Судя по виду Карлы, слова Робертса ее несколько обеспокоили. Она успела мне объяснить, что вне зависимости от того, отклонит судья протест или примет его, время не обратить вспять. Присяжные — живые люди, если уж они что-то услышали, они это запомнят — память им не сотрешь. В данном случае, насколько я понимаю, на уровне их подсознания отложилось, что я столько же виновна в убийстве своего мужа, сколь печально известный душегуб Мод Паркер — в своих злодеяниях.
Я прикладываю максимум усилий, чтобы не вслушиваться в остаток выступления обвинителя.
А Робертс пока рассказывает, как я отказалась брать фамилию мужа, будто это служит доказательством совершения мною преступления.
Я не слушаю, как он излагает события того вечера — пять месяцев назад, когда в моей жизни опять все пошло наперекосяк.
Я смотрю по сторонам, оглядываюсь через плечо.
Мне известно, кто свдит непосредственно за мной, но интересно узнать, что за люди расположились на другом конце залы, позади стола стороны обвинения.
Наконец я натыкаюсь на них взглядом.
На родню моего покойного мужа.
Все очень напоминает свадебные торжества. Родственники жениха и невесты сидят на скамьях, разделенных проходом.
Вы со стороны жениха или невесты?
Я со стороны жениха. И мне очень хочется, чтобы невеста провела остаток своих дней за решеткой.
На короткое мгновение я сталкиваюсь взглядом со свекровью и чувствую, как меня обдает волной жара, словно пламенем охватывает.
Она меня ненавидит.
Карла едва заметно толкает меня локтем в бок, и я, отвернув голову, снова устремляю взгляд вперед.
Именно в этот момент обвинитель Робертс произносит:
— Впрочем, возможно, этот невероятный план мести созрел в голове Эрин Кеннеди в тот самый вечер, когда она узнала, что полицейский департамент Ньюпорта вел внутреннее расследование, объектом которого был ее муж Дэниел Райан.
Эрин
Тогда
В Дэнни мне нравилось многое. Особенно то, как он отзывался о своей матери.
У меня полно подруг, которые не выносят своих свекровей, иногда потому, что свекрови оказываются редкими тварями, а иногда в силу особых отношений, существующих между мужьями и матерями.
Меня никогда не задевало, что Дэнни боготворил Глорию. Мать вырастила его настоящим джентльменом, человеком, который уважал и ценил женщин.
Сыграло свою роль и то, что Глория обожала меня, а я — ее.
Мать Дэнни оказалась деловой и прямолинейной — совсем как я. Она родилась в бедной семье и вкалывала всю жизнь, чтобы вырваться из нищеты. При этом вышла она за Илию Райана из Йонкерса по любви, а не из-за денег. Какие там деньги! Илия считал себя писателем, и всякая работа, за которую он брался, в его глазах являлась лишь способом заполучить парочку лишних долларов, покуда он будет отдавать все силы великому роману.
Мне доводилось читать кое-что из шедевров Илии. Как-то раз в годовщину его смерти мы с Дэнни приехали во Флориду, чтобы провести этот день с Глорией. Пока мы разбирали старые вещи, которые она когда-то сложила в коробки и заклеила скотчем, Дэнни наткнулся на томик стихов, над которым его отец работал незадолго до смерти, и позже молча протянул мне книжку. В глазах его горела надежда. Именно так обычно на меня смотрят авторы, когда, с одной стороны, отчаянно хотят, чтобы их произведение опубликовали, а с другой — не решаются об этом просить открытым текстом.
Стоило Дэнни выйти из кухни, как Глория тут же забрала у меня книгу.
— Солнышко, даже на секунду не допускай мысли, что тебе придется читать эту сказочную ерунду просто потому, что мой мальчик посмотрел на тебя влюбленными глазами, а тебе, в отличие от него, не хватает врожденного здравого смысла.
Глория швырнула книжку на стол и снова принялась выдавливать взбитые сливки на извлеченные из консервной банки абрикосы, которая она открыла на десерт.
Вдруг она замерла, глянула на синеющие воды залива и пальмы в саду, видневшиеся из кухонного окна, и произнесла:
— «Твои глаза — как галька на брегу, омытая волнами пенной страсти».
Я сглотнула.
— Одна из его лучших строк, — пояснила Глория, и мы обе покатились со смеху.
Я вижу ее в отеле в Патчоге и ужасаюсь. Глория никогда не соответствовала стереотипным стандартам красоты, но она всегда дышала свежестью, теплом и энергией. От одной легкой улыбки, точно такой же, как у Дэнни, в комнате становилось светлей. А еще она всегда казалась очень стильной — даже когда одевалась в поношенное тряпье перед уборкой дома.
Но сегодня она выглядит постаревшей. Усталой. Измученной.
По настоянию Тани я приняла душ и надела чистую юбку и рубашку. На фоне Глории я сияю, словно медный грош.
Мы ничего друг другу не говорим. Просто очень долго стоим обнявшись.
— Что с Майком? — спрашиваю я наконец, чуть отстраняясь.
— Он даже еще из Сирии не вылетел. Ему дают отпуск по семейным обстоятельствам. Там у них жуткий бардак. Само собой. Сперва отправляют туда наших ребят, потом начинают выводить, словно они для нашего президента какие-то оловянные солдатики в песочнице на заднем дворе.
Несмотря на скорбь, Глория не смогла удержаться от того, чтобы пройтись по внешней политике США. Когда Майк заявил, что пойдет служить в армию, у нее чуть сердечный приступ не случился. Родного отца Глории отправили служить во Вьетнам, где он всего через две недели после приезда погиб от пули вражеского снайпера.
— Глория, — только и произношу я, оглядываясь на переполненное фойе гостиницы.
— А что тут такого? Имею право, — отвечает свекровь. — Если с Майком хоть что-нибудь случится… после того как… — Она так и не находит в себе силы закончить фразу. — Может… чуть пройдемся, подышим свежим воздухом? — говорит она, решив сменить тему. — Я сегодня как встала, так только и делала, что вдыхала то автомобильные выхлопы, то самолетные.
Глории гулять без надобности. Она просто с первого взгляда на меня пришла к выводу, что именно я нуждаюсь в прогулке, именно меня надо отвести к океану, именно мне требуется дать возможность продышаться.
Я киваю и позволяю ей вывести меня на улицу, взяв под руку, словно это я предложила ей пройтись, а не наоборот.
Мы с Глорией идем вдоль пристани, идем молча, притворяясь, что разглядываем толпы туристов, обедающих по закусочным и ресторанам. Звякают бокалы, в воздухе стоит запах омаров и картофеля фри. Из порта доносится звон колоколов.
Мы останавливаемся у лотка, и Глория покупает крендель и колу.
— Если ты голодная, можем купить чего-нибудь посерьезней, — говорю я.
Она сует мне в руку бумажный пакет, сквозь который ощущается тепло, исходящее от сдобы.
— Я не голодная, — отвечает она и заставляет меня съесть все до последней крошки.
Соль, которой посыпан крендель, подчеркивает сладкий вкус колы. Я снова чувствую себя человеком. Живым. И это гораздо больше, чем я хочу и заслуживаю.
К тому моменту, как мы добираемся до порта, каждый шаг дается Глории с трудом. Мы идем не слишком быстро, но ей за шестьдесят, и она всю жизнь зарабатывала на хлеб выматывающим физическим трудом, ну а кроме того, только что пережила самое сильное потрясение в своей жизни. Я киваю на пляж, и мы садимся, смотрим на океан, в волнах которого ослепительно поблескивает солнце. Чайки сегодня летают низко-низко.
— Я чувствую себя такой виноватой… — у меня из глаз снова начинают литься слезы.
— Господи, да из-за чего? — всплескивает она руками.
— Я должна была это предвидеть.
— Я тоже, — тихо отвечает Глория. — Эрин, в том, что случилось, нет твоей вины. Выкинь эту дурь из головы. Навсегда.
— Но я ведь жила с ним!
Ее готовность снять с меня бремя вины облегчения не приносит. Как раз напротив — опустошает еще больше. Я должна была спасти Дэнни. Не только для себя, но и для его мамы. За что ей такое? Разве она это заслужила?
— Мы виделись с ним каждый день. Каждую ночь спали рядом, — говорю я. — Ну как? Как я проглядела? Как я не заметила, что у него в голове творится такое, что он решится…
Глория стискивает мое плечо и одновременно закрывает глаза. Когда она их открывает, на ее лице знакомое решительное выражение. Маска, которую она так ловко носит. Именно в этот момент я понимаю, что ей не легче, чем мне. Просто свекровь держится лучше.
— Когда Дэнни стал старшеклассником, — заговорила Глория, — весь учебный год он говорил о летнем лагере, в который собирался отправиться со своими новыми друзьями. Он был популярен в школе, отлично играл в футбол и баскетбол, да и вообще любой спорт давался ему легко. А еще эта его улыбка. Господи боже, какая у него была обаятельная улыбка! Ему не особенно нравилось быть таким, как все, но с лагерем другое дело. Тут стремление было всеобщим. Он вбил себе в голову, что именно там, на каникулах, он окончательно сдружится со своими новыми приятелями. Донимал меня с этим лагерем дни и ночи напролет.
— Да уж, если Дэнни чего-то хотел, он не отступался.
— Да, такой уж у меня был мальчик, — кивнула Глория. — Само собой, у меня не было денег оплатить этот чертов лагерь, но я ни разу этого Дэнни не сказала. Он никогда многого от меня не просил, да, кстати, и Майк тоже. Но уж если у мальчиков все же в чем-то возникала надобность, то уж вынь да положь — это я считала своим долгом. Что я ему отвечала? Поживем — увидим, там поглядим… Когда человек сразу тебе не отказывает, то вроде он как бы соглашается — это тебе любой подтвердит. А в какой-то момент, где-то в районе весенних каникул, он перестал говорить о лагере. У него появилась новая мечта. Сказал, что, как закончится школа, он пойдет работать. Ему уже четырнадцать лет, имеет право. Будет машины мыть на заправке. Проработает все лето, а деньги на машину отложит. За два года накопит и к шестнадцати сядет за руль.
— Может, в глубине души он догадывался, что денег на лагерь нет? — предположила