Но добрый самаритянин крепко вцепился в плетеную ручку, и я вынуждена все же поднять на него взгляд.
Передо мной мужчина примерно моего возраста, темноволосый, привлекательный, в наряде, который тут носят практически все. Легкие дизайнерские брюки, рубашка поло, а на руке часы «Патек-Филипп». Так одеваются люди состоятельные, но при этом не желающие выставлять свое богатство напоказ. Красивый изгиб губ, которые, скорее всего, привыкли кривиться в развязной наглой улыбке. Сейчас, впрочем, мужчина совершенно серьезен и смотрит на меня озабоченно.
Лицо мне кажется знакомым, но припомнить, где я его видела, никак не удается.
— С вами все в порядке? — спрашивает он низким мягким голосом. Говор у него нью-йоркский, причем человека образованного.
Я киваю, все еще силясь сообразить, откуда я его знаю.
— Вы выглядите так, словно призрака перед собой увидали, — произносит он. — Разговаривать можете? Странных ощущений в лице нет?
— Что?
Он очень пристально разглядывает мое лицо. Так с незнакомыми женщинами вести себя непозволительно.
— Э-э-э… Спасибо?.. — говорю я с некой вопросительной интонацией и пытаюсь удалиться.
— Надо все же проверить, — извиняющимся тоном произносит он. — Ну, знаете… У-д-а-р.
Незнакомец произносит это слово по буквам. Я все никак не могу взять в толк, о чем он.
— Вы уронили корзинку, после чего не могли произнести ни слова. Знаете признаки инсульта? «У» — «улыбка» — неспособность человека улыбнуться или кривое, несимметричное выражение лица. «Д» — «движение», нарушение двигательных функций. «А» — «артикуляция», нарушение дикции или утрата речевых функций.
— Ясно, — киваю я. — А что такое «Р»?
— «Р» — это решение. Поскорее вызывать «скорую помощь».
— Вы врач?
На этот раз смущен уже незнакомец.
— Просто неравнодушный человек, которому часто приходят в «Твиттер» советы по оказанию первой помощи и всякие другие мелкие хитрости.
Я вежливо улыбаюсь и, снова намереваясь улизнуть, начинаю разворачиваться, но вдруг до меня доходит, откуда я его знаю.
— Вы были в Ньюпорте в баре «У Макналли». Вчера.
Сперва незнакомец выглядит озадаченно, затем кивает.
— Что ж, с вами явно все в порядке, — говорит он.
Теперь уже ему хочется уйти.
Я собираюсь вернуться к прилавку с устрицами, как вдруг меня осеняет.
Кручу головой, но незнакомец словно сквозь землю провалился. Я иду в том же направлении, что и он, к рядам, где на прилавках выстроились батареи бутылок с продукцией местных виноделов. У нас, на южном побережье, виноделен не очень много, а вот на северном их полно. С тех пор как я сюда переехала, я практически всегда пью только местное вино.
Мне удается выхватить взглядом незнакомца, он в нескольких метрах впереди меня. Только сейчас я обращаю внимание, что у него в руках нет корзины. Он идет, не замедляя шага и не глядя на товары. Явно направляется на парковку, расположенную возле рынка.
— Эй! — окликаю я его.
Он продолжает идти, затем останавливается, замирает на долю секунды, а потом поворачивается.
Я нутром чувствую, что улыбка у него натянутая, неестественная. И готова поклясться, что еще секунду назад, до того как он обернулся, выражение его лица было вовсе не таким веселым и счастливым, как сейчас.
— Не спешите меня благодарить, — шутливым тоном произносит он. — Я тут каждый день людей спасаю.
— Я вас вчера видела в баре «У Макналли», — говорю я.
Он чуть дергает нижней челюстью.
— Да, я там был. Мы вроде бы это уже выяснили, — звучит его ответ.
— Это вы следили за мной на пляже, после того как я ушла из бара? Это вас я ввдела в дюнах?
Я чувствую, что он колеблется и вот-вот даст слабину.
— Вы следите за мной? — спрашиваю я.
Он хмурится. Явно думает, не соврать ли.
— У меня муж полицейский, — говорю я.
Нет, он не собирается меня обманывать. В его глазах лишь сожаление.
— Я знаю, — отвечает он.
Я делаю шаг назад.
Вот такого поворота я не ожидала.
— Я вам очень сочувствую, — в его голосе слышится искреннее сожаление.
— Вы из полиции? — спрашиваю я.
— Меня зовут Кайл, — произносит он.
Я начинаю лихорадочно рыться в памяти. Что-то я не припомню, чтоб у Дэнни среди друзей и коллег водился кто-нибудь с таким именем.
— Почему вы преследуете меня? — спрашиваю я.
Он краснеет и решительно качает головой из стороны в сторону.
— Вы все неправильно поняли, — вздыхает он.
— Не знаю я никаких Кайлов.
— Меня зовут Кайлеб Хоули. Если хотите, можете погуглить. У меня были кое-какие личные дела с вашим мужем.
— Так почему вам не пришло в голову просто подойти ко мне и обо всем поговорить?
— Не хотел к вам лезть.
— Но сейчас-то лезете! Ходите за мной по пятам.
— Вчера я первым пришел в бар, а вы уже после меня.
— Но вы ведь знали, кто я такая, — парирую я. — А сегодня?
— Сегодня…
Я прищуриваюсь.
— Сегодня я пытался собрать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя заговорить с вами, — устало произносит он.
Так я и поверила.
— Вам известно, что Дэнни нет в живых.
— Да.
— Тогда вам также должно быть известно, что в полиции у меня полно друзей, — говорю я. — Не знаю, кто вы такой, но ведете себя словно извращенец какой-то. Прекратите меня преследовать.
— Простите, я не хотел вас напугать.
— Откуда вы знаете моего мужа?
Он поджимает губы.
— Слушайте, — говорит он, — я должен попросить у вас прощения. Я поступил неправильно. Следовало оставить вас в покое.
— Само собой, — киваю я. — Но теперь я имею право знать, зачем вы за мной ходили.
Он мнется.
— Понимаете… ваш муж был кое в чем замешан. Я не могу об этом говорить. И у вас их нет, — добавляет он.
— Кого? — растерянно переспрашиваю я.
— Друзей в полиции.
Мне словно залепили пощечину.
— Что вы сказали?
— Берегите себя, Эрин, — говорит он в ответ, после чего резко поворачивается и широким шагом удаляется в сторону парковки.
Он знает, как меня зовут. Откуда ему известно мое имя?
Эрин
Сейчас
Бад прекрасно знает, как тут устроена судебная система. Таня, в отличие от него, — нет.
Карле удается добиться для них разрешения повидаться со мной в моей камере перед слушаниями. Из-за того, что я гражданка Ирландии и пресса уделяет процессу большое внимание, отношение ко мне особое.
Таня уже навещала меня в тюрьме и никак не может понять, почему я все еще за решеткой, почему никак не удается выйти под залог.
— Пойми, здесь все не так, как у нас, — объясняю я ей в сотый раз. — Таня, меня обвиняют в убийстве. У меня ирландский паспорт. Они думают, я сбегу. Выйти под залог тут вообще непросто, а уж в моем случае и вовсе нереально.
— Слушай, когда Нив… — начинает она.
Я ее прерываю.
— Я не готова сейчас разговаривать о Нив.
Я постоянно разговариваю с Нив.
Таня окидывает камеру взглядом и шмыгает носом. В костюме «Шанель» она выглядят здесь совершенно нелепо. А я тут как раз к месту.
Камера достаточно старая, тут есть настоящие прутья, узкая кровать с жестким матрацем, маленький стульчик, раковина и унитаз. Камера в тюрьме похожа на эту, только вместо прутьев решетки там глухие стены и стальная дверь с узеньким смотровым окошком.
По вечерам, когда я возвращаюсь в камеру из суда, я принимаюсь мерять ее шагами, покуда не начинаю чувствовать в ногах хотя бы какое-то подобие усталости.
От окна до двери — шесть шагов.
Шесть шагов. Шесть секунд. Потом я поворачиваюсь и иду в другую сторону. Затем снова поворот.
Я успела подружиться со стенами своей камеры. А с кем еще? Сейчас меня держат тут отдельно от остальных заключенных. В тюрьме публика подобралась пестрая: и молодые и старые, буйные и не очень. Имеются члены банд — девушки не моложе девятнадцати лет. Очень много чернокожих и латиноамериканок, но меньше, чем в мужских тюрьмах, — опять же, если верить статистике. Пару женщин посадили за убийство мужей. Обе уверяют, что это была самооборона. По крайней мере одна из них, по моим ощущениям, говорит правду.
Всех, кто сидит со мной, объединяет одно — они бедные. Кроме меня.
В течение дня, когда кого-то выводят, я краем глаза замечаю, как на меня поглядывают соседки-сиделицы, слышу, как они перешептываются.
Оно и понятно — я занятный экземпляр. Мало того что меня обвиняют в убийстве, так я еще завалила не кого-нибудь, а важную шишку. Может, я выгляжу прилично и достаточно приветлива, но внешность ведь обманчива. Мои сокамерницы не знают, что обо мне и думать. Из-за меня тут настоящий переполох. Атташе из ирландского посольства регулярно встречается с тюремной администрацией.
Пока суд США не признает меня виновной, с моей головы не должен упасть и волос.
В итоге меня посадили в отдельную камеру. Меня водят на прогулки, я перекидываюсь ничего не значащими фразами с другими заключенными в столовой. Тюрьму я представляла совсем не так. Никто не лезет с предложением дружбы, никто не обижает. Пока.
Мне дают книги. Думаете, я обрела в них утешение, особенно принимая во внимание то, чем я зарабатывала себе на жизнь на свободе? Сейчас у меня совсем не получается читать — пробегу пару строк глазами и теряю нить повествования.
Говорить не с кем.
Охранники держатся холодно. Отчужденно.
И они, как и я, в жерновах системы, лишающей нас всего человеческого.
Я в полном одиночестве.
Удивительно, сколько времени, оказывается, приходится проводить в молчании, когда совершенно не с кем поговорить.
Это угнетает.
Суда я жду с нетерпением — хочется поскорей уже услышать нормальных людей, быть среди тех, кто не будет смотреть на тебя так, словно ты грязь. Ну, если не все, то хоть некоторые.
— Ну что ж, тебе тут торчать недолго, — говорит Таня. — Мы тебя отсюда вытащим.
Если для этого достаточно лишь силы любви и воли, я буду свободна.