Европейские образовательные путешествия русских аристократов
11 сентября 1772 года посол России в Вене князь Дмитрий Михайлович Голицын отправил в Париж письмо «племяннику» Николаю Алексеевичу, пытаясь его образумить. Этот двадцатилетний молодой человек бросил своего гувернера Конрада-Рене Коха и бежал из Бордо в Париж, чтобы соединиться с некоей мадемуазель Ренар. В оправдание своего поступка юный Николай ссылался, среди прочего, на чувство одиночества и усталости, которое он, сирота, потерявший и отца и мать, испытывал во время нескончаемого заграничного Grand Tour, куда его отправили в начале 1768 года. Вот что отвечал посол, принявший – может быть, напрасно – эти рассуждения всерьез:
Могу ли я безучастно видеть, как вы рискуете погубить здоровье и едва ли не все плоды ваших путешествий, слишком невоздержно предаваясь склонности к женскому полу […] Вернитесь, мой дорогой друг, к вашим принципам. […] Вы знаете, что человеку благородного происхождения всего более подобает стремиться к приобретению просвещения, расширению познаний, совершенствованию вкуса. Какие только предметы не явятся вашему взору во время путешествий, помогая исполнить это великое назначение, уготованное и вам! Под воздействием желания учиться и совершенствовать ваш ум вы захотите, я думаю, продолжить, а не сократить пребывание среди иноземных наций, чьи таланты и всякого рода искусства могут так привлекать внимание путешественника. К тому же чем более мы странствуем по земному шару, тем более становимся космополитами и приобретаем расположенность к жизни с самыми разными людьми, даже с теми, кого никогда не знали[1169].
Подобные воззрения образованного дипломата и убежденного европейца, успевшего к тому времени соткать развитую сеть личных контактов почти во всех странах Европы, ничуть не удивляют. Впрочем, и вне связи с данным конкретным случаем эта речь в защиту образовательных путешествий по Европе ясно показывает, какой высокий статус имели такие вояжи в глазах значительной части русской аристократии.
К середине XVIII века образовательные путешествия сравнительно обеспеченных молодых людей получили в ряде европейских стран столь широкое распространение, что в этой связи можно говорить о настоящей социальной практике, которая, пусть и затрагивая лишь очень состоятельные круги и светские элиты, все же стала достаточно массовым явлением[1170]. Напомним, что вначале, то есть в XVII веке, дело шло о путешествии, которое служило в основном культурному развитию молодых людей и ставило целью познакомить их с сокровищами античной Италии. Однако век Просвещения существенно расширил программу Grand Tour как в географическом, так и в тематическом плане. В Италии стали осматривать не только античное наследие, но и памятники других эпох: Ренессанса, барокко и классицизма (то есть Италии XVIII века); хотя Рим и Неаполь по-прежнему преобладают в программах путешествий, возрастает и роль Флоренции и Венеции[1171]. Местом притяжения оказывается Италия в целом: здесь считаются достойными посещения любые руины, любая церковь, любой дворец. Но географическое расширение программы этим не ограничилось. Хотя тур по Италии оставался главной целью, маршрут теперь непременно пролегал и через другие страны (Францию, Соединенные Провинции, Нидерланды, Рейнскую область, Швейцарию… и Англию!): их следовало по меньшей мере пересечь транзитом, но при этом они могли вызывать интерес и сами по себе. А поскольку в программу добавлялись некоторые периоды пребывания в одном или нескольких европейских университетах или школах, Grand Tour стал транснациональным и мультинациональным. Кроме того, в XVIII веке Grand Tour предполагал знакомство не только с архитектурой и живописью, но по возможности еще и с королевскими дворами, государственными учреждениями, социальной и интеллектуальной жизнью элит, торговлей и промышленностью, наукой и техникой, наконец, с иностранными языками: спектр интересов путешествующих расширился едва ли не безгранично, а целью поездок стало познание европейской цивилизации во всем ее многообразии.
Именно такие масштабные и амбициозные европейские путешествия, которые по-французски назывались «tour» или «tournée» (в Англии обычно их именовали Grands Tours, русские же в большинстве случаев довольствовались словом «вояжи»), начали предпринимать и молодые люди из России, и именно этот феномен мы хотели бы описать в настоящей статье, опираясь как на уже существующие работы (в последние 20 лет число исследований, посвященных образовательным путешествиям, заметно возросло)[1172], так и на собственные разыскания, в которых используются неопубликованные, а иногда и никем не изучавшиеся документы, в том числе материалы архива вице-канцлера Александра Михайловича Голицына[1173].
В какой степени, в какое время и в какой социальной среде Grand Tour распространился в России? Была ли эта практика настолько стандартизована, чтобы за отдельными случаями мы могли усмотреть элементы общности? Выделяются ли в путешествиях русских какие-то специфические черты, отличные от аналогичных практик, существовавших в то время в Англии, во Франции, в Германии и других странах? Какие представления об идеальном воспитании отражались в этих путешествиях?
Первые времена
Прежде всего заметим, что практика Grands Tours появилась в России позже, чем в других ведущих странах Европы. Судя по всему, она восходит ко времени Петра Великого: в 1696 году, то есть незадолго до отбытия Великого посольства, которое само было своеобразным «туром» по Европе, русский царь начал посылать молодых людей учиться за границу. Эта политика, впрочем, не подразумевала путешествий: предполагалось, что юноши едут изучать морское дело, позже к числу наук добавились медицина и правоведение. Лишь в редких случаях можно было говорить о некоем подобии образовательного путешествия в европейском вкусе. Такой была поездка Александра, старшего сына Ивана Михайловича Головина: осенью 1717 года отец отправил его в университет Галле, где он должен был учиться до весны 1719 года. Может быть, при этом были предусмотрены и путешествия; может быть, Александр Головин действительно путешествовал, – так или иначе, известно, что он просил у отца разрешения ехать в Париж, вероятно с намерением продолжить учебу, и эта просьба показывает, что идея путешествия с целью получения образования, подразумевающая не пребывание в одном и том же учебном заведении, но переезды с места на место, постепенно начала получать признание и в России[1174]. Более известны другие случаи: например, путешествия троих братьев Головкиных: Ивана, Александра и Михаила, сыновей канцлера Гаврилы Ивановича. Все трое, ставшие со временем дипломатами, были отправлены в Западную Европу, где находились либо при российских посольствах, либо в университетах (Галле, Лейпциг); их вояжи, еще ждущие точного научного описания, вполне могут быть сопоставлены с образовательными «турами». Или, скажем, путешествия Ивана Львовича и Александра Львовича Нарышкиных (по Франции и Италии), Федора Андреевича Апраксина (в Галле и Лейден), барона Якова Петровича Шафирова (Галле, Лейпциг), братьев Владимира Петровича и Сергея Петровича Долгоруковых (Лейпциг), барона Эпафродита Мусина-Пушкина, братьев Алексея Петровича и Михаила Петровича Бестужевых-Рюминых (дворянские академии в Копенгагене и Берлине), Ивана Андреевича Щербатова и позже, в царствование Анны Иоанновны, братьев Петра Кирилловича и Семена Кирилловича Нарышкиных (Тюбинген). Как видим, эти случаи, еще немногочисленные, относятся прежде всего к двум группам семей. Во-первых, это семьи, приближенные к Петру Великому и как бы следовавшие примеру просвещенного царя-путешественника; во-вторых, это семьи, насчитывающие к этому времени в своих рядах немало дипломатов.
В дальнейшем разные типы образовательных путешествий начинают все больше отличаться друг от друга. С одной стороны, царский престол, зачастую через посредство таких учреждений, как Академия наук, по-прежнему командирует молодых людей в западные университеты. Речь идет уже, однако, скорее о мелких и среднеобеспеченных дворянах, а то и разночинцах, которые содержатся за границей на казенный счет. С другой стороны, более состоятельные дворяне все чаще поддаются искушению послать своих сыновей учиться в какой-нибудь европейский город. Вплоть до конца 1740‐х годов такие поездки все же оставались довольно редким явлением и ограничивались, как правило, пребыванием в учебном заведении, не предполагая даже в зачаточной форме путешествий по образцу Grand Tour. Тем не менее эти случаи достойны упоминания. Известна история Ирины Петровны Долгоруковой, которая после длительного пребывания за границей и обращения в католичество решила дать образование двоим из своих четверых сыновей: Александру Сергеевичу и Владимиру Сергеевичу, отправив их в Париж и поручив руководству аббата Жюбе (он же Лакур)[1175]. Речи о Grand Tour в данном случае и близко не шло; однако стоит обратить внимание на некоторые места в написанном по-французски письме Долгоруковой от 6 июля (н. ст.) 1743 года к Антиоху Кантемиру, послу России во Франции, которого она просила заботиться о правильном воспитании этих юношей: «Я добивалась для них разрешения путешествовать лишь затем, чтобы они могли продолжить учебу […]» Чуть ниже Долгорукова замечала: «Они еще слишком молоды для самостоятельной жизни […]»[1176] Первая формулировка, как кажется, достаточно ясно указывает на идею – может быть, бессознательную – образовательного путешествия. Вторая повторяет почти дословно размышление об образовательных путешествиях (иначе говоря, о Grand Tour) Джона Локка, которое находим в его Мыслях о воспитании и к которому мы еще вернемся.
В конечном счете братья Долгоруковы были отправлены в Париж в качестве дворян посольства. Для России XVIII век был временем знакомства с дипломатической профессией, в которой молодым русским дворянам все чаще отводились две возможные роли. Первой, более скромной[1177], была роль курьера: перевозчик дипломатической почты получал возможность задержаться на некоторое время при том российском посольстве, куда он был командирован, – таким образом поездки служили начальному знакомству молодых русских с Европой. Второй была роль дворянина посольства. Она предполагала продолжение обучения молодого человека, обычно аристократа, дипломатической профессии. Отметим, что эти практики, возникшие при Петре, в 1750‐х годах стали вполне обычными, причем для аристократии особенно привлекательной была вторая. Семилетняя война осложнила ситуацию, но при Екатерине II обе практики в полной мере возродились. Такие путешествия и назначения часто осуществлялись по просьбе семьи или самого заинтересованного лица. Переписка между Михаилом Илларионовичем Воронцовым, вице-канцлером, а затем канцлером Империи, и дипломатами, служившими в иностранных столицах, содержит многочисленные ходатайства подобного рода. Например, в 1756 году Воронцов рекомендует своему протеже Федору Бехтееву, временно исполняющему обязанности посланника, двух курьеров: юного Андрея Николаевича Щербатова и юнкера посольства Плещеева[1178]. При Екатерине в курьеры отбирали главным образом молодых унтер-офицеров гвардейских полков, чаще других – из числа малоимущих[1179]. Что же касается дворян посольства, то в 1742–1746 годах в Париже мы находим среди них, наряду с упомянутыми братьями Долгоруковыми, братьев Ивана Сергеевича и Василия Сергеевича Головиных, Петра Васильевича Хованского и его брата Александра (всем им около 20 лет, некоторые и вовсе недоросли), а также графа Андрея Михайловича Ефимовского и совсем юного Сергея Павловича Ягужинского. Шесть молодых людей, перечисленных первыми, в 1746 году вернулись в Санкт-Петербург и держали в Кадетском корпусе серьезный экзамен, особенно по иностранным языкам, причем экзаменационную комиссию возглавлял сам канцлер[1180]. В этой связи представляет интерес письмо отца братьев Хованских, Василия Петровича, которое тот послал князю Кантемиру 14 января 1743 года, предоставляя ему «полную власть» направить сыновей «по высокой Вашей Светлости усмотрению, в обучение по их склонности […]»*[1181]. Задача посла, таким образом, не исчерпывалась тем, чтобы обучить подопечного профессии дипломата: он должен был позаботиться о его всестороннем развитии, необходимом для дворянина и способствующем полной самореализации. Действительно, родители молодых русских, не имевшие надежных ориентиров в плохо знакомом западном мире, но в то же время горячо желавшие помочь детям насладиться плодами его культуры, могли полагаться только на людей, внушавших им в этом отношении доверие. Такими людьми были либо иностранцы, либо дипломаты. В семье Голицыных, которая нас особенно интересует, в 1740‐х годах мы также находим двух братьев-путешественников: Александра Михайловича (1723–1807), будущего дипломата и вице-канцлера, и Сергея Михайловича (1727–1806), тоже дипломата: отец[1182] отправил обоих в качестве дворян посольства в Голландию, дабы «продолжить обучение наукам»* под покровительством посла графа А. Г. Головкина[1183], а оттуда – в другие европейские города[1184]. Позже, в 1757–1758 годах, Александр Михайлович предпринял долгое путешествие: совершил тур по Италии, посетил Португалию, Рейнскую область и при этом вел путевой журнал на русском языке[1185].
Таким образом, дипломатия была основным каналом, служившим укоренению в России практики аристократических образовательных путешествий. В 1750‐х годах эта практика получила заметное развитие. Для периода 1756–1760 годов можно указать целый ряд таких путешествий: графа Андрея Петровича Шувалова, начавшего свой маршрут с Парижа, куда он отправился в сопровождении Степана Федоровича Стрекалова вместе с российским послом Михаилом Петровичем Бестужевым-Рюминым[1186]; графа Павла Андреевича Ефимовского, сопровождаемого гувернером[1187]; Андрея Михайловича Белосельского, состоявшего в 1757 году в должности дворянина посольства при графе П. Г. Чернышеве в Лондоне[1188]; Алексея и Николая Долгоруковых, дворян посольства в 1759 году[1189]; Ивана Андреевича Остермана, также дворянина посольства, который после осуждения и ссылки в 1741 году его отца объездил всю Европу[1190]. Мы приводим лишь немногие примеры.
Наряду со служебными поездками, которые полностью или частично финансируются государством, но в то же время служат личным интересам той или иной семьи, в середине 1750‐х годов можно наблюдать увеличение числа выездов молодых людей за границу в частном качестве, хотя документы не позволяют надежно идентифицировать среди них путешествия с недвусмысленно обозначенной образовательной целью. В дипломатической переписке упоминаются соответствующие отбытия и прибытия: главу российской дипломатической миссии либо просто информируют о вояжерах; либо, чаще всего, просят присматривать за юными путешественниками, даже если тех кто-то сопровождает; либо, наконец, прямо просят взять под опеку и молодого человека, и его гувернера.
Итак, начиная с 1750‐х годов образовательные путешествия, не связанные с какой-либо миссией или государственной службой, становятся привычной практикой. Важно подчеркнуть, что этот обычай – впрочем, как и путешествия дворян более зрелого возраста – возникает до, а не после публикации манифеста «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», который уже во втором абзаце упоминал образовательные поездки за границу как один из важнейших аспектов политики Петра Великого. Можно сказать, что в этой специальной области, как и в ряде других, манифест узаконил и облегчил утверждавшуюся социальную практику.
В самом деле, нетрудно заметить, что в 1750–1760‐х годах возрастает число «цивильных» образовательных путешествий, не связанных напрямую с государственной службой. Некоторые из них к настоящему времени хорошо известны. Таково путешествие графа Александра Романовича Воронцова, чьи перемещения по Европе были от начала до конца организованы его дядей Михаилом Илларионовичем, а затем контролировались им на расстоянии. После обучения в «версальской легкоконной академии»* Александр Воронцов совершил своего рода Grand Tour, наполовину частный, наполовину дипломатический, причем происходило это в самый разгар Семилетней войны[1191]. Его младший брат Семен Романович, отчасти подражая старшему, путешествовал в 1764–1765 годах: сначала как советник посольства в Вене, потом как обычный «турист», протежируемый дядей[1192]. В письме к отцу Семен Воронцов оправдывал свое намерение задержаться на некоторое время в Пруссии тем, что в Европе установился мир, а сам он испытывает желание «видеть остаток Европы, который […] еще не видел»*[1193], поскольку-де его брату Александру удалось посетить европейские страны до начала Семилетней войны, – весьма показательная аргументация, в которой сквозит более или менее сознательное стремление изъездить Западную Европу вдоль и поперек.
Путешествие барона Александра Сергеевича Строганова длилось в общей сложности более пяти лет: с мая 1752 по июль 1757 года[1194]. После двух лет учебы в Женеве он совершил чрезвычайно длительный европейский Grand Tour. Отправившись в путь вместе с гувернером, подданным Пруссии, он все больше освобождался от опеки отца и наконец, после его смерти в сентябре 1756 года, стал определять маршрут по собственному разумению, так что план путешествия, составленный и посланный ему Герхардом Фридрихом Миллером в июле 1754 года[1195], в действительности не соблюдался.
Андрей Михайлович Голицын (1729–1770), двоюродный брат упомянутых выше А. М. и С. М. Голицыных, путешествовал по Европе начиная с июля 1752 года; он побывал в Голландии, в Женеве, совершил вместе с А. С. Строгановым тур по Италии, а оттуда направился в Австрию[1196]. В общей сложности его путешествие длилось три года и три месяца[1197]. Ограничимся этими примерами, которые можно было бы умножить.
Екатерининское время: пример семьи Голицыных
Практика образовательного Grand Tour становилась все более распространенной среди русских аристократов, и в двадцатилетие с конца 1760‐х по конец 1780‐х годов, по-видимому, достигла своего апогея. Ее популярности способствовал широкий ряд факторов: во-первых, распространяющееся представление о том, что молодые аристократы должны не только получать узкое военное образование, но и знать все, что необходимо воспитанному человеку; во-вторых, мода на обучение молодых людей в престижном университете или школе, что само по себе отличало их от менее обеспеченных сверстников, не имевших средств для такой поездки; в-третьих, подразумеваемое тем же кругом понятий практически обязательное изучение по меньшей мере двух живых иностранных языков, обычно французского и немецкого, чего можно было достигнуть как раз во время путешествий; в-четвертых, убежденность, что поездка за границу позволяет довести до высокого уровня начатое ранее образование, домашнее или школьное; в-пятых, практика, введенная новым уставом Кадетского корпуса, принятым в 1766 году, который поставил на регулярную основу командирование за границу лучших учеников; в-шестых, возрастающая привлекательность дипломатической карьеры; в-седьмых, эффект, вызванный сменой поколений: родители молодых людей 1780‐х годов имели более широкий опыт знакомства с Европой, чем их собственные отцы и деды; в-восьмых, широкое усвоение русским высшим обществом европейской культуры и навыков социального поведения.
При настоящем уровне наших знаний представляется невозможным даже приблизительно установить число таких образовательных путешествий, хотя подобная оценка с учетом обилия источников, находящихся в России и в Европе, может в дальнейшем оказаться чем-то реальным. Так или иначе, ощутимое присутствие этой практики в жизни высшего общества не подлежит сомнению. В период с середины 1760‐х по конец 1780‐х годов мы выявили следующие путешествия, список которых приведем здесь для общего сведения[1198]:
Петр Кириллович и Андрей Кириллович Разумовские, начиная с 1765 г.;
Александр Борисович Куракин, 1766–1773 гг.;
Николай Алексеевич Голицын, 1766–1773 гг.[1199];
Николай Петрович Шереметев, 1769–1773 гг.;
Василий Сергеевич Шереметев, 1772–1774 гг. (или дольше);
Алексей Борисович Куракин, 1773–1776 гг.;
Лев Кириллович и Григорий Кириллович Разумовские, конец 1760‐х – 1774 г.;
Илларион Иванович Воронцов, 1770–1774 гг. (или дольше);
Сергей Сергеевич Гагарин, с начала 1770‐х;
Василий Васильевич Долгоруков, около 1772 г.;
три сына Петра Александровича Румянцева: Михаил, Николай и Сергей; двое последних путешествовали в 1774–1777 гг.[1200];
Павел Михайлович Дашков, 1775–1782 гг.;
Николай Борисович Юсупов, 1774–1781 гг.;
Дмитрий Михайлович Голицын, 1778–1782 гг.;
Григорий Иванович Чернышев, около 1779 г.;
Михаил Андреевич Голицын, 1780–1787 гг.;
Борис Андреевич и Алексей Андреевич Голицыны, 1780–1788 гг.;
Алексей (возможно, Яковлевич) Шаховской, около 1780 г.;
Борис Владимирович и Дмитрий Владимирович Голицыны, 1782–1790 гг.[1201];
Александр Иванович Толстой, около 1783 г.;
Павел Михайлович Вяземский, около 1783–1784 гг.;
Иван Дмитриевич Трубецкой (двоюродный дед Льва Толстого), около 1783–1784 гг.;
Алексей Григорьевич Бобринский, 1783–1788 гг.[1202];
Михаил Петрович Голицын, 1784–1787 гг.;
Иван Кириллович Разумовский, начиная с 1785 г.[1203];
Павел Михайлович Волконский, около 1783–1785 гг.;
Павел Петрович Нарышкин, 1785–1788 гг. (или дольше);
Иван Алексеевич Гагарин, 1786–1788 гг. (или дольше);
Григорий Александрович Строганов, 1785–1789 гг.;
Павел Александрович Строганов, 1786–1790 гг.[1204];
братья Михаил Николаевич и Василий Николаевич Горчаковы, около 1787–1788 гг.;
Иван Иванович Барятинский, 1789–1791 гг.[1205]
Обратимся теперь к одной из ветвей семейства Голицыных, так называемым «Голицыным-Михайловичам». В целом членов этой семьи в XVIII веке отличает весьма успешное продвижение по службе, высокий уровень благосостояния и, в ряде случаев, тяготение к дипломатической карьере. За двадцать лет – с конца 1760‐х по конец 1780‐х годов – семь представителей рода Голицыных, принадлежащих к одному поколению, были отправлены за границу для учебы и путешествий по Европе.
Николай Алексеевич Голицын в 1766 году, в возрасте 14 лет, был отправлен в Стокгольм, где учился около года. Затем – надо думать, по желанию его отца Алексея Дмитриевича, – двоюродный брат последнего Дмитрий Михайлович Голицын, посол России в Вене, вступил в контакт с эльзасцем Конрадом-Рене Кохом, чей брат был его, Дмитрия Михайловича, секретарем. Кох составил для будущего воспитанника учебный план, начинавшийся с двухлетнего пребывания в каком-либо университете или школе – в Страсбурге или в Турине, но только не в немецком городе, где «слишком дикие» нравы не имеют ничего общего с «той учтивостью и той светскостью, какими надлежит отличаться человеку знатному». Три следующих года предполагалось посвятить поездкам по Италии, Англии, Голландии, Франции и Германии[1206].
Кох был тут же нанят гувернером, его план одобрен, а в качестве университетского города избрали Страсбург[1207]. Гувернер и его воспитанник пробыли там с декабря 1767 по июнь 1770 года, несмотря на то что в январе 1768 года отец юноши умер. Опеку над Николаем взяли на себя Дмитрий Михайлович и другой его двоюродный брат, Александр Михайлович. Grand Tour в собственном смысле слова начался в июне 1770 года с нескольких месяцев пребывания в Лозанне и других городах Швейцарии, посещения Спа и Западной Германии, продолжился туром по Италии, который длился целый год, а затем – поездкой в «южные провинции Франции». Маршрут пролегал через портовые города средиземноморского побережья, Монпелье, Тулузу, Бордо, откуда, как мы видели, молодой человек бежал в Париж. Из-за его грешков конец путешествия был несколько скомкан: после краткого пребывания в Англии молодой человек, проследовав через германские княжества и Австрию, в июне 1773 года вернулся в Петербург и тем завершил свое трехлетнее путешествие[1208].
Этот Grand Tour послужил образцом для организации дальнейших путешествий молодых Голицыных, которыми неизменно руководили посол Дмитрий Михайлович из Вены и вице-канцлер Александр Михайлович из Москвы или из своего имения Пехры. По схожей схеме была построена поездка Дмитрия Голицына (род. 1758), чей отец, Михаил Михайлович, попросил своего брата вице-канцлера организовать для молодого человека учебные занятия за границей (впрочем, довольно краткие)[1209]. Александр Михайлович убедил брата избрать начальной точкой путешествия Страсбург и написал о Дмитрии венскому кузену, а также профессору Кристофу-Вильгельму Коху, брату упомянутого выше Конрада[1210], возглавлявшему в Страсбургском университете так называемую «дипломатическую школу», куда и предполагалось направить юношу. Дмитрий Михайлович, со своей стороны, нашел для него гувернера по имени Бринкман. Дмитрий прибыл в Страсбург осенью 1778 года и учился там до лета 1780 года. Затем было сочтено нужным сменить гувернера: Кох нашел, что Бринкман слишком скован в обществе, слишком неискушен как путешественник и поэтому не годится на роль сопровождающего в Grand Tour. Его заменили неким Бернердом (эту фамилию корреспонденты пишут по-разному; возможно также написание Бернерт, Бернар), составившим детальный – от города к городу – план будущего путешествия, рассчитанный на 15–16 месяцев[1211]. Покинув Страсбург в сентябре 1780 года, путешественники совершили тур по Италии, посетили Францию, ненадолго заглянули в Англию и отправились оттуда на восток, через Нидерланды, Голландию, Западную Германию, Пруссию и Польшу, где их странствие было прервано в декабре 1782 года неожиданной смертью Дмитрия[1212]. Вплоть до своего трагического конца путешествие не было омрачено ничем, если не считать неосуществленного желания «дядей» любой ценой представить Дмитрия великому князю Павлу Петровичу, который в то время совершал собственный тур по Европе. Несмотря на это, представители старшего поколения были совершенно довольны племянником. Как писал его дядя Александр, явно возлагавший большие надежды на молодого человека, в котором он видел будущую славу семьи, «мой племянник […] извлек большую пользу из своего путешествия по Италии и […] приобрел изрядную склонность к изящным искусствам. […] В обществе он любезен и привлекает к себе интерес, а потому может не сомневаться в общей благорасположенности»[1213].
Еще один племянник, Михаил Петрович Голицын, родившийся в 1764 году, был единственным сыном Петра Михайловича, одного из троих младших братьев вице-канцлера[1214]. В октябре 1776 года, после смерти отца Михаила, Дмитрий Михайлович заключил в Вене контракт с гувернером Филиппом Геккелем[1215]. С сентября 1780 по август 1784 года Михаил учился в Страсбургском университете под руководством профессора Коха[1216]. Затем он отправился в путешествие, тщательно подготовленное в ходе переписки гувернера и его нанимателей, продолжавшейся с лета 1783 по весну 1784 года. Геккель разработал пять различных вариантов возможного маршрута, в основе которых лежал план путешествия, уже опробованный юным Дмитрием[1217]. Маршрут, одобренный наставниками, принявшими во внимание советы Кристофа Коха, выглядел так:
1) Швейцария и Италия: около 10 месяцев, начиная с июля 1784 г., чтобы в 1785 г. оказаться в Венеции на празднике Вознесения Господня.
2) Провинции Франции: 3 месяца, с июля по сентябрь 1785 г.
3) Париж: 4 месяца, с октября 1785 по январь 1786 г.
4) Англия: 4 месяца, февраль – май 1786 г.
5) Нидерланды и Голландия: 2 месяца, июнь – июль 1786 г.
6) Германия: 3 месяца, август – октябрь 1786 г.
7) Возвращение в Россию через Польшу: 2 месяца, ноябрь – декабрь 1786 г.
Во время путешествия Геккель вел дневник, которому придал вид писем, позволяющих проследить составленный маршрут этап за этапом. Эти письма интересны во многих отношениях. Приведем лишь два примера. Михаил и его спутник нанимают в качестве проводников (оплачивая их помощь – во всяком случае, услуги первого), с одной стороны, аббата-археолога, которого они не упоминают в письмах, но который появляется в записях путевых расходов под именем аббата Гваттани[1218], а с другой – Иоганна Фридриха Райфенштайна, которому они были рекомендованы Д. М. Голицыным и который был в Риме одной из главных фигур, обеспечивавших прием русских коллекционеров, молодых путешественников и художников[1219]. Немногим позже, чем юный Дмитрий, они были представлены папе Пию VI, с которым Д. М. Голицын познакомился в Риме, когда тот был еще кардиналом Браски. После поездки в Неаполь они вернулись в Рим и провели там еще какое-то время вместе с Александром Ивановичем Толстым, которого сопровождал его гувернер Лоран, а также с двумя князьями Трубецкими, Несвицким и Загряжским[1220]. В целом это продолжительное путешествие длилось два года и восемь месяцев.
Далее очередь путешествовать настала для троих сыновей Андрея Михайловича Голицына, которых мы упоминали выше: Михаила, Бориса и Алексея[1221]. Оставшись в 1770 году без отца и матери, они были взяты под крыло советом опекунов, который в 1780 году нанял для них русского гувернера – Якова Сокологорского, коллежского асессора Коллегии иностранных дел, поручив ему сопровождать молодых людей во время учебы и образовательного путешествия по Европе. В качестве университета на этот раз был выбран Лейденский, поскольку в России он вошел в моду, а также потому, что Николай Борисович Юсупов, их дядя с материнской стороны и один из опекунов, побывал в Лейдене и, по-видимому, высоко его оценил. Сокологорский был снабжен инструкцией, составленной А. М. Голицыным, который почти дословно воспроизвел упомянутое выше письмо Конрада Коха, написанное в декабре 1767 года. В октябре 1780 года три молодых человека отправились в Лейден. Пребывание там, однако, протекало не совсем гладко, и в январе 1784 года Юсупов велел всем им явиться в Турин, а затем по настоянию Александра Михайловича и своего венского кузена согласился отделить Михаила от двоих младших братьев. Старшему дали нового гувернера, Пьера-Жана Массне[1222], и он на несколько месяцев вернулся в Лейден. Двое младших под надзором Сокологорского провели какое-то время в Лозанне и завершили наконец свое обучение в Страсбургском университете, приступив там к занятиям в ноябре 1784 года. Сокологорский был в конечном счете заменен эльзасцем Блессигом.
Европейские туры три брата совершили раздельно. Первым уехал Михаил в сопровождении Массне. Их путешествие началось в апреле 1785 года и завершилось в мае 1787 года. Борис и Алексей должны были путешествовать вместе, но потребовали, чтобы их гувернер, непригодный, как они считали, для предстоявшего путешествия, был заменен немцем, который уже исполнял обязанности гувернера в России, – майором Карлом Фридрихом Тиманом (он, как и Массне, был франкмасоном)[1223]. Тиман, однако, согласился взять только Бориса: Алексей, по его мнению, был слишком незрел для поездки. Ему подыскали другого гувернера, Нелльнера. Борис и Тиман отправились в путь в сентябре 1786 года, а завершилось их путешествие в апреле 1788 года в Вене, где Тиман передал своего воспитанника Дмитрию Михайловичу. Что же касается Алексея и Нелльнера, то они выехали из Страсбурга в октябре 1786 года и начали свое путешествие с пребывания около восьми месяцев в университете Эрлангена, модного в то время в кругах европейской аристократии. Свой Grand Tour они начали в июне 1787 года и завершили поездкой по Италии в последних числах апреля 1788 года, после чего прибыли в Вену.
Менее заметные следы оставило путешествие Александра Николаевича Голицына (род. в 1769 году)[1224]. В 1785 году отец хотел отправить его учиться в Страсбург и попытался вновь нанять Бернерда, который ранее сопровождал безвременно умершего Дмитрия, но тот ответил отказом. В январе 1786 года отец скончался, и юношу поспешили отправить в университет Лейпцига, где он и оставался с июня 1786 до лета 1788 года. Мы вновь обнаруживаем его в 1790 году, когда он занимается в основном тем, что спускает свое довольно значительное наследство. Чтобы отвлечь Александра и не дать ему натворить еще больших глупостей, А. М. и Д. М. Голицыны пытаются отправить его в двухлетний тур по Европе: это «единственный способ помешать ему губить себя и разлучить с публичной женщиной», писал Д. М. Голицын, указывая, что нужно только подыскать приемлемого гувернера[1225]. Дальнейшая история путешествий Александра нам неизвестна.
В своей совокупности эти частные случаи обнаруживают немало черт сходства, объясняющихся, безусловно, особенностями истории семьи. Все говорит о том, что начиная с путешествия Николая различные распорядители, в том числе вице-канцлер Александр Михайлович и посол Дмитрий Михайлович, сконструировали эталонный образец такого вояжа, и в дальнейшем его длительность, маршрут, общая концепция повторялись от племянника к племяннику, при этом Страсбургский университет стал отправным пунктом для обучения, а затем и поездки по европейским странам.
Впрочем, эти черты в определенной степени повторяются также за пределами узкого семейного круга Голицыных и, как нам кажется, характеризуют бóльшую часть путешествий молодых русских аристократов того времени. Попытаемся их описать.
Русский Grand Tour
География путешествия варьируется, но эти изменения относятся скорее к порядку следования через различные страны, чем к их набору, который остается для всех путешественников примерно одним и тем же. Маршрут определяется несколькими географическими императивами. Что касается климата, то летом надо избегать Италии и юга Франции, зимой – Швейцарии. В качестве целей посещения предпочтительны большие и малые столичные города и, если получится, королевские дворы. Можно различить и своего рода «тематические» мотивации. Швейцария привлекает прежде всего альпийскими пейзажами, но в то же время институтами (историей ее конституции, Женевой), которые, впрочем, представляют для путешественников основной предмет интереса также в Англии и во Франции; экономические достопримечательности сосредоточены главным образом в Англии, однако их немало, например, и в Швейцарии, и во Франции (например, солеварни). Особое место занимают «морские порты»: им отдается предпочтение в любой стране, имеющей такие города; единственное исключение составляют германские государства, где посещают только Гамбург. Италии в конструкции путешествия неизменно принадлежит ключевое и ничем не заменимое место, ее отсутствие в маршруте может быть только случайным. Обычный тур по Италии требует не менее восьми месяцев, чаще – года и, таким образом, составляет от трети до половины всего путешествия. Пребывание в Риме, столице Древнего мира, религиозной столице и во все большей мере столице изобразительных искусств, признается важнейшим элементом итальянского тура. Вокруг Неаполя находятся вновь открываемые памятники Античности; к тому же это крупный город, столица одного из итальянских королевств. Венеция несколько отступает на задний план, но, судя по всему, не так далеко, как в поездках западных путешественников: приезд в этот город часто приурочивают ко дню Вознесения Господня, чтобы присутствовать на празднике «Бракосочетания с морем»; кроме того, Венеция – удобный транзитный пункт, если предполагается продолжить путешествие в Австрии. В целом Италия предстает страной прекрасного, страной искусств.
Вторым по значимости полюсом притяжения становится Франция, прежде всего благодаря морским портам на средиземноморском и на атлантическом побережье и, разумеется, Парижу, в котором нельзя не побывать, но в котором нельзя и надолго задерживаться (ограничиваясь порой несколькими неделями), поскольку молодые люди подвергаются в этом городе разного рода опасностям. Не говоря уже о необходимости изучения языка, которая служит принципиально важной мотивацией, Франция остается в первую очередь страной развитых форм социабельности и влиятельных интеллектуальных кружков и салонов: по этой причине даже случайная встреча путешественника с аббатом Рейналем, Мерсье или Вольтером делается в дальнейшем предметом частых многозначительных рассказов, почти так же, как если бы дело шло о каком-либо герцоге или кардинале; равным образом применительно к Италии предметом хвастовства может становиться интерес, который рассказчик вызвал у какого-нибудь римского художника вроде Геккерта или, например, у болонского кардинала Буонкомпаньо. Хотя эта итало-французская ось по-прежнему играет ведущую роль, она все чаще дополняется третьим полюсом, которым становится тур по Англии, – хотя пребывание в Лондоне, вообще говоря, сопряжено с такими же нежелательными обстоятельствами, что и жизнь в Париже. Возрастающая притягательность британского мира для русских аристократов обусловлена несколькими факторами, которые прямо упоминаются во многих тогдашних письмах: это тамошние правительственные учреждения, промышленность, жизнь дворянства в поместьях, его аграрные и экономические практики. Это дворянство привлекает русских своим повседневным бытом, будто бы доступным и простым в сравнении с французскими салонами и двором, который, судя по письменным свидетельствам, был гораздо более закрытым[1226] и где могли себя непринужденно чувствовать лишь немногие счастливцы, да и то благодаря рекомендательным письмам от влиятельных лиц (такими письмами Дмитрий Михайлович Голицын снабдил своих племянников, Наталия Петровна Голицына – своих сыновей…). К этим трем основным странам добавляются Швейцария, оцениваемая очень высоко, Голландия и, все чаще, Южные Нидерланды (Брюссель, крайне модный Спа): они перестают быть только пунктом транзита, превращаясь в самостоятельный туристический объект. Более скромно в этом отношении выглядят германские государства и Австрия (включая Венгрию, Прагу и т. д.). Впрочем, Берлин, не говоря уже о Вене, всегда заслуживает того, чтобы погостить у русского посла; кроме того, германские дворы ценят за то, что они более доступны, чем, например, Версаль. Испанию и Португалию, Данию и Швецию по-прежнему посещают лишь в исключительных случаях, но все же их появление в списке посещаемых стран – к примеру, после восстановления в начале 1760‐х годов дипломатических отношений между Россией и Испанией – не выглядит чем-то необычным, по крайней мере в теории.
Итак, в целом составляется очень большой тур по Европе, сравнимый, быть может, с аналогичными путешествиями немцев, пруссаков, австрийцев, шведов, но более протяженный, систематичный и амбициозный. Географическое положение России, без сомнения, побуждает путешественников к очень широкому охвату стран и городов: им ведь приходится пересекать всю Европу, а это само по себе увеличивает число самостоятельных целей посещения. Одновременно растет и тематическое разнообразие: молодые русские в конце XVIII века призваны открывать для себя такую Европу, которая, по-видимому, представлена – по меньшей мере потенциально – во всей ее мыслимой широте и богатстве. Можно сказать, что русские аристократы стремятся показать своим детям всю Европу, всю европейскую цивилизацию.
Длительность путешествия как такового могла составлять от полутора до трех лет, а иногда и больше; сложившаяся норма тяготеет к двум – двум с половиной годам. Почти всегда путешествие сочетали с пребыванием в престижном университете или школе, которое чаще всего продолжалось два-три года, в редких случаях дольше. Иногда гости из России учились в нескольких учебных заведениях, но смена университета обычно была обусловлена случайностями, подстерегавшими их уже на месте: русские за границей еще не чувствовали себя настолько свободно, чтобы заранее планировать образование в нескольких учебных заведениях. В то же время ничто не мешало молодым людям продолжать слушать учебные курсы или брать уроки в любом европейском городе, через который пролегал маршрут их путешествия; во всяком случае, это относилось к тем областям знания, которые носили практический характер и вместе с тем считались полезными для дворянина, – как, скажем, живые языки (в первую очередь французский и немецкий, иногда английский и итальянский: их часто учили и совершенствовали «на месте», в естественной среде), фехтование, верховая езда, геральдика… Такие остановки могли доводить общий срок пребывания за границей примерно до пяти лет, а иногда оно затягивалось еще больше.
Столь долгие путешествия требовали кропотливой и во многих случаях продолжительной организации. Иногда путешествия совершались под руководством родителей молодого человека. Такими были, например, образовательные путешествия двоих сыновей Н. П. Голицыной и П. М. Дашкова, отправившегося за границу вместе со своей матерью Екатериной Романовной. Иногда дело брали в свои руки сами молодые люди, уже достигшие взрослого возраста: так путешествовали А. С. Строганов, Н. Б. Юсупов, А. Б. Куракин. Однако в большинстве случаев готовить путешествие доверяли «профессионалам»: либо специально нанятым гувернерам, чья роль, впрочем, часто не совпадала с обязанностями обычного гувернера, о чем свидетельствовало само их название («руководитель», ментор»); либо другим квалифицированным педагогам; либо, наконец, действующим русским дипломатам. Даже вице-канцлер, хотя сам в прошлом был послом и путешественником, почти всегда присоединялся к мнению своего кузена Д. М. Голицына. Маршруты путешествий часто пролагались по наезженным дорогам; более того, их копировали из путеводителей или рассказов других путешественников. Проследить реальный генезис этих маршрутов в каждом отдельном случае – задача, по-видимому, неразрешимая для историка, однако иногда удается обнаружить прямые преемственные связи. Так, маршрут, вдохновивший А. Б. Куракина на путешествие по Италии, был найден в его бумагах: князь почти дословно извлек этот маршрут из вступления, которое французский астроном Жером Делаланд предпослал своей книге Путешествие француза в Италию, в то время пользовавшейся громкой известностью[1227].
Путешествия неизбежно оказывались очень дорогостоящими предприятиями, поскольку молодой человек, как правило, отправлялся в путь вместе с гувернером и одним-двумя слугами; кроме того, на месте ему приходилось дополнительно нанимать лакеев и прибегать к помощи других людей, чьи услуги требовали оплаты; к этим издержкам нужно было добавить также расходы на покупку или наем экипажей и лошадей, на стол и кров, иногда на частные уроки, на проводников по Италии, на приобретение книг и эстампов… Скажем, длившееся два с половиной года путешествие Михаила Петровича Голицына, о котором мы располагаем подробными финансовыми отчетами благодаря письмам Геккеля, обошлось примерно в 120 000 французских ливров, или 30 000 рублей по тогдашнему обменному курсу, иначе говоря – в 4000 ливров (1000 рублей) в месяц: таким в России был в то время средний доход, приносимый огромным имением в 3000 (!) душ мужского пола.
Возраст юных путешественников мог заметно различаться: чаще всего им было от 14–15 лет до 21 года. Джон Локк, чья философия воспитания была очень популярна в России, в своих Мыслях о воспитании горячо рекомендовал путешествия за границу в качестве средства образования детей. Впрочем, вопреки тогдашним европейским обычаям, он считал, что возрастной диапазон от 16 лет до 21 года – наихудший для путешествия, ибо такие юноши уже считают себя слишком взрослыми, чтобы подчиняться чужому руководству, и в то же время еще недостаточно благоразумны, чтобы управлять собой самостоятельно[1228]. Русские семьи, однако, отправляли своих отпрысков в дорогу именно в этом опасном возрасте, хотя по возможности обеспечивали присутствие рядом с молодыми людьми гувернера. Исключения были сравнительно редки: в качестве примера можно привести письмо Романа Илларионовича Воронцова (написанное, видимо, в 1758 году), где он напоминает своему сыну Александру, почему отпустил его «так молода вояжировать»: «Я не в состоянии дать тебе гувернера, а надеюсь, что сам себе гувернер будешь»*[1229].
Как и в других странах Европы, ожидалось, что молодой человек сумеет продемонстрировать плоды полученного воспитания. Во время путешествия он должен был вести дневник – либо в виде писем, как то делали А. Б. Куракин, Михаил Петрович и Михаил Андреевич Голицыны, либо в виде путевого журнала, как Алексей Андреевич Голицын. Часто такой дневник вели и гувернеры, адресуя свои записи нанимателям: так, представляет известный интерес дневник Массне, в котором тот обнаруживает достаточно высокий уровень культурного и интеллектуального развития. Адресаты, со своей стороны, считают необходимым отзываться об авторах таких записей с более или менее заслуженной похвалой: «Я в срок и с большим удовольствием получил письма, которые вы, мой дорогой племянник, любезно послали мне из Лондона», – пишет в 1785 году А. М. Голицын Михаилу Андреевичу. «Я с интересом прочитал разумные заметки, сделанные вами во время ваших путешествий, рассказ о которых мне очень понравился, особенно в той части, что касается Англии […]»[1230] Подобного рода заметки, как и рекомендации гувернерам и молодым людям, призывающие вести дневник, встречаются в переписке того времени столь часто, что можно говорить о практически стандартных формулах. Таким образом, дневник становится средством контроля, находящимся в распоряжении старших, и одновременно аттестатом зрелости, чем-то вроде дипломного сочинения бакалавра или так называемого «шедевра» подмастерья. Скажем, А. М. Голицын высоко оценивает своего племянника Дмитрия, чьи письма, особенно посланные из Италии, в самом деле отличаются легким и искусным слогом: «Он описывает весьма порядочно и подробно все что он примечания достойного видел в городах ими произжающих»*. Поскольку, однако, для бывшего вице-канцлера характерно несколько скептическое настроение ума, он тут же задается вопросом, не обязана ли эта легкость слога прямому вмешательству гувернера Бернерда…[1231] Иные юнцы, не столь добросовестные и искусные, как Дмитрий, составляют описания своих путешествий халтурно, поглядывая в заблаговременно приобретенные книжки. Например, Михаил Андреевич переписывает отрывок из Путешествия в Италию Делаланда, стараясь создать впечатление, будто он читал Итальянское путешествие Шарля-Никола Кошена, чье мнение о Корреджо обсуждает Делаланд[1232].
В путешествии видели обязательное дополнение к знаниям, полученным во время учебы, своеобразное практическое приложение этих знаний, – а значит, в идеальном случае оно должно было следовать за пребыванием в университете. Более того, оно не могло начаться раньше, чем объем полученных знаний станет достаточно большим. «Можно ли путешествовать с пользой, не имея всех предварительных знаний?» – писал Геккель о своем ученике, испрашивая для него разрешение остаться в Страсбурге для дополнительных занятий. «Думаю, что он еще не способен извлечь всю пользу из путешествий»[1233]. Д. М. Голицын пишет прямо противоположное о юном Дмитрии, который, как ему кажется, готов странствовать: «Он уезжает отсюда, хорошо развив свой ум, и способен извлечь из путешествий большую пользу»[1234]. Таким образом, существовал ряд областей знания – история, география, политические и камеральные (экономические) науки, геральдика, древности, владение языками и, кроме того, во все большей мере новые науки, в которых молодой человек должен был продемонстрировать, что не терял времени даром и что все изученное отложилось в его умении писать и говорить. Массне превратил этот подход в систему, отзвуки которой, впрочем, можно обнаружить и в практической деятельности других гувернеров, и в теоретических работах: «Мы читаем вместе прекрасное сочинение о конституции Англии и то, что написал об этом предмете Монтескье. […] Затем стараемся понять прочитанное и обсуждаем друг с другом то, что поняли, и то, что слышим в наиболее ученых беседах, – вот истинное средство образования!»[1235]
Испытание самых разных способностей, предполагаемое путешествием, становится также вступительным экзаменом, дающим пропуск в общество. Отправляясь в путь, молодой аристократ должен обладать искусством завязывать отношения в наиболее рафинированных социальных кругах, уметь достойно себя держать в присутствии коронованных особ и их приближенных, в английских замках, французских салонах, на приемах у князей католической церкви, в любом хорошем обществе. Это важнейшее требование светскости, на котором настаивали многие русские семейства и которое порой входило в противоречие с необходимостью умерять расходы и упорядочивать образ жизни, – не говоря уже о проблеме азартных игр, – отчетливо звучит в письмах того времени. В результате «незнание света», вызывавшее сожаление при обсуждении гувернеров без опыта путешествий, как Блессиг или Бринкман, или, напротив, «знание света», столь ценимое нанимателями в гувернерах типа Сокологорского, Массне или Тимана, очевидным образом подразумевали и в русском, и во французском языке двойной смысл: «свет», «le monde» в значении высшего (придворного или аристократического) общества смешивался с «целым светом», «le vaste monde». Как следствие, начало путешествия было для молодого человека вхождением в «свет» в обоих смыслах слова. В своем письме-инструкции Сокологорскому, написанном в сентябре 1780 года, А. М. Голицын недаром хвалит «[…] знания, которые вы имеете о свете»*: эти знания, как он считает, будут необходимыми для троих молодых людей, вверяемых попечению гувернера. Далее в том же письме читаем: «Наука света для наших молодых людей столь же нужна, как и учение»*[1236]. Его двоюродный брат Дмитрий Михайлович так описывает идеального ментора: «человек приличный, имеющий привычку к путешествиям и обладающий хорошими манерами, способными внушать уважение и доверие, соединяющий их со знанием света и людей […]»[1237] Несколько позже Геккель, объясняя, почему гувернер Блессиг не может быть хорошим наставником для Бориса и Алексея в их поездке, использует, в свою очередь, тот же язык: «Ему чуждо знание света»[1238].
Двойственность слова «свет», совмещающего значения «высшего общества» и «большого мира», позволяет нам лучше разглядеть скрытую философию европейского образовательного путешествия. Нацеленное на приобретение разносторонних знаний, оно в то же время было средством утверждения и самореализации аристократии в качестве социальной элиты: успех путешественника рассматривался как социальный успех в самом прямом смысле слова. Показательно, что в 1756 году Ф. А. Бехтеев, временно исполнявший обязанности посланника в Париже, писал о бароне Строганове: «Он […] вояжем своим сделал честь отечеству»*[1239]. Амбивалентность идеи, подразумевавшей формирование безукоризненно воспитанного человека и вместе с тем члена русской аристократической элиты, стремящегося быть достойным своего звания и общественного положения, – в сущности, классическая двойственная ситуация, возникающая из‐за слияния в одном лице человека вселенной и знатного дворянина, – отчасти отражалась в комплиментах и увещаниях, с помощью которых старшие родственники призывали молодых людей показывать себя во время путешествий с самой лучшей стороны или по меньшей мере использовать эти путешествия к собственной выгоде, насколько позволяли средства. «Путешествуйте […] с должным вниманием, столь необходимым для человека знатного рода», – писал А. М. Голицын своему племяннику Николаю[1240]. В 1780 году в письмах к Сокологорскому он упоминал «совершенное воспитание» и знания, какими должен обладать «дворянин, хорошо рожденный»*[1241].
«Надо признать, сударь, – писал посол Д. М. Голицын своему кузену А. М. Голицыну в декабре 1781 года, – что заботиться о воспитании молодых людей и, далее, управлять их путешествиями, – дело весьма затруднительное»[1242]. По мере того как эти двое вельмож отправляют в Европу племянника за племянником, а сами стареют, по мере того как в светских кругах складывается все более ироническое отношение к спесивому и капризному поведению вернувшихся на родину юных путешественников, оба наших корреспондента, – впрочем, не они одни – обнаруживают признаки усталости и разочарования. Формула, согласно которой год путешествия приносит больше знаний, чем десять лет учебы, стала в это время пустой банальностью. И вот уже Александр Михайлович, часто – и столь же банально – называвший путешествие по «большой книге мира» «важнейшей частью» воспитания юношества[1243], пародирует и переворачивает собственный стереотип, говоря о Борисе и Алексее, отправившихся в армию: «Таковое их при армии употребление принесет им больше пользы в два года, нежели в 10 лет в их безплодных вояжах […]. Их первое стремление в том состоит, чтобы искать себе праздности и забав и деньгами сорить, не щадя ни своего благосостояния, ни здоровья, ни кошелька»*[1244]. Действительно, жанр европейских путешествий, судя по всему, в конце 1780‐х годов начал претерпевать кризис. Французская революция и последовавшие за ней войны еще больше пошатнули привычную модель Grand Tour. И все же на протяжении трех-четырех десятилетий до начала этого периода – причем Россия в этом отношении выделяется в сравнении с любой другой европейской страной – многие семьи русских аристократов видели в таком путешествии венец процесса образования, итоговый «обряд перехода», необходимую и чрезвычайно благотворную практику. Эта практика была усвоена настолько глубоко, что вовлеченные в нее молодые люди также ощущали необходимость выражать свою готовность быть объектом педагогики странствий: либо, как А. Б. Куракин или Д. М. Голицын, подражая существующим образцам эпистолярного слога и стараясь играть роль любознательного путешественника; либо повторяя, иной раз неуклюже, какие-то устоявшиеся стереотипы[1245]; либо, наконец, превращая путешествие в повод для стилистических упражнений в чужом, обычно французском, языке. Во время экзамена, состоявшегося в декабре 1746 года, Александр Сергеевич Долгоруков сочинил в качестве упражнения по французскому языку «письмо к другу», где писал: «Может быть, сударь, краткое описание моих путешествий и увеселений, которые мы находим в иноземных странах, а также пользы, которую мы извлекаем из них для искусства обхождения с другими и для знания света, равно как и для учения, внушат вам сколько-нибудь желания эти страны увидеть»[1246]. А. С. Строганов также сочинил в качестве упражнений несколько настоящих рассуждений «о путешествиях», придав им форму «писем другу» или «писем русского дворянина»[1247]. Можно, таким образом, заключить, что образовательный тур по Европе не стал в России столь же массовым явлением, как в Англии или Германии, но зато эта практика прочно укоренилась в значительном числе аристократических семей, не жалевших для организации таких поездок ни денег, ни усилий. Сравнительная узость этой социальной среды, родовые («клановые») связи, определявшие структуру подобных семейств, которую можно оценить по нескольким примерам, приведенным нами выше, их теснейшая взаимозависимость в сочетании с чрезвычайно высоким представлением о Европе, России и о собственной миссии, вероятно, способствовали тому, что русский Grand Tour с его предельной стандартизованностью и повторяемостью занимает совершенно особое и, в конечном счете, довольно оригинальное место в европейском социальном ландшафте.
Приложение. Маршруты, составленные Филиппом Геккелем, гувернером Михаила Петровича Голицына, в 1783–1784 годах
Источник: письма Геккеля к А. М. Голицыну, датированные сентябрем 1783 года (планы 1-1а и 2) и июлем 1784 года (планы 3 и 4). См.: РГАДА. Ф. 1263. Д. 963. Л. 63–64 об., 65–65 об.; Д. 964. Л. 23–27 об.
В качестве основы мы избрали план 1, как наиболее полный и отвечающий идеальному проекту Геккеля. К нему добавлены города, которые в этом плане отсутствуют, но представлены в других планах (их номера следуют в скобках после названия города).
Страсбург
Манхейм
Гейдельберг
Брукзал
Карлсруэ
Раштатт
Ульм
Аугсбург
Мюнхен
Фрайзинг
Регенсбург
Пассау
Линц[1248]
Вена
экскурсия в Венгрию, в Пресбург (Братиславу) (2)
Линц
Зальцбург
Инсбрук
Бриксен (Брессаноне)
Боцен (Больцано)
Тренто
Брешиа (4)
Верона
Мантуя
Верона
Виченца
Падуя
Венеция
Феррара
Болонья
Лукка
Пиза
Ливорно
Флоренция
Сиена
Рим
Неаполь
Кьюзи (3)
Орвието (3)
Рим
Лорето
Анкона
Фано
Урбино
Римини
Равенна (3)
Болонья
Модена
Парма (2)
Пьяченца
Милан
Острова Борромео, озеро Комо
Милан
Павия (4)
Генуя
Кремона (1a)
Александрия (1a)
Турин
Суза
Новалеза
Мон-Сенис
Монмельян
Шамбери
Женева
Лозанна
экскурсия в Обонн для осмотра Синьяль-де-Бужи, в Веве и в округ Эгль для осмотра cолеварен
Ивердон
Невшатель
Бьен
Золотурн
Муртен
Аванш
Фрибур
Берн
экскурсия на ледники
Люцерн
Цюрих
экскурсия в Нотр-Дам-дез-Эрмит и в Швиц
Шаффхаузен
Базель
Монбельяр
Безансон
Дижон
Лион
Гренобль
Валанс
Авиньон
Экс
Марсель
Тулон
Авиньон
Ним
Монпелье
Тулуза
Монтобан
Ажен
Бордо
Сент
Рошфор
Ла-Рошель
Пуатье
Шательро
Тур
Блуа
Орлеан
Блуа
Анжер
Нант
Ренн
Пор-Луи
Лорьян
Брест
Сен-Мало
Авранш (3)
Кан
Гавр
Дьеп
Руан
Шартр
Париж
Амьен
Абвиль
Сент-Омер (2)
Кале
Дюнкерк (2)
Остенде, посадка на корабль (2)
(Англия)
Маргит (2)[1249]
Лондон (2)[1250]
Плимут (2)
Рочестер (3)
Портсмут (2)
Бристоль (3)
Оксфорд (2)
Кембридж (2)
Бат и окрестности (2)
Лондон
Гравлин
Дюнкерк
Маргит (2)
Остенде
Брюгге (2)
Менен [?] (2)
Лилль
Турне
Кортрейк (2)
Валансьен
Монс
Гент (2)
Алст (2)
Брюссель
Лёвен (2)
Мехелен (2)
Антверпен
Берген-оп-Зом
Виллемстад
Дордрехт
Роттердам
Делфт
Гаага
Лейден
Харлем
Алкмар
Тексел
Энкхёйзен
Хорн
Эдам
Саардам
Амстердам
Саардам
Тексел (2)
Амстердам (2)
Утрехт
Неймеген
Маастрихт
Льеж
Спа
Вервье (2)
Ахен
Юлих
Дюссельдорф
или из Касселя в Хальберштадт и в Магдебург, Берлин (2)
Кельн
Бонн
Кобленц
Майнц
Франкфурт-на-Майне
Кассель
Ганновер
Бремен (2)
Гамбург (2)
Целле
Люнебург
Гамбург
Брауншвейг
Магдебург
Берлин
Дрезден
я не включил Лейпциг, потому что князь провел там 4 дня, когда был в Страсбурге (2)
Прага
Вена
Вроцлав (2)
Краков (2)
Варшава
Смоленск
Москва