация могла быть не только выражением неких творческих порывов, но и актом коммуникации, совершаемым в расчете на определенное воздействие или отклик.
Одной из тем, которым уделялось внимание на страницах этих журналов, было должное воспитание детей[356], под которыми по преимуществу подразумевались мальчики. Во втором – февральском – номере Ежемесячных сочинений за 1755 год был напечатан указ об учреждении Московского университета и двух гимназий при нем[357]. В майском номере за тот же год были опубликованы переводные «Правила воспитания детей из первой части Патриота». Основная часть статьи была посвящена тому, как привить детям положительные моральные качества. При этом родителям рекомендовали «стараться особливо о обучении детей своих, по достатку, пристойным наукам»[358].
В январском номере за 1756 год был опубликован перевод речи Александра Григорьевича Демидова, произнесенной им в Геттингенском университете[359]. Он заявлял, что во время правления Елизаветы Петровны «царство наук в России распространилося, о чем многия полезныя учреждения в бесконечные веки свидетельствовать будут»[360]. В декабрьском номере за тот же год была помещена статья «О пользе упражнения в благородных художествах и в науках, для приведения умныя силы в порядок». Она завершалась выводом о важности обучения, которое «подает разуму некоторое правосудие, некоторую твердость, некоторое достоинство, некоторую приятность, знаком при первом взоре представляющуюся»[361]. Также ряд переводов, посвященных вопросам воспитания и связанного с ним образования, был опубликован в номерах журнала за 1757, 1758 и 1760 годы[362].
В 1759 году на страницах Трудолюбивой пчелы А. П. Сумароков заявил, что если бы он был «великой человек и великой господин», то, помимо прочего, «неусыпно старался […] о приращении наук, […] о воспитании, о учреждении и порядке училищей»[363]. Духу сумароковского заявления вполне соответствовал перевод «О презрении училищ», опубликованный на страницах Праздного времени[364].
В новых журналах, которые начинают выходить в 1760‐е годы, продолжается тема важности воспитания. В 1760–1762 годах Московским университетом издается Полезное увеселение. Как отмечал П. Н. Берков, «фактически это был орган группы дворянской интеллигенции, собравшейся вокруг университета и возглавлявшейся М. М. Херасковым […], которому были подчинены библиотека, типография и публичные театры»[365]. Более того, обычно считается, что литературная позиция издания отражала воззрения «последователей Сумарокова»[366]. В подготовке материалов для журнала принимали участие Ипполит Федорович Богданович, Сергей Герасимович Домашнев, С. В. Нарышкин, А. А. Нартов, А. А. Ржевский, А. П. Сумароков. Первый номер журнала открывала статья «О чтении книг», в которой заявлялось, что чтение приносит большую пользу роду человеческому[367]. В других номерах читатель мог найти стихотворную заметку «Учение лучше богатства», где автор постулировал, что «наука к щастию нам отворяет дверь»[368], а также «Разсуждение о пользе наук» С. Г. Домашнева, в котором говорилось о различиях между народами просвещенными, овладевшими разными науками, и непросвещенными, которые «весьма мало от скотов различествуют»[369]. Данная тематика нашла отражение и в журнале Свободные часы, который М. М. Херасков издавал в 1763 году при Московском университете[370]. В его июльском номере был опубликован перевод письма о пользе наук[371], а в августе – «Письмо о истинном пути к прославлению себя», автор которого советовал юноше «не выпускать из рук никогда оглавлений новых книг, журналов, записных книжек, ученых записок»[372].
Таким образом, издатели, авторы и переводчики первых российских журналов демонстрировали устойчивый интерес к проблемам должного воспитания детей. Помимо нравственного совершенствования, важной частью воспитания признавалось образование, то есть усвоение детьми разных наук, в том числе и в образовательных учреждениях.
Помимо общих заявлений о важности воспитания, на страницах этих же журналов со второй половины 1750‐х годов начинает обсуждаться и тема именно дворянского воспитания. В 1755 году в сентябрьском номере Ежемесячных сочинений публикуется эпистола, обращенная к юному дворянину. Ее адресатом был
[…] почтения достойных предков сын,
Хотя бы ты был Князь, хоть Граф, хоть дворянин.
По мнению ее анонимного автора, «та слава, что деда дедов твоих гласит» не распространялась на дворянина на основании одного лишь факта родства с ними. Чтобы получить благородство своих знатных предков, юноша должен был предпринять немало трудов. Помимо прочего, ему следовало
К наукам скромностью всечасно прилежать,
И наставления от них себе искать[373].
В апрельском выпуске журнала за 1756 год было напечатано анонимное «Увещание умирающего отца к сыну». Сословная принадлежность автора этого «Увещевания» напрямую не называлась. Однако формулировка «я не оставил тебе […] деревень, по обычаю прочих родителей» однозначно позволяет сделать вывод, что изложение велось от лица небогатого дворянина. Это «нравоучительное наставление» содержало набор советов отца сыну о том, как строить служебную карьеру и семью, а также вести себя в отношении других людей. Помимо прочего, отец выражал надежду, что сын точно исполнит его «отеческие наставления», «ибо я не жалел никакого иждивения, и все малое продавши имение свое, употребил оное к наукам твоим и воспитанию». Там же заявлялось, что «полезны будут науки тебе и твоему отечеству, и доброе воспитание, источник благополучия, излиет на тебя небесную благодать, пропитает тебя, зделает тебе по заслугам воздаяние». Соответствующие рекомендации отец давал сыну и о воспитании будущих детей:
Ты должен представить их Богу, Государю и обществу. […] Старайся научить их в начале страху Божию, потом надлежащим наукам, и зделай их чрез то полезными своему отечеству. Не щадя иждивения своего старайся всеми мерами сыскать им добраго надзирателя, которой бы разумным своим знанием истребил в них все предрассудия и суеверия, научил бы различать худое от добраго, подлинное от ложнаго и временное от вечнаго. […] Веди себя пред ними примером добродетели, и будь им видимым зерцалом[374].
Таким образом, для небогатого и неродовитого дворянина надлежащее воспитание было связано в том числе и с изучением наук и изображалось как наиболее ценное приобретение.
Юному дворянину было адресовано и «Письмо о порядках в обучении наук», которое С. А. Порошин опубликовал в февральском номере Ежемесячных сочинений за 1757 год. Как и в «Увещании», социальная принадлежность адресата напрямую не называлась. Однако ее можно было определить по другим признакам. Так, отмечалось, что пятнадцатилетний россиянин «приобрел теперь в Немецком и Французском языке довольное знание» и должен был учиться до двадцати лет[375]. При этом юноша не хотел «состоять в особой профессии людей ученых», но хотел приобрести «только некоторыя познания во многих вещах». В будущем он мог быть определен «к каким нибудь чинам и должностям»[376]. Знание двух европейских языков, возможность постигать науки в течение пяти лет, а также карьерные возможности указывали именно на представителя дворянского сословия, который при этом обладал соответствующим достатком. Для этого юноши Порошин предлагал «систему учения», то есть набор наук, которые следовало пройти с пятнадцати до двадцати лет. В завершении своего обширного письма, убеждая юношу изучать науки и после двадцати лет, автор счел возможным привести следующий положительный пример из персидской истории:
Когда еще чистота нравов у них [персов – М. К., А. Л.] процветала, и единая справедливость в судах голос имела, тогда по безпристрастным и мудрым правителей их намерениям заведены были всякия училища, и притом таковыя положены учреждения, чтоб дети знатных и убогих до шестьнатцати или до семнатцати лет в числе младенцов пребывали: из него вступая еще в клас юношей, и оными до дватцати шести или седьми лет считались, и безпрепятственно упражнялись в художествах и в науках: посем переходили в третей назначенной для людей взрослых, из которых набиралися в армию Офицеры. В сем пробывши дватцать пять лет, вступали в последней, из котораго наиразумнейших выбирали в Судьи и Советники[377].
В данном фрагменте можно было бы увидеть описание идеала всесословного образования. Однако выражение «дети знатных и убогих» не обязательно могло означать «дети дворян и недворян», в отличие, например, от выражения «дети благородных и подлородных». В сословном лексиконе XVIII века понятия «знатные» и «убогие» использовались и для описания внутрисословных градаций дворянства[378]. Порошинские училища, выпускники которых набирались «в армию Офицеры», несомненно были школами для дворян. Составив план обучения для одного дворянина, Порошин завершил свое сочинение изложением идеальной модели дворянского образования, которая должна была бы действовать в масштабах всей страны. Такая модель должна была охватывать всех дворян, подталкивая их к изучению «художеств и наук». Их карьерные перспективы следовало поставить в зависимость как от длительности обучения, так и от их личных способностей к овладению знаниями.
Вопросам дворянского воспитания и образования уделялось внимание и на страницах Трудолюбивой пчелы. А. П. Сумароков в статье «О несправедливых основаниях» предлагал довольно яркие сатирические рассуждения о том, что такое «знать по дворянски». Он с сарказмом отмечал, что это означало «знать столько, сколько благородному человеку пристойно, то есть мало и не основательно […]. Быть Историком, Математиком, Физиком, дворянину стыдно […] Похвально ни чево не знать, а всево похвальняе не знать и грамоте». Сумароков был не согласен с таким пониманием дворянской образованности и завершал статью восклицанием «Распространи Боже в России науки»[379].
Наиболее радикально А. П. Сумароков выразил свои идеалы организации образования в утопии «Сон щасливое общество». В идеальном обществе, согласно Сумарокову, «отроки по склонностям в обучение отдаются, люди совершеннаго возраста по способностям распределяются, а в начальники производятся по достоинству»[380]. При этом «дети тамо за отеческия прослуги не наказываются, а за услуги не награждаются. Не имеют тамо люди ни благородства, ни подлородства, и преимуществуют по чинам данным им по их достоинствам, и столько же права крестьянской имеет сын быть великим господином, сколько сын перьваго Вельможи. А сие подает охоту ко снисканию достоинства»[381].
Таким образом, начиная с утверждений о необходимости для дворянина хорошего образования, автор фактически завершал свои рассуждения отрицанием необходимости сословного деления общества. Главным критерием для занятия высокой позиции в социуме для Сумарокова становилось не происхождение человека, а его способности и успехи в учебе. Следует отметить, что он не был одинок в своем радикализме. Схожий подход можно было обнаружить в вышедшем в 1768 году утопическом романе Нума, или процветающий Рим М. М. Хераскова, занимавшего с 1763 года пост директора Московского университета[382]. Такие радикальные заявления, конечно, нельзя рассматривать как попытки идейного отрицания сословного строя: речь шла о поощрении развития дворянского образования, а не о ниспровержении привилегий дворянского сословия.
Нашла отражение данная тематика и в журналах, которые выходили в 1760‐е годы. В частности, в Свободных часах в майском номере за 1763 год было опубликовано «Письмо о высокомерии невеж»[383]. В том же году во втором номере Невинного упражнения, издававшегося в Москве, помещена «Сатира на невежд», где обличаются люди, претендующие на высокое положение в обществе только на основании своего знатного происхождения. Как и в Свободных часах, автора сатиры волновали не «невежды» вообще, а именно «невежды», занимавшие высокое положение в обществе[384].
При этом в публицистике раздавались и голоса, скептически относившиеся к излишнему увлечению дворянства науками. В июльском номере Ежемесячных сочинений за 1764 год были опубликованы «Письма» некоего «дворянина посольства», отправленные в 1760 году из Стамбула в Москву. Их автором был Михаил Иванович Прокудин-Горский[385]. В третьем письме «О дружестве, о турецких обыкновениях и о их науках» автор поместил рассуждения, из которых следовало, что для дворянства (провозглашаемого им опорой государства) были нужнее скорее соответствующая амбиция и хранение сословной должности, нежели излишние упражнения в постижении наук. Можно предположить, что овладение определенными науками должно было входить в должность дворянина. Тем не менее автор счел необходимым предостеречь от чрезмерного увлечения науками, которое могло привести к уничтожению того качества, которое и делало дворянина дворянином, то есть его честолюбия[386].
Таким образом, можно констатировать, что во второй половине 1750‐х – начале 1760‐х годов на страницах первых российских журналов активно обсуждаются не только вопросы воспитания и образования детей вообще, но и проблемы сословного – дворянского – образования. Прежде всего, в ряде текстов высказывались мысли о необходимости хорошего образования для дворянина. Постижение наук рассматривалось как необходимое условие для того, чтобы претендовать на высокие должности и, более того, для обладания самим дворянским статусом. В итоге некоторые авторы могли доходить чуть ли не до отрицания сословного деления общества и провозглашения равенства возможностей для занятия государственных должностей. Однако такие радикальные идеи должны были скорее служить стимулом для дворян преуспевать в учебе, чтобы тем самым оправдать свое привилегированное положение. Конечно, следует учитывать, что вдохновение для своих размышлений российские авторы явно черпали из произведений европейских сочинителей, на что указывало и появление на страницах журналов переводов. Однако некоторые авторы не только рассуждали о том, как следует воспитывать абстрактных дворян, но и демонстрировали критическое отношение к современной им российской действительности. И, как свидетельствуют документы, оно было не чуждо и тем, кто к началу 1760‐х годов определял внутреннюю политику империи.
И. И. Шувалов и неудавшаяся реформа дворянского образования (1760–1762)
Активное развитие сферы публичной коммуникации по времени совпадало с активизацией государственной политики в сфере образования. Такая политика не была результатом деятельности какого-то специализированного правительственного органа. Скорее она была результатом частичной реализации набора инициатив тех или иных акторов, имевших доступ к принятию властных решений.
Одним из них был Иван Иванович Шувалов. Родившийся в 1727 году в небогатой дворянской семье и получивший домашнее образование, он благодаря своим двоюродным братьям Петру Ивановичу и Александру Ивановичу Шуваловым был взят в 1742 году к императорскому двору пажом[387], где продолжил образование. Согласно отчету учителя пажей Иоганна Фрейслебена от 17 апреля 1748 года, И. И. Шувалов «совершенен во француском языке, изрядно говорит по-немецки, учил гисторию, географию, арифметику, геометрию и немного фортификации»[388]. В 1749 году Шувалов был пожалован из камер-пажей в камер-юнкеры. Как отмечал П. И. Бартенев, «с этих пор начинается придворное значение Шувалова или, как тогда говорили, случай его»[389]. Несмотря на возможности, которые давало его положение, юный фаворит не был склонен использовать милость императрицы для приобретения чинов, должностей и имений. В письме от 10 декабря 1757 года вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову он заявлял, что «рожден без самолюбия безмернаго, без желания к богатству, честям и знатности»[390]. При этом он счел возможным выбрать для себя роль покровителя образования, наук и искусств. Это выражалось не только в покровительстве отдельным персонам (А. П. Сумарокову и М. В. Ломоносову), но прежде всего в активной деятельности в сфере образовательной политики. Именно по инициативе Шувалова в 1755 году был учрежден Московский университет с двумя гимназиями, из которых одна была для дворян, а другая – для разночинцев[391]. Куратором нового университета и его полновластным руководителем стал сам Шувалов. В 1757 году по доношению Московского университета была учреждена Академия художеств в Санкт-Петербурге[392]. В 1758 году в дополнение к гимназиям при Московском университете сенатским указом были созданы дворянская и разночинская гимназии в Казани[393]. И Академия художеств, и казанские гимназии подчинялись Шувалову.
Конечно, в 1750‐х годах он не был единственным, кто выступал с инициативами в сфере образования. Так, М. В. Ломоносов при поддержке президента Петербургской академии наук гр. К. Г. Разумовского активно занимался развитием университета и гимназии, существовавших при Академии наук[394]. Гр. П. И. Шувалов выступал с инициативами в сфере военного образования, в результате чего в 1758 году была создана Соединенная артиллерийская и инженерная школа, находившаяся в его подчинении[395]. Также 25 октября 1759 года по инициативе гоф-маршала барона Карла Ефимовича Сиверса при императорском дворе был учрежден Пажеский корпус, предназначенный для воспитания и обучения пажей, набираемых из дворянских детей[396]. Однако именно И. И. Шувалов в 1760–1761 годах предпринял попытку провести масштабную образовательную реформу, которая должна была затронуть все дворянство России. Скорее всего, он решился на такой шаг благодаря тому, что со второй половины 1760 года находился на пике своего политического влияния[397].
В свой день рождения 1 ноября 1760 года И. И. Шувалов завершил работу над доношением, которое лично подал в Сенат 3 ноября этого же года. В нем заявлялось:
Первое блаженство […] государства состоит в достойных и способных людях, следственно, и воспитание должно почитаться за первое государственное попечение; от него зависит иметь достойных людей к правлению дел государственных и во все части, составлявшия онаго благополучие. Оно установляет наше сердце, волю, склонность, нрав и обычай; одним словом, приготовляет нас к добру, или злу, и от него много зависит быть полезным, или вредным своему отечеству[398].
По мнению Шувалова, «главное препятствие в достижении способных людей […] состоит в том, что дворянские дети в таких летах, когда должно приготовляться, чтоб быть годными к службе, в оную вступают, имея многие способы происходить по случаю, а не по достоинству». Чтобы исправить положение, предлагалось следующее: «Дворянским детям […] до осьмнадцати лет […] учиться в Кадетском корпусе, в здешнем и Московском Университете и в других установленных школах, и потом, по безпристрастном экзамене, определить в службу по склонности и достоинству»[399]. Кроме того, Шувалов не исключал варианта с домашним образованием, при условии сдачи соответствующего экзамена[400]. По итогам обучения, «смотря по достоинству», дворянские дети должны были получать «обер-офицерския чины»[401]. Этот подход распространялся не только на военную службу, но и на гражданскую. Так как существовавших учебных заведений было недостаточно, по проекту следовало «в знатных […] городах учредить Гимназии, в которых бы обучали нужные Европейские языки, и первыя основании наукам». При этом в гимназиях следовало, «пользуясь склонностьми молодых людей, всевать в них добронравие и знание человеческой должности». В небольших городах следовало создать «школы, в которых будут обучать Русской грамоте, чистоте своего языка, арифметике и прочим первым основаниям». В результате должна была образоваться трехступенчатая система образования дворян, которая бы готовила их к службе: «Из оных школ молодые люди станут выходить в Гимназии, из Гимназиев в Кадетской Корпус, в Академию, в Университет; а из сих трех мест в действительную службу»[402].
Итак, Шувалов при подаче проекта фактически руководствовался представлениями об особом значении дворянства как сословия, которому предназначалось управлять империей. В то же время Шувалов не верил в способность основной массы дворянских семей самостоятельно, без государственного принуждения воспитать правильного дворянина. Соответственно, предлагаемая им система обязательного образования должна была взять на себя такую функцию и подготовить дворянских детей к их будущему участию в управлении империей. Для этого государственным образовательным учреждениям следовало как обучать представителей господствующего сословия наукам, так и заботиться об их моральных качествах. Кроме того, все дворянские недоросли должны были начинать свою карьеру с государственного экзамена, призванного в том числе и поощрять тех, кто демонстрирует успехи в учебе. Таким образом, все дворяне при вступлении в службу оказывались равны и значение имели лишь их образовательные достижения.
3 ноября 1760 года Сенат одобрил доклад, предписав Шувалову сочинить штаты предполагаемых гимназий и школ и подать их в Сенат. При этом Шувалов мог обратиться за необходимыми данными и консультациями к «здешней Академии Наук»[403]. Не дождавшись ответа из Академии, 20 марта 1761 года он подал новое доношение в Сенат, где сообщал, что не смог выполнить поручение и разработать штаты из‐за отсутствия нужных сведений о численности дворянских детей. Шувалов писал, что «теперь можно толко предписать способ учения, распоряжение класов, содержание и порядок учеников». В итоге он попросил Сенат «подать доклад» императрице, «дабы прежде, нежели в подробности школ вступить, повелено было воспитание и учение и вступление в службу на таком основании, как от меня подано, установить»[404].
Присутствовавший в это время в Сенате гр. П. И. Шувалов также решил выступить с инициативой в сфере дворянского образования. Он «подать обещал [записку – М. А.], на каком основании» представители благородного юношества в «артиллерийском и инженерном корпусах к службе приуготовлятца»[405]. В Сенате решили дождаться записки от гр. П. И. Шувалова, в результате чего рассмотрение вопроса о реформе дворянского образования было отложено на лето.
В то же время 7 апреля 1761 года состоялось одно из заседаний Уложенной комиссии, которой руководил сенатор гр. Р. И. Воронцов. На нем было решено по вопросу «обучения дворянства […] сочинить особую главу», которую следовало «согласить» с проектом об образовании, поданным И. И. Шуваловым в Сенат[406]. В ходе последующей работы Уложенной комиссии был подготовлен проект главы об образовании, за основу которого был взят именно образовательный проект И. И. Шувалова[407].
Гр. П. И. Шувалов закончил записку только к 18 июня 1761 года, и 20 июня она была подана в Сенат[408]. 20 августа сенаторы вернулись к рассмотрению документов, поданных И. И. Шуваловым и гр. П. И. Шуваловым. По записке гр. П. И. Шувалова сенаторы сформулировали свое мнение на заседании 20 августа, так что заседания 13 сентября и 19 октября были в основном посвящены обсуждению предложений И. И. Шувалова о школах и гимназиях для дворянских детей[409].
По итогам обсуждений был подготовлен доклад для императрицы. В нем была дана положительная оценка проекту И. И. Шувалова. На основании его проектов в докладе предлагалось:
Все дворянство прежде семнатцатилетняго их возраста отныне впредь ни в какую службу не определять, а обучатца им в назначиваемых в городах школах и гимназиях, а потом в здешнем и Московском университете и в Кадетском корпусе, а буде кто пожелает детей своих или родственников обучать у волных свидетелствованных от Академии и университета ли от корпусов, […] оное им […] дозволить.
Согласно докладу, по достижении 17 лет юных дворян, желавших поступить в военную службу, следовало экзаменовать «в Сухопутном кадетском корпусе, где для практики оных на некоторое время и оставлять должно волунтерами». Обучившихся «гражданским законам и другим наукам» надлежало «свидетельствовать в университете и в Академии». И первых, и вторых следовало «потом по беспристрасном экзамине определять по склонности их и науками и пожеланиям в военную или гражданскую службу прапорщичьими чинами». Оговаривалась возможность продолжить по желанию обучение наукам после 17 лет до достижения 20-летнего возраста. Выбравшие такое обучение должны были сдать экзамен также и в 20 лет. Если по его результатам выяснилось бы, что эти молодые люди «в науках приобрели пред другими болшое знание», то их следовало «определять в чины подпорутчичьи, порутчичьи и в капитанские, смотря по достоинству». При этом выбравшие обучение до 20 лет должны были служить только 25 лет. Для дворян, которые «кроме одной российской грамоте ничего не обучатца», предполагалась следующая норма: «Таких писать в военную службу унтер-афицерами впредь до выслуги, пока действително своим прилежанием и добрыми поступками учинят себя достойными чести афицерской». В отношении образовательных поездок за границу было предложено: «Буде кто из дворян для приращения наук пожелает вояжировать в иностранные государства, таковых с разсмотрения Сената отпускать с сроками». В самом конце доклада было сочтено возможным просить Елизавету Петровну ограничить обязательную службу для дворян 25 годами[410].
На докладе была сделана секретарская помета: «Начат подписанием 29 октября». Сам факт подготовки после заседания 19 октября 1761 года белового текста доклада, который начали подписывать сенаторы, говорил о том, что напрямую в Сенате против предложенной И. И. Шуваловым реформы выступить никто не решился. Однако под текстом доклада поставили свои подписи только сенаторы Иван Иванович Неплюев, Алексей Григорьевич Жеребцов, кн. Михаил Иванович Шаховской и гр. Р. И. Воронцов[411]. Подписи большинства сенаторов – кн. Алексея Дмитриевича Голицына, кн. Михаила Михайловича Голицына, Ивана Ивановича Костюрина, кн. Ивана Васильевича Одоевского, гр. М. И. Воронцова, кн. Н. Ю. Трубецкого, гр. П. И. Шувалова – так и не были поставлены[412]. Все четверо подписавших стали сенаторами в 1760 году в результате так называемого «бюрократического переворота», одним из организаторов которого был И. И. Шувалов[413]. Из неподписавших в тот год стали сенаторами кн. Н. Ю. Трубецкой, гр. А. И. Шувалов и И. И. Костюрин. Однако Трубецкой стал сенатором, лишившись из‐за «бюрократического переворота» поста генерала-прокурора Сената, то есть для него это явилось карьерной неудачей. Для Шувалова основой его влияния был пост руководителя Тайной канцелярии, занимаемый им с 1746 года. Более того, он с 1756 года был членом Конференции при дворе Е. И. В. Таким образом, и для него должность сенатора не была каким-то существенным продвижением в карьере. При этом, вполне возможно, его пример мог оказать влияние на И. И. Костюрина, приходившегося ему свойственником (гр. А. И. Шувалов был женат на Елизавете Ивановне Костюриной). Другие четверо не подписавших документ стали сенаторами еще до 1760 года[414]. Таким образом, проект получил однозначную поддержку от тех сенаторов, которые в наибольшей степени были обязаны карьерой И. И. Шувалову. В то же время большинство сенаторов предпочло занять выжидательную позицию. Для не подписавших доклад сенаторов И. И. Шувалов не выступал в роли патрона, которому они могли бы угодить, подписав доклад в числе первых. Соответственно, они могли до некоторой степени стараться проводить свою политику, предполагая возможные изменения на престоле.
Здесь, скорее всего, самым непосредственным образом сказывалось положение со здоровьем Елизаветы Петровны, которая к этому времени была очень больна[415]. Ее наследник великий князь Петр Федорович еще 12 февраля 1759 года получил «главную команду и Директорство над […] Сухопутным Шляхетным Кадетским Корпусом»[416]. У будущего императора могли оказаться свои предпочтения в вопросе о дворянском образовании, так что сенаторы решили не спешить. И. И. Шувалов, лишившись должной поддержки из‐за болезни императрицы, в письме к гр. М. И. Воронцову от 29 ноября 1761 года с горечью писал: «Вижу хитрости, которых не понимаю и вред от людей, преисполненных моими благодеяниями. Невозможность их продолжать прекратила их ко мне уважение, чего конечно всегда ожидать был должен и не был столько прост, чтоб думать, что меня, а не пользу свою во мне любят»[417]. Здесь проявилась вся шаткость позиции фаворита. Без поддержки со стороны монарха все его могущество исчезало, а сам он рисковал превратиться в одного из простых придворных.
25 декабря 1761 года Елизавета Петровна скончалась. На престол взошел Петр III. Новый император, будучи 17 января 1762 года в Сенате, объявил, что он «соизволил дворянам службу продолжать по своей воле, сколко и где пожелают»[418], то есть отменил обязательную службу российского дворянства.
И. И. Шувалов, к которому Петр III в целом относился доброжелательно, решил выступить с критикой такой реформы. В январе – начале февраля 1762 года он подготовил записку, в которой высказался за ограничение дарованной дворянству вольности[419]. Шувалов полагал, что из‐за такого решения Петра III «пойдут в отставку многие дворяне, имевшие низшие чины, не имеющие довольнаго достатка и те, в которых склонности нет себя отличить и знания должности отечеству быть полезными. Вновь такова же состояния никто записываться в службу не будет». В связи с этим он, во-первых, предлагал, «чтоб без крайней нужды в продолжение нынешней войны никто из службы не ходил, предписав записавшимся в службу несколько лет выслужить, а впредь ободрить». Во-вторых, Шувалов настаивал на продолжении предложенной им реформы дворянского образования. По его мнению, юным дворянам следовало обучиться в школе, затем – в гимназии, «а после для совершенства нужных наук итить в кадетской корпус, в университет и академию, в инженерную школу, в которых быть до семнадцати или осмнадцати лет, и потом дать волю служить или нет». Только в этом случае, по Шувалову, «молодые люди, получа должное с их рождением воспитание, приобыкши быть в сообществе, потеряют грубое предубеждение; получив надлежащее просвещение, конечно не захотят, разве малой части, возвратиться во свое темное жилище». Этому должны были способствовать «вселенная учением к отечеству должность, благородная ревность к собственному добру»[420].
Судя по тексту Манифеста о вольности дворянства, подписанному Петром III 18 февраля 1762 года[421], шуваловская критика возымела действие. В данный законодательный акт было включено несколько ограничений дворянской вольности, в том числе связанных с образованием. Так, в седьмом пункте от имени императора заявлялось, «чтоб никто не дерзал без обучения пристойных благородному Дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким Нашим гневом». В связи с этим устанавливалось следующее: «Всем тем Дворянам, за коими не более 1000 душ крестьян, объявлять детей своих прямо в Нашем Шляхетном Кадетском Корпусе, где они всему тому, что к знанию благороднаго Дворянства принадлежит, […] обучаемы будут». Фактически эта норма сохраняла обязательное дворянское образование для бедного и среднего дворянства. При этом централизованный контроль над ним поручался Шляхетному кадетскому корпусу. Скорее всего, сосредоточение контроля над качеством дворянского образования именно в корпусе было связано с пристрастиями Петра III, продолжавшего на момент издания Манифеста лично возглавлять это учебное заведение.
14 марта Сухопутный кадетский корпус был передан из непосредственного подчинения императора под команду И. И. Шувалову, остававшемуся куратором Московского университета. 24 апреля указом Петра III был создан объединенный Шляхетный кадетский корпус, в состав которого вошли Сухопутный и Морской, а также Артиллерийская и инженерная школа. Его главным директором стал Шувалов. Седьмой пункт указа устанавливал, что дворянских недорослей старше 16 лет, которые были «ни чему не обучены, кроме своего языка, читать и писать» и которые будут направляться в корпус, следовало «отсылать для определения в солдаты, в Военную Коллегию»[422]. Отметим, что восьмой пункт Манифеста о вольности предписывал «находящихся же ныне в Нашей военной службе Дворян, в солдатах и прочих нижних чинах […] не отставливать, разве кто более 12 лет военную службу продолжал»[423]. Следовательно, норма указа об определении в солдаты дворянских недорослей, знавших только грамоту, вполне могла означать лишение их выбора служить и не служить по своему желанию. Юный дворянин должен был либо получить надлежащее образование, после чего у него появлялась возможность выбора, либо быть записанным в солдаты на срок не менее 12 лет.
Кроме того, в седьмой пункт указа от 24 апреля было внесено положение, согласно которому «самых малолетных» дворян, которые «ни чему обучиться времени не имели, а в Кадетской корпус записаться хотят», следовало «записывать в сверх комплектные» в корпус, после чего «или отсылать в Университет и Гимназии, или отдавать свойственникам до того времени, как они столько обучены будут, и в такой возраст придут, что в корпусе исправными кадетами быть могут». При этом главному директору следовало «иметь об них не токмо исправные списки, но и подробное сведение о их науках и способности, дабы он по своим повелениям порозжия в Кадетском корпусе места тотчас такими наполнять мог»[424]. Манифест о вольности в качестве единственного места, где дети бедных и средних дворян должны были получать образование, называл Кадетский корпус, игнорируя университет и гимназии. Вполне возможно, это было связано с позицией Петра III. Скорее всего, Шувалов, в проектах которого университет и гимназии всегда фигурировали среди тех заведений, где должны были обучаться дворяне, попытался как-то исправить это положение. Как результат, в университет и гимназии оказалось возможным принимать дворян, хотя бы и на положении сверхкомплектных (в случае Кадетского корпуса).
При этом следует отметить, что Кадетский корпус готовил дворян для службы в армии и на флоте. В то же время в указе от 24 апреля было написано, что «приготовление для штатской, также Государственной и важной службы способных и достойных людей, есть весьма нужное дело». В связи с этим Петр III предписывал «Сенату обще с Главным Директором корпуса и Куратором […] о том разсмотреть, и достаточное распоряжение утвердить, или же смотря по важности, к Нам для конфирмации поднести»[425]. Вполне возможно, что какие-то предложения об обучении дворян в университете для штатской службы Шувалов планировал подать императору отдельно.
Таким образом, Манифестом о вольности и указом от 24 апреля в усеченном виде реализовывались предложения Шувалова по реформе дворянского образования. Вместо трехуровневой системы образования вводилась двухуровневая: сперва надлежащее образование юный дворянин должен был получить либо дома, либо в гимназии и университете, а затем – поступить в Кадетский корпус. Те же, кто к 16 годам не получал надлежащего образования для зачисления в корпус, должны были определяться в службу солдатами. При этом данные нормы распространялись только на бедное и среднее дворянство. Скорее всего, предполагалось, что богатые дворяне должны были дать хорошее образование своим детям без дополнительного принуждения.
В результате произошедших изменений Шувалов должен был стараться прежде всего зачислить должное число дворянских недорослей в Кадетский корпус. Это не могло не сказаться на политике в отношении обучения дворян в университете и гимназиях. 25 апреля он писал в Московский университет: «Теперь основание университета должно некоторым образом совсем получить иной вид в разсуждении, многаго числа бывших у нас благородных вольных учеников, которые частию в службу действителную вступили, ожидаемые же на их места по указу 18 февраля в кадетский корпус должны записываны быть». 16 мая он сообщал в Московский университет, что «в силу указу 18 февраля, большая часть, естли не все дворянство в кадетской корпус записываться должно». В связи с этим, писал он, «теперь настоит главнейшая надобность к умалению благороднаго юношества, дабы все возможности к кадетскому корпусу обратить». Для этого, по мнению Шувалова, следовало «гимназию сделать из ста сорока человек дворян и шестидесяти разночинцов на казенном содержании», а в университете дворянство «естьли можно некоторое убавить». При этом наиболее важными в университете им были признаны факультеты философский и юридический «по причине налагаемого для штатских особливо учения». В письме от 20 мая он прямо отдавал распоряжение «в университет же, дворян в силу вышеписаннаго указа [Манифеста о вольности. – М. К.] более не принимать, а кто станет просить, о таковых, описавшися ко мне, наставления ожидать»[426]. Таким образом, с одной стороны, Шувалов предполагал увеличить количество дворян, которые могли обучаться на казенном содержании в гимназии, с 50 до 160 человек, то есть более чем в три раза. С другой стороны, он налагал запрет на прием дворян в университет. Скорее всего, такой запрет мог носить временный характер. Его могли пересмотреть, если бы университет получил значение как центр подготовки дворян к гражданской службе. Тем не менее это четко указывало, что университетская гимназия должна была выполнять функцию подготовки дворян к Кадетскому корпусу, то есть Шувалов был вынужден действовать в соответствии с указом от 24 апреля.
Во исполнение данного указа Шувалов 14 мая подал в Сенат штат объединенного Шляхетного кадетского корпуса, который был утвержден сенатским указом от 31 мая[427]. Однако дворцовый переворот, произошедший 28 июня, поставил крест на продолжении этих преобразований. Указом Екатерины II от 17 августа Сухопутному и Морскому корпусам было предписано функционировать на основании штатов, действовавших при Елизавете Петровне[428]. Новая императрица не была склонна поддерживать шуваловские инициативы, так что в следующем, 1763 году Шувалов покинул Россию, уехав в длительное путешествие в Европу. Ему так и не удалось реализовать свою реформу дворянского образования.
На рубеже 1750‐х и 1760‐х годов ряд дворян-публицистов, помещавших свои тексты на страницах журналов, а также государственный деятель И. И. Шувалов, выступавший с проектами в Сенате, разделяли в целом схожие представления о необходимости для дворянина хорошего образования, которое должно было быть одной из неотъемлемых черт дворянского сословия. Более того, именно надлежащее образование, включавшее как овладение науками, так и нравственное совершенствование, должно было быть основой для карьерного продвижения юных дворян. Некоторые публицисты были готовы дойти до фактического отрицания особого статуса дворянства, признавая в своих утопиях право за выходцами из любых сословий конкурировать за занятие государственных должностей с дворянами. При этом, конечно, такие утопии должны были скорее побуждать дворян заниматься самосовершенствованием, чем способствовать ниспровержению сословного строя. Публикации на тему дворянского воспитания были инструментами донесения некоторых сословных образовательных идеалов до более широкого круга читателей. В то же время И. И. Шувалов, имея доступ к механизму принятия государственных решений, попытался воплотить такие идеалы дворянского образования на практике с помощью государственного принуждения.
Следует отметить, что в 1730‐х годах в правительстве также шли дискуссии, в которых поднимался вопрос о дворянском образовании. Как отмечает И. И. Федюкин, некоторые государственные деятели того времени «пытались проводить политику по изменению порядка дворянской службы и взаимоотношений между дворянством и государством в целом. Новая модель предполагала управление с опорой на „истинное шляхетство“, которое служит не по принуждению, но на основе честолюбия: если такого шляхетства еще не было, то его следовало создать»[429]. Одним из результатов такой политики было и создание Сухопутного шляхетного кадетского корпуса.
Дворяне-публицисты рубежа 1750–1760‐х годов, как и И. И. Шувалов, отдавали должное честолюбию дворян: именно оно должно было побуждать дворянина быть настоящим дворянином. Однако они также делали не меньший акцент на просвещении, которое можно было приобрести посредством соответствующего образования и воспитания. Именно благодаря просвещению дворяне, будучи ответственными за управление государством, должны были осознавать, что такое общее благо, которым им и надлежало руководствоваться в своей деятельности. В то же время признание значения просвещения означало, что в государстве должны были продвигаться по карьерной лестнице именно наиболее просвещенные дворяне. При этом, конечно, раздавались и голоса, утверждавшие, что главное для дворян – это наличие честолюбия, которое следовало культивировать и следить, чтобы оно не пострадало от чрезмерного увлечения науками со стороны дворянина.
Что двигало дворянами-публицистами и И. И. Шуваловым при выборе, выдвижении и отстаивании идей, делавших акцент на просвещении для дворян? Определенную роль мог играть современный им европейский интеллектуальный контекст. Однако даже при признании такого влияния все равно возникает вопрос: почему были отобраны именно такие идеи, а не другие? Стоит обратить внимание на определенное сходство социальных, а также культурных позиций авторов, отстаивавших необходимость должного просвещения для дворян. Они нередко происходили из числа небогатых дворян, не отличавшихся знатностью рода. При этом они были обладателями хорошего светского образования, в том числе полученного в государственных образовательных учреждениях. Такие социальные и культурные предпосылки могли создавать благоприятные условия, подталкивающие этих авторов к выбору определенных идеалов. В связи с этим едва ли будет преувеличением сказать, что для таких дворян их собственный просвещенный разум оказывался тем преимуществом, которое позволяло им мысленно как возвышаться над основной массой малообразованного дворянства, так и конкурировать с богатыми и знатными вельможами. Представляя себя по-настоящему просвещенными, они могли претендовать если не на занятие высоких позиций в государственном управлении, то хотя бы на поучающую позицию. Как результат, они пытались утвердить свое видение дворянского воспитания и образования на уровне формирующегося общественного мнения. Кроме того, благодаря И. И. Шувалову, чье влияние на внутреннюю политику в начале 1760‐х годов достигло пика, была предпринята попытка закрепить такое видение и на уровне правительственной политики.
Однако как показала судьба образовательной реформы И. И. Шувалова, в пространстве политической деятельности, по сравнению с пространством публичной коммуникации, они располагали существенно меньшими ресурсами. Они могли либо надеяться на поддержку влиятельных персон, начиная с монарха, либо довольствоваться позицией своеобразной интеллектуальной фронды, сетуя на несправедливость двора и непросвещенность простаковых и скотининых, как это делал Д. И. Фонвизин в своем знаменитом «Недоросле» (1782).
Это отнюдь не означало, конечно, что, например, богатые и знатные дворянские семьи предпочитали жить в невежестве и не проявляли интереса к надлежащему образованию своих отпрысков. Наоборот, как показывает рост во второй половине XVIII века популярности такого дорогостоящего образовательного мероприятия, как Гран Тур, они были готовы тратить на образование немалые средства[430]. Однако это были инвестиции семей в самих себя. Хорошее образование, как и хорошие связи вкупе с хорошими доходами, должно было поддерживать их высокий статус.