Стамбул. 7 апреля
В его распоряжении была всего одна ночь. Самолет задержался с вылетом, и он добрался до города только в девятом часу вечера. Утром надо уже было вылетать обратно в Москву, чтобы к вечеру успеть на встречу с Лукиным и Сиренко. Обычно октябрьские праздники он проводил в своем родном Баку, где оставались самые близкие друзья и родня. Но в этом году он изменил своим принципам. Отметив наскоро день рождения в Москве, Дронго вылетел в Стамбул рейсом турецкой авиакомпании.
Стамбульские таксисты великие хитрецы. Пользуясь неосведомленностью и доверчивостью приезжих, не знающих города, они предлагают пассажирам самые дальние объездные пути. Дронго, усмехаясь, выслушал таксиста, а потом по-турецки предложил свой маршрут — проехав набережную, свернуть на авеню Кеннеди, а дальше прямиком через мост и на другой берег, где до отеля «Хилтон» рукой подать. Правда, и здесь они угодили в пробку, потратив драгоценное время.
С отелями была своя проблема. В многомиллионном Стамбуле имелось три отеля корпорации «Хилтон». При этом самый большой из них, «Конрад Хилтон» — на шестьсот двадцать номеров, — находился в Бешикташе, чуть ближе — на Джумхурият-джаддеси — собственно отель «Хилтон», насчитывающий пятьсот номеров, а между ними располагался небольшой отель «Парк Хилтон» — всего на сто двадцать три номера.
Хитромудрые таксисты и здесь делали свой бизнес. Из всех «Хилтонов», если пассажир произносил именно это слово, он выбирал такой отель, чтобы намотать побольше километров. Еще чаще таксисты, получавшие проценты с каждой трехзвездочной гостиницы, отвозили пассажиров в тот отель, с которым у них была договоренность, и дополнительная мзда была им гарантирована.
Несмотря на свои маленькие хитрости, водители все же зарабатывали не так много. Самый дальний маршрут не давал им больше пятнадцати-двадцати долларов, но и эта сумма казалась таксистам целым состоянием.
Маленькие и неудобные желтые машинки, бегающие по Стамбулу, не шли ни в какое сравнение с американскими «Линкольнами» или английскими такси, похожими скорее на кареты аристократов, чем на современные машины. Правда, и цена у них была соответствующая. Если в Токио путь от нового аэропорта до центра города стоил не меньше двухсот пятидесяти долларов, а в Англии такси от аэропорта Гэтвика до центра Лондона обходилось в сто двадцать — сто тридцать долларов, то в Стамбуле весь путь от аэропорта до центра обходился в пятнадцать-двадцать долларов, а чаще это стоило и того меньше, учитывая постоянную инфляцию в стране.
Была, правда, разница и в сервисе. В Нью-Йорке гостей встречал специальный представитель такси, который выдавал купоны на проезд до Манхэттена. Водитель мог ехать, куда и как угодно, но весь путь стоил только тридцать долларов плюс несколько долларов так называемых «толлов» — оплата за проезд по скоростной дороге.
Около сорока долларов стоил проезд в парижские аэропорты Орли и де Голля. Еще меньше — из центра Франкфурта до знаменитого аэропорта, ставшего своеобразным деловым центром Европы. Дронго помнил и все эти аэропорты, и все свои путешествия. В своих странствиях по земному шару он словно находил подтверждение своим мыслям о едином человечестве, об общих пороках, присущих людям Земли в разных частях света, и об общих ценностях цивилизации, готовящейся к вступлению в двадцать первый век.
К отелю «Хилтон» он подъехал в десятом часу вечера, не забыв купить по дороге цветы. Несмотря на поздний час, в городе работало множество магазинов и лавочек. Летом же магазины работали вообще до полуночи. И это не только примета Стамбула. Магазины, скажем, на Елисейских Полях в Париже были открыты до полуночи, и никто этому не удивлялся. Уплатив водителю на несколько долларов больше положенного по счетчику, Дронго получил в ответ восторженную благодарность молодого человека, не ожидавшего подобной щедрости от придирчивого пассажира.
Дронго почти вбежал в вестибюль. Портье встретил его дежурной улыбкой.
— На мою фамилию заказан номер, — сказал Дронго, протягивая свой паспорт.
— Да, господин, — подтвердил портье, — мы можем поднять вещи в ваш номер. Номер заказан с видом на Босфор.
— А соседний номер уже занят? — спросил Дронго. — Я заказывал два номера.
— Да, господин, — бесстрастно ответил турок, — молодая женщина. Его заняла очень красивая женщина, — позволил он себе вольность. — Она прилетела сегодня утром.
— Спасибо. Вот моя кредитная карточка. Дождавшись, пока ему вернут карточку и паспорт, он поспешил к лифту.
— Поднимите вещи в номер, — прокричал он, на ходу врываясь в кабину. В коридоре пятого этажа никого не было. Он бросился к двери, позвонил. Никто не ответил. Он снова позвонил. В отелях подобного класса были установлены звонки в каждый номер. Никто не отвечал. Черт возьми, неужели она ушла, не дождавшись его? Он растерянно повернулся к лифту. Похоже, ей надоело его ждать.
Спустившись вниз, он прошел к портье. Протянул ему букет цветов.
— Отнесите в соседний с моим номер, — попросил он.
— Конечно, господин, — кивнул с улыбкой портье. Его не нужно было ни о чем просить. Он и так все понимал. Молодая женщина прибыла утром и заняла номер, предупредив, что номер рядом забронирован. Вечером появился этот господин, который привез цветы и стремительно умчался наверх. Портье был хоть и юным, но сообразительным человеком. Он понимал, что иностранцы сняли соседние номера не зря. К тому же они были заказаны всего на один день.
Дронго, отдав цветы, взглянул на часы. Куда же она ушла? Они договорились с Джил встретиться в отеле. И хотя самолет опоздал, он рассчитывал, что она дождется его. Рассчитывал. Он вспомнил о большой разнице в их возрасте, а сегодняшний его день рождения, увы, не сделал его моложе. Он физически чувствовал, как стареет. Хотя Джил и подарила ему ощущение молодости, ощущение некоего куража, который был так присущ ему в молодые годы и которого он лишился было к сорока годам.
Он повернулся к небольшому японскому саду за стеклянной витриной.
Миниатюрный садик вызывал умиление. В кресле рядом сидела женщина с газетой в руках. Он мельком взглянул на нее и отвернулся. На женщине было глухое темное пальто до щиколоток, какие носили обычно верующие мусульманки. На голове — темный платок. Женщина читала газеты, пряча глаза за темными очками. Он постоял, не зная, что же предпринять. Если Джил не в отеле, то, значит, она поехала в город. Уехала, зная, что он прилетит только на один день.
Он достал свой мобильный телефон и набрал номер. Черт возьми, как это понимать? Где-то зазвонил телефон, он рассерженно отвернулся.
— Я слушаю тебя, — сказала трубка голосом Джил.
— Я прилетел, — немного растерянно пробормотал он, — где ты находишься, дорогая?
— За твоей спиной, — она не успела договорить, как он обернулся.
Господи! У него за спиной действительно стояла Джил: в платке и в темном пальто до пят. Эта проказница обманула одного из лучших аналитиков в мире.
— Здравствуй! — Она со смехом бросилась к нему.
— Кто бы подумал, что тебе удастся меня провести, — смущенно пробормотал он.
— Как видишь, смогла, — засмеялась Джил, — я была уверена, что ты не станешь и смотреть в мою сторону, увидев темный платок и такое же пальто. Здесь недалеко есть магазин для мусульманских женщин, там и продают подобные вещи. А ничего пальтишко, правда?
— Я послал цветы к тебе в номер, — чуть растерянно сказал он.
— Сегодня твой день рождения. Сегодня моя очередь делать тебе подарки.
— Об этом мы еще поговорим. Спасибо, что ты прилетела, — пробормотал он. — Мне было бы, сложно лететь в Рим. Оттуда я бы не успел вернуться завтра вечером в Москву. Из Баку нет прямых рейсов в Рим.
— Ты сомневаешься, что я прилечу к тебе в любой город мира? — задорно спросила она. — Да хоть в Антарктиду!
— Не сомневаюсь. — Ах, какая она молодец! — Мы можем пойти поужинать, — напомнил он Джил, — только выберем хороший ресторан.
— Нет, — возразила она, — у нас с тобой только одна ночь, утром ты улетишь. Я не хочу в ресторан.
— Ты была раньше в Стамбуле?
— Нет. Но какое это имеет значение? Они разговаривали, стоя лицом друг к другу, словно были здесь совсем одни.
— Я мог бы показать тебе город… Он очень красивый.
— Не хочу. У меня только одна просьба.
— Какая?
— Мы можем подняться наверх? — спросила она, блеснув глазами. — Ты разговариваешь уже две минуты. Мне может это надоесть.
Они вошли в лифт, и только там он позволил себе поцеловать ее. Вернее, не он — она поцеловала его и не отпускала до тех пор, пока кабина лифта не остановилась на пятом этаже. Створки лифта закрылись, и лишь тогда он, опомнившись, снова нажал на пятерку, и они вышли, проходя к ее номеру.
Ему было немного неловко наблюдать ее пылкую влюбленность. Как будто в нем сидел некий посторонний наблюдатель, отмечавший и ее непосредственность, и его некую отстраненность. Она начала раздеваться, все еще пытаясь поцеловать его.
— Я должен принять душ, — извинившись, сказал Дронго.
— Конечно, — засмеялась она, — я пока закажу ужин. Мне кажется, что я умру с голода. Я весь день ничего не ела, ждала тебя.
— Извини, — он улыбнулся, — я выйду на минуту к себе.
— Нет, — возразила она, тряхнув головой, — нет. Прими душ у меня в номере. Там висит халат. Хотя я думаю, что после душа он тебе не понадобится.
Улыбнувшись, он прошел в ванную комнату. Чувство неловкости не покидало его. Он начал замечать, что чувствует себя рядом с ней неловко, словно старый, очень старый мужчина пытается соблазнить молодую девушку. Может быть, поэтому говорят, что настоящий опыт приходит в сорок лет, подумал Дронго. Сорокалетний мужчина — тип опытного совратителя. Такова жизнь, к этому возрасту мужчина научился держать свои эмоции под контролем и может демонстрировать все навыки своего общения с женщинами, не утруждая душу.
Он любил принимать горячий душ, обжигавший кожу. Горячие струи смывали усталость и подавленное настроение. Из комнаты донесся голосок Джил. Очевидно, она заказывала ужин. Он повернулся к стене, закрыв глаза и успокаиваясь. И вдруг почувствовал некое движение за спиной. Обернувшись, он с изумлением увидел Джил. Она стояла перед ним уже нагая и готовая присоединиться к нему.
— Осторожнее, — крикнул он, видя, как она подняла ногу, и невольно залюбовался ее лодыжкой. Даже у Алевтины ноги были не так хороши.
— Что? — Она не поняла, почему он задержал ее. Они обычно общались на английском либо итальянском, сейчас крикнул по-итальянски, чтобы она сразу же все поняла.
— Ты что, — спросила она, чуть краснея, — тебе неприятно, что я рядом?
— Да нет же, — он повернулся к ней, — нет…
— Тебе неприятно, что я навязываюсь? — сникла она.
— Ты не поняла, глупышка, — он протянул ей руку, — дотронься до воды.
Только осторожнее. И все сразу поймешь.
Она протянула руку. И, взвизгнув, убрала ее.
На девичьем лице появилась улыбка. Ее улыбка, которая так ему нравилась. В ней было нечто загадочное и немного вызывающее. Обжигающая смесь женского изящества, дразнящей откровенности, мистической тайны, присущей каждой женщине, и почти материнского понимания. Он убавил напор горячей воды и протянул ей руку…
Потом ужин долго остывал на столике, который так и остался у двери. Он даже не заплатил официанту чаевые, расписавшись на бланке ресторана и добавив чаевые в сумму счета. На часах было уже восьмое апреля, шел первый час ночи, а они все еще, забыв про ужин, любили друг друга. И говорили. И снова были вместе. Еще через час она поднялась и посмотрела на изумительную панораму, открывавшуюся из окна номера.
— Как же здесь красиво, — протянула она задумчиво, глядя на другой берег.
— Ты так и не была в городе, — напомнил он ей.
— Мы встретимся здесь еще раз, и тогда ты мне покажешь город, — сказала она, не оборачиваясь. Лунный свет высвечивал изящную фигурку на фоне звездного неба и разноцветных огней берега, сливавшихся в феерически прекрасную картину.
— Хорошо, — прошептал он.
— Я все время хочу у тебя спросить, — произнесла она, не отрывая глаз от мягких волн Босфора, — кого из композиторов ты любишь? У тебя есть любимые композиторы?
— Штраус, например, — сказал наобум. — А почему ты спрашиваешь?
— И все?
— Нет, конечно, нет. Моцарт, безусловно. Брамс… Это самые любимые.
— А из итальянцев тебе никто не нравится? — ревниво спросила она, оборачиваясь.
— «Риголетто»… «Аве Мария» Верди, «Севильский цирюльник» Россини.
— У Россини нет такого произведения, — лукаво улыбнулась она.
— Как это нет? Я слушал эту оперу в «Ла Скала».
— Нет, — продолжала настаивать Джил, — хочешь поспорим?
— Ага, — вспомнил он, — у итальянцев она называется «Альмавива, или Тщетная предосторожность».
— Тебе никто не говорил, что ты поразительно образован? — фыркнула она.
— У меня появляется комплекс неполноценности.
— Еще Рахманинов…
— Это русский композитор, — вспомнила Джил, — говорят, что он гений.
— На Востоке тоже был свой музыкальный гений, — пробормотал он, — и он, пожалуй, мой самый любимый композитор. Эту музыку я слушал с детства.
— На Востоке? — удивилась Джил. — Как его звали?
— Узеир Гаджибеков.
— У тебя есть его записи?
— Конечно. В следующий раз я привезу тебе их.
— А из современных? — продолжала допытывать она. — Или ты любишь только классиков?
— Ллойд Уэббер, Франсис Лей, Нино Рота. Достаточно, ты проверила мою эрудицию или собираешься задавать еще вопросы?
Она замолчала, снова поворачиваясь к нему спиной.
— Ты знаешь, — вдруг сказала Джил, глядя на Другой берег, — я была у гадалки.
Он всегда относился с большой иронией к подобным вещам. С его-то рациональным умом!
— И что она тебе сказала? — В его голосе, очевидно, проскользнула насмешка. Она чуть наклонила голову.
— Не смейся. Я была у гадалки впервые в жизни.
На этот раз он промолчал. Она наклонила голову еще ниже, словно положив ее себе на плечо.
— Гадалка сказала мне, что я люблю необыкновенного человека. И она сказала, что я могу родить ему сына. Нет, она сказала не так. Она сказала, что я хочу родить ему сына.
Он приподнялся на локте. И долго молчал. Это был тот редкий случай в жизни, когда он не знал, что ответить.
— Ты простудишься, — сказал он, и слова ушли куда-то в сторону.
Она вскинула голову, по-прежнему стоя к нему спиной.
— Иди сюда, — позвал он, — расскажи мне подробнее, что тебе сказала гадалка.
Джил повернулась к нему. Он не мог разглядеть выражение лица женщины.
Луна освещало ее теперь со спины. Она сделала несколько шагов к нему, села рядом.
— Это серьезнее, чем ты думаешь, — печально произнесла Джил.
— Что случилось?
— Отец спрашивает меня, почему у меня нет постоянного друга. А я не знаю, что ему ответить. Мы всегда были с ним так дружны.
— Ты не хочешь говорить ему про меня?
— Не знаю. Я не знаю, что именно говорить и как об этом говорить. Когда мы с тобой познакомились в Лондоне, все было так естественно, так просто. А сейчас я не знаю.
— Тогда не говори, — рассудительно произнес он, — может, это и к лучшему. Рано или поздно мы все равно…
— Не надо, — она приложила свою узкую ладонь к его лицу, — не нужно ничего говорить. Пусть никогда не будет «поздно». Пусть всегда будет «рано».
— Если хочешь, я могу прилететь к тебе в Рим или в Лондон, — предложил Дронго, — и ты меня познакомишь со своим отцом. Хотя я считаю, что этого делать не нужно.
Рука соскользнула с лица. Она вздрогнула.
— Почему?
— У нас социальное неравенство, — пробормотал, улыбаясь, Дронго. — Ты итальянская аристократка, а я почти… по-русски есть такое слово «бомж», что переводится как «без определенного места жительства». Я человек, лишенный Родины.
— Я видела твою московскую квартиру, — сказала она с явным вызовом, — это у вас называется «бомж»? И потом, у меня тоже нет постоянного места жительства. Я живу то в Лондоне, то в Риме, то в Милане. Почему ты улыбаешься?
— Ну как тебе объяснить, что такое «бомж». Тебе будет трудно встречаться со мной. Очень трудно. Мы слишком разные, Джил. Я и раньше честно предупреждал тебя об этом. Кроме того, моя профессия не позволяет мне надеяться на стабильные заработки. Я всего-навсего частный эксперт. Пока есть нужда в моих услугах, мне оплачивают расходы. Через несколько лет они могут не понадобиться и тогда, возможно, мне придется сдавать свою шикарную квартиру, чтобы как-то свести концы с концами. Я неустроенный человек, Джил, и, по большому счету, жизнь у меня не сложилась.
— Не смей так говорить! — яростно крикнула она. — Вспомни, сколько людей ты спас в Лондоне, когда предотвратил взрыв в «Дорчестере». Вспомни все, что ты сделал. Если даже ты помог одному человеку, если даже спас одну жизнь, то и тогда ты не имеешь права так говорить. Не смей, слышишь, не смей!
Она была великолепна в своей ярости. Волосы разметались по лицу, она наклонилась к нему, и он почувствовал аромат молодого женского тела. Обнял ее за плечи, привлекая к себе.
— Может, ты и права, Джил, — прошептал он, — может, и права. Но я не хочу сам признаваться даже себе, что у меня все хорошо. После девяносто первого года я езжу как неприкаянный между Москвой и Баку. После того, как у меня отняли мою страну от Камчатки до Калининграда, я стал менее уравновешенным. Ты понимаешь, в чем дело, — оказывается, для счастья человеку нужно еще гордиться своей страной. Я гордился своим любимым городом Баку, в котором вырос и в котором знал каждую улицу, я гордился столицей своего государства — Москвой, где учился и где сейчас живу, тоже зная многие ее улицы и переулки. Я безумно любил Ленинград, его белые ночи. А как мне нравилось ездить в Прибалтику, как шумно проводили мы вечера в Тбилиси и Ереване. А потом — все. Все кончилось. У меня отняли право даже на передвижение. Чтобы попасть в Прибалтику, я должен получить визу. При этом, учитывая мое прошлое, визу мне дают не всегда. Моя родная страна, за которую я проливал кровь, был ранен, из-за которой столько страдал, потерял работу, любимую женщину, да мало ли, — оказалась Атлантидой, ушедшей на дно. И вместе с ней ушли мои надежды, мои планы, моя вера.
Он заметил, как она вдруг напряглась. Не понимая, в чем дело, он недоуменно взглянул на нее. И вдруг понял. Мужчины иногда бывают удивительно нечуткими. Даже такие аналитики, как Дронго. Он вспомнил, да ведь он сказал — «любимая женщина». Джил выбралась из-под его руки, легла на подушку и сумрачно взглянула на него.
Она даже не стала переспрашивать, как он потерял «любимую женщину». И он почувствовал, что должен сказать правду. Это был момент истины, когда нельзя врать человеку, который так доверчиво лежит рядом с тобой.
— Ее убили, — пробормотал Дронго, глядя невидящими глазами в потолок. — Мы встретились с ней в конце восемьдесят восьмого, и тогда меня тяжело ранили.
Ей сказали, что я убит. Спустя три года мы снова встретились. Уже в Вене. Она была американкой. В последнюю секунду, защищая меня, она под ставилась под выстрелы. Ее убили в венском аэропорту, когда она спасла мне жизнь. — Я ничего не знала, — прошептала Джил.
— Была еще одна женщина, — безжалостно продолжал Дронго, — она просила меня перед смертью позаботиться о ее ребенке. Но когда я начал искать, мне объяснили, что семью уже вывезли в другое место.
— Ее тоже убили? — спросила с ужасом Джил.
— Нет. Она убила себя сама. Была такая ситуация, что она не могла остаться в живых.
Джил взглянула на него и внезапно порывисто обняла. Он ожидал, что она расплачется, но она была очень сильным человеком.
— Теперь я все поняла, — с глубокой болью сказала Джил, — теперь я все поняла. Ты просто боишься любить еще раз. Ты боишься, что потеряешь меня и не даешь волю своим чувствам. Так?
— Может быть, и так.
— Как ее звали? Женщину, которую убили в аэропорту. Как ее звали?
— Натали.
— У тебя есть ее фотография?
— Я не могу возить с собой чужие фотографии, — напомнил Дронго, — мне принадлежат только воспоминания. Она вскочила, сбросила с него одеяло. Наклонилась к нему.
— Сегодня ты мой, — прошептала Джил, — сегодня ты мой. До самого утра.
— Но ведь я уеду, — напомнил он, глядя ей в глаза.
— Ничего, — у нее все же появились слезы, — ничего страшного. Мы будем встречаться с тобой долго-долго. Мы будем встречаться с тобой всю мою жизнь. И твою, — торопливо добавила она, словно сознавая, что допустила оплошность.
— Да, — негромко произнес он, — мы будем встречаться с тобой целую жизнь. Но никто не знает, какой она будет — моя жизнь.
— Переезжай ко мне в Италию, — вдруг предложила она, — я думаю, что папа мог бы помочь тебе с получением итальянского гражданства.
— Буду жить на твоем содержании. — Он улыбнулся и закусил губу. Потом они посмотрели друг на друга и расхохотались.
Так и прошла эта долгая и короткая ночь. Они смеялись и плакали, говорили и спорили. Ужин остыл на столике, все казалось нереальным, зыбким. И этот номер с видом на Босфор, и эти стены, и лицо Джил, расплывавшееся в каком-то розовом тумане. А утром он улетел. И она осталась одна. И только тогда, когда он вышел из номера, поцеловав ее на прощание, она позволила себе разрыдаться. Она сидела по-турецки на постели долго плакала, утешаясь, что сумела сдержаться при нем. Уже из аэропорта он позвонил ей:
— Я послал тебе цветов, Джил.
— Твой подарок, — сказала сквозь слезы Джил, — я приготовила тебе подарок и забыла отдать.
— Из-за этого ты плачешь? — Он посмотрел на часы. До отлета оставалось меньше часа.
— Я купила тебе твой любимый «Фаренгейт».
— Не расстраивайся. Сожми флакончик крепко в руках, я сейчас подойду к парфюмерному магазину и куплю себе точно такой же. Буду считать, что это ты подарила мне его. А сама открой коробку, и пусть одеколон останется у тебя. Как память обо мне.
— Мы что, больше не увидимся?! — испугалась Джил.
— Мы обязательно увидимся, — горячо сказал он, даже испугавшись всплеска своего чувства, — четырнадцатого мая жди меня в Риме. Договорились?
— Я буду в аэропорту, — прошептала она, — с твоим флаконом.
— С нашим, — поправил он ее.
— С нашим, — счастливо всхлипнула Джил. Уже в салоне самолета он открыл коробку купленного «Фаренгейта» и вдохнул любимый запах. До Москвы было еще далеко. Приземлившись в аэропорту, он включил свой мобильный телефон, который немедленно зазвонил. Даже не посмотрев, кто звонит, он соединился с абонентом.
— Слушаю вас.
— Где вы были? — услышал он тревожный голос Романенко. — Куда вы запропастились? Я ищу вас со вчерашнего дня.
— Что произошло?
— Они узнали, что мы подключались к телефону Артемьева. Они обо всем узнали. Вы меня слышите, Дронго? Зайдите в комнату для официальных делегаций, там вас ждут сотрудники ФСБ. Зайдите туда и не выходите, пока они к вам не подойдут. И попросите их предъявить вам свое удостоверение. Вы все поняли?
— Да, — пробормотал он, уже понимая, что произошло нечто непредвиденное, — да, я все понял.
Антверпен. 14 апреля
Я прибыл в Антверпен утренним поездом, купив билет в вагон первого класса. Все равно я тратил деньги подлеца Кочиевского, а мне хотелось остаться одному. Но вагон первого класса оказался одним общим салоном, правда, кресла были обиты велюром. Я сел в углу и промолчал всю дорогу, стараясь не замечать сидевших в другом конце вагона двоих моих соглядатаев. Конечно, они знали, каким рейсом я выезжаю в Антверпен. По договоренности с Кочиевским я звонил ему, сообщая о своем маршруте.
Вчера мне не понравилось выражение лица Самара Хашимова, когда тот смотрел на меня. И когда провожал — тоже. Мне очень не понравилось выражение его лица. Он как бы понял, что я его обманываю, и собирался предпринять некие меры. Интересно, какие именно? Как вообще можно наказать человека в моем положении? Убить? Но это будет только акт сострадания. Я все равно обречен и должен умереть через несколько месяцев в страшных мучениях. Убрать моих «наблюдателей»? Но мне нет до них никакого дела, пусть Хашимов режет их хоть на мелкие кусочки. Он может узнать раньше меня адреса людей, которых я должен проверить, и прикажет устранить их так же, как устранил Кребберса? Ну, во-первых, это сложно, а во-вторых, он облегчит мне задачу. Я буду ездить по городам и искать несуществующих людей. Но если учесть, что за такие поездки я получаю тысячу долларов в день, то проблема лишь в том, как быстро Кочиевский раскусит липу. И хотя в таком случае я в итоге не получу «премиальные» пятьдесят тысяч, но мне же будет легче, если Труфилова я не найду.
Вся сложность в том, что Хашимову, в отличие от Кочиевского, не нужно рубить все концы. Он обязан вычислить и найти Труфилова. Я не знаю, кто именно стоит за Хашимовым и почему они так хотят доставить Труфилова в Москву, но, судя по их осведомленности и оснащению здания в Амстердаме, за Самаром стоят довольно мощные силы. От всего этого у меня начинает болеть голова. Все, надо сосредоточиться. Сегодня мне предстоит не просто разыскать второго человека, с которым может быть связан Труфилов, но это нужно сделать так, чтобы Хашимов поверил в мое алиби. Убедился в моей искренности. Он должен поверить моим словам, что мне не доверяет Кочиевский и у меня нет адресов и фамилий людей, через которых я могу выйти на Труфилова.
Я разместился в отеле «Софитель Антверпен» — это в самом центре города.
В Антверпене я еще не был. Бельгийские города поражают уютом и красотой старых домов. Бельгийцы всегда были более склонны к компромиссам, чем их северные соседи — голландцы. В то время когда Голландия уже получила независимость, Бельгия еще долго входила в состав других государств, сначала — испанских владений, потом, частично, австрийских, и много лет страна была территорией собственно Франции. В маленькой стране сложилось историческое двуязычие — французский и нидерландский (фламандский) имеют одинаковый государственный статус. Бельгийцы никогда не чурались связей с Францией, в отличие от голландцев, которые инстинктивно тянулись к британцам, а получили влиятельного соседа — Германию.
Наверно, это очень правильно, что именно в Бельгии находятся общеевропейские структуры, в том числе и штаб-квартира НАТО. Страна дает ощущение подлинного центра Европы. В свое время Брюссель был нашпигован нашими разведчиками, а вот Антверпен держится как бы в стороне. Он не так ошеломительно красив, как Брюгге, и не такой европейский, как Брюссель. Он скорее похож на итальянские города своим хорошо сохранившимся историческим центром, где множество строений относится к девятнадцатому и даже к началу семнадцатого-восемнадцатого веков.
Устроившись в отеле, я даже не стал проверять, приехали ли сюда мои соглядатаи. Хотя точно знал, что приехали. Спустившись вниз, я пообедал в ресторане «Тиффани» и вновь поднялся наверх. Для заурядного отеля здесь слишком претенциозные названия. Ресторан «Тиффани», «Пульман» — наверно, владельцы отеля вскоре захотят изменить и его название, придумав нечто сверхэлегантное.
Я поднимаюсь к себе в номер и ложусь на постель не раздеваясь. Ровно в шестнадцать ноль-ноль мне должен позвонить Кочиевский. Он уже знает, что мой мобильный телефон прослушивается. Теперь его задача узнать, кто стоит за Самаром Хашимовым. Мне даже жаль несчастных, которых пошлет на встречу Хашимов.
Их наверняка встретят люди Кочиевского. Чем там все закончится, не мое дело. В конце концов, у каждого своя игра.
Ровно в четыре раздается звонок полковника Кочиевского. Звонок по моему мобильному телефону, который прослушивается людьми Хашимова.
— Добрый день, Вейдеманис, — уверенно начал полковник, — как у вас дела?
Здесь важно не переигрывать. Хашимов и его люди не должны ничего заподозрить.
— У меня все в порядке, — отвечаю я бодрым голосом, — приехал в Антверпен нормально, жду, когда вы дадите, мне адрес.
— Запишите, — говорит мне Кочиевский. — Игорь Ржевкин. Он живет в Схетоне, это город-спутник Антверпена. У него собственный дом. Запишите адрес, — он диктует мне подробный адрес. Я делаю вид, что записываю, понимая, что там людей Хашимова будут ждать двое убийц, один из Которых хладнокровно зарезал несчастного друга Хашимова в самолете. Впрочем, другая сторона тоже не осталась в долгу. Судя по тому, как они застрелили Кребберса, у них есть свои профессионалы не хуже. Но это меня уже не должно касаться.
— Я все понял, — отвечаю я полковнику, глядя в окно, — выезжаю через полчаса. Возьму машину, и вперед.
— Удачи! — Он отключается.
В эту секунду ко мне в номер постучали. Я отключил телефон и направился к двери. На пороге — молодой посыльный, почти мальчик, с конвертом в руках. Он явно ждет чаевых. Черт возьми, какое же соотношение бельгийского франка к французскому? Не могу сообразить: один к трем или к четырем? Даю пять бельгийских франков. Он удивленно смотрит на меня. Конечно, я ошибся. Доллар стоит примерно тридцать бельгийских франков. Черт возьми, быстрее бы они все перешли на евро. Впрочем, я до этого дня все равно не доживу. Я беру конверт и протягиваю ему доллар. Это ему нравится гораздо больше. Он кивает и величественно удаляется по коридору.
Я открываю конверт. Точность Кочиевского меня поражает. Вот это профессионализм! В конверте адрес, подлинный адрес Ржевкина. Пока боевики Кочиевского и Хашимова будут убивать Друг друга в Схетоне, я могу спокойно съездить в Другой конец Антверпена и поговорить с Ржевкиным. Если, конечно, он окажется на месте.
Я смотрю на свой мобильный телефон. Если все пройдет нормально, больше он мне не понадобится. Сам ар Хашимов и его люди попали в расставленную ими же ловушку. Я оставлю телефон на столе, даже не выключая его. Пусть он еще некоторое время поработает. Хотя нет. Я должен еще раз позвонить Хашимову и убедиться, что все нормально. Я поднимаю свой телефон и набираю номер Самара.
— Вы все слышали? — спрашиваю я его.
— Конечно. Это бывший компаньон Труфилова. Мы так и предполагали, что он в Бельгии, но не знали, где именно.
— Теперь знаете, — сухо говорю я ему, — удачи вам. Только сделайте так, чтобы при мне не стреляли.
— Выезжайте через час, — советует мне Хашимов, — и не особенно торопитесь. Мои люди уже выехали в Схетон. Они будут на месте через тридцать минут.
— Договорились. — Я снова кладу мобильный телефон на столик. Как легко все получилось. Хашимов считает, что его люди успеют поговорить с Ржевкиным до того, как я там появлюсь. Они рассчитывают, что у них будет время решить, что делать с бывшим компаньоном Труфилова. И если он им скажет правду, то они выйдут на самого Труфилова раньше нас. Я думаю, что времени у них в обрез и они наверняка решат похитить Ржевкина, чтобы потом спокойно его допросить. А допросив, конечно, уберут. Получается, что они такие же убийцы, как и мои «наблюдатели». Пауки в банке. Какая разница, кто из них раньше слопает другого.
Через час я выезжаю из отеля. Минут через десять оставляю машину на стоянке, ныряю в супермаркет, выхожу с другой стороны, останавливаю такси.
Затем повторяю трюк еще раз, убеждаясь, что за мной никто не следит. И наконец подъезжаю к офису компании «SRS», которая находится в трехэтажном уютном особнячке. По данным Кочиевского, именно в этом здании работает его президент, а ныне бельгийский гражданин Игорь Ржевкин.
Войдя в офис, узнаю, где находится компания Ржевкина. Поднимаюсь на третий этаж. Приемную украшает длинноногая девица, в которой я безошибочно узнаю бывшую соотечественницу. По-моему, она даже литовка. Довольно острые черты лица и темные волосы. Наши бывшие соотечественники почему-то уверены, что им необходимы длинноногие секретари. Профессиональные качества девушек их мало заботят. Я хорошо знаю этот сорт нуворишей, которые потянулись в Европу после августовского кризиса. Поняв, что воровать становится труднее, а в некоторых местах и вообще невозможно, они потянулись косяком в другие страны, стремясь спасти остатки своего капитала и имущества.
— Мне нужен господин Ржевкин, — объясняю я длинноногой особи по-русски.
Я не ошибся. Нужно видеть, с каким презрением она на меня взглянула.
Ясно — она презирает всех своих бывших соотечественников.
— Что мне ему сказать? — спрашивает она.
— Передайте ему, что приехал друг Дмитрия Труфилова.
Она смотрит на меня пустыми глазами. Потом нажимает кнопку селекторной связи. Даже не встает, чтобы пойти и доложить своему боссу. Очевидно, она спит с ним и поэтому позволяет себе эти вольности.
— К вам посетитель, — докладывает она на чудовищном французском.
— Какой посетитель? — раздается негодующий рык хозяина.
— Он утверждает, что он друг Дмитрия Трефилова, — докладывает девица.
— Труфилова, — поправляю я девушку, но похоже, что ее босс все понял и так.
— Я сейчас выйду, — крикнул он, и через несколько секунд из кабинета выбежал коренастый Крепыш в темной водолазке и сером костюме. Хорошо еще, что не в малиновом пиджаке. И хотя на пальцах этого типа поблескивает крупный перстень, на груди нет привычной цепи. Это уже впечатляет.
— Кто вы такой? — бросается он ко мне. — Откуда вы приехали? Я не знаю никакого Труфилова. Уходите отсюда.
— Мне нужно с вами поговорить. — Я хладнокровно наблюдаю за его метаниями. Главное сейчас — выдержать первый напор.
— Чего вы хотите? Я бельгийский гражданин. У меня вид на жительство. Я ничего не хочу слышать, не собираюсь участвовать в ваших фокусах.
— Спокойнее, — говорю я ему, не повышая голоса, — иначе вы можете потерять и вид на жительство, и свою фирму. И даже оказаться в бельгийской тюрьме.
Он смотрит на меня вытаращенными глазами. До него постепенно доходит смысл моих слов. Затем он направляется в свой кабинет, коротко бросив мне:
— Идемте.
Мы входим в его кабинет. Именно такой кабинет и должен быть у подобного типа. Огромных размеров комната, большой стол, несколько телефонов и даже портреты хозяина в рамках. Охотничьи трофеи в немалых количествах, даже грамота о членстве в каком-то клубе. И все здесь словно кричит — смотрите, как я преуспел, как я отлично устроен в жизни.
— Так что вам, собственно, нужно? — спрашивает он, плотно закрывая дверь.
— Мне нужен ваш друг — Дмитрий Труфилов.
— Я не знаю, где он сейчас, — отвечает Ржевкин, отводя глаза. И конечно, замечает, как я реагирую на его вранье. Я молчу, глядя на него, а он начинает нервничать еще больше.
— Мы с ним не виделись два года. Или полтора. Я ничего не знаю, — нервно говорит он в ответ на мое затянувшееся молчание.
В такие моменты пауза бьет по нервам похлеще любого вопроса.
— Но вы знали раньше Труфилова? — спрашиваю я.
Отпираться бессмысленно, ведь он сам себя выдал нервозными ответами.
— Знал. Немного знал. Но я давно уехал из Москвы, и у меня нет связей…
В такие секунды нужно действовать быстро и, главное, решительно. Я схватил его за водолазку, прижимая к стене. Он даже не пытался вырваться.
— Послушай, что я тебе скажу, — прошептал я этому подлецу, — мне позарез нужен Труфилов. И я знаю, что тебе известно, где он находится. Ты меня понимаешь. Я приехал от его бывших сослуживцев. Если мы смогли вычислить, где ты находишься, то мы обязательно найдем и его. Но если наши поиски затянутся, ты можешь считать себя покойником. Ты хорошо меня понял? Покойником!
— Я ничего не знаю, — твердит он, но я знаю, что такие типы бывают стойкими только до первой пощечины. Элементарные азы психологии. Я резко и больно бью его по физиономии — раз, второй.
— Не будь кретином, — говорю я ему очень тихо, с трудом сдерживая кашель. Закашляться сейчас — значит обнаружить свою слабость. — За тобой уже выехали убийцы, и у тебя есть тридцать минут, чтобы сбежать отсюда. Только тридцать минут! Ты меня понял? Потом будет поздно.
— Какие убийцы? — Он напуган до предела.
— Которые объявили на тебя охоту. Я оставлю тебя здесь и уйду. А ровно через полчаса появятся люди, которые не будут церемониться ни с тобой, ни с твоей длинноногой любовницей.
— Чего ты хочешь? — начинает он соображать.
Пощечины явно ускорили процесс кровообращения.
— Когда ты видел последний раз Труфилова? Говори быстрее, у нас мало времени. — Три месяца назад. Он приезжал ко мне в Антверпен. Говорил, что его будут искать. Просил денег. Я ему немного помог.
— Куда он уехал?
Ржевкин трясет головой, даже не пытаясь ничего сказать. Я снова бью его по лицу.
— Куда он уехал? Говори быстрее! Вспоминай, вспоминай. У нас осталось только двадцать пять минут. Только двадцать пять.
— Он уехал… уехал… — Ржевкин трусит. Он хочет сказать, но боится, что получится еще хуже.
— У нас нет времени! — ору я изо всех сил.
— Он уехал в Париж, — выдавливает Ржевкин, — уехал три месяца назад. Он живет за Монпарнасом, в Париже. Там находится дом его знакомой.
— Как ее зовут?
Он все еще колеблется.
— Назови мне ее имя!
— Сибилда. Ее зовут Сибилла. Фамилии я не знаю.
Похоже, он говорит правду, было такое имя среди пяти людей, чьи досье я изучал. Там значилось имя Сибиллы Дюверже. Похоже, он действительно напуган и не врет.
— Адрес! — ору я. — Говори адрес!
— На авеню генерала Леклерка, — выдыхает он, — больше я ничего не знаю.
Я толкаю его к стене. Смотрю на часы. Если у него осталось и не двадцать минут, то, конечно, не больше часа. Он должен успеть сбежать, чтобы его не остановили ни мои соглядатаи, ни профессионалы Хашимова.
— Уезжай из города, — советую я ему, — вернешься через несколько дней, когда все будет спокойно. А еще лучше, после двенадцатого мая. Тогда ты уже никому не будешь нужен. Ты меня понял?
— Понял. — Он сглотнул слюну, глядя куда-то вбок. Ага, он смотрит в сторону картины, висящей на стене. Интересно, почему он туда смотрит? Она как-то непонятно низко висит. Подойдя к картине, я ударом руки сбрасываю ее на пол. Так и есть. За ней — личный сейф этого идиота. Такие не меняются никогда.
Самые надежные документы и часть наличных он наверняка хранит у себя в сейфе.
Эти разбогатевшие торгаши с золотыми цепями на шее искренне верят только в наличные деньги, которые лежат у них под задницей… До чего же противно иметь с ними дело.
— Уезжай, — напоминаю я ему и выхожу из кабинета. Девица смотрит на меня с явным недоумением.
— Не хотите ли кофе? — спрашивает меня эта особа.
— Думаю, что вашему шефу оно тоже не пригодится, — говорю я ей на прощание.
Теперь самое главное — забрать свои вещи из отеля, пока туда не доберутся люди Хашимова. Я все еще думаю, что я самый умный. Уже отходя от здания, тороплюсь к остановке такси, чтобы вернуться в отель. У меня очень мало времени. Кто бы ни вернулся из Схетона, легче мне от этого не станет.
В тот момент, когда я останавливаю такси, чтобы отправиться в отель, я вижу, как выбежавший из здания Ржевкин спешит к своему «БМВ», оставленному перед зданием. Я сажусь в автомобиль и называю водителю свой отель. Ржевкин усаживается в свой, положив рядом на сиденье небольшой чемоданчик. Конечно, я был прав. Он держит некий запас наличности в своем сейфе.
— Быстрее, — прошу я водителя, и в этот момент страшный взрыв потрясает всю округу. Я невольно оборачиваюсь. Белый «БМВ», в который только что сел Игорь Ржевкин, превратился в горящий факел. Я выскакиваю из машины, растерянно оглядываясь по сторонам. Кто это мог сделать? Кто подложил бомбу? Кто успел это сделать, пока я говорил с бизнесменом в его офисе? Или Кочиевский меня снова обманул, и его «наблюдатели» не поехали в Схетон. Но тогда зачем было устраивать засаду людям Хашимова в Схетоне? Они ведь не могли успеть вернуться так быстро. Что вообще происходит?
— Мсье, — обращается ко мне водитель, — вы поедете в отель? Сейчас здесь будут пробки. Полиция перекроет все улицы.
Он думает только о своем. Конечно, ему важно быстрее покинуть этот район.
— Да, — кивнул я, — давайте побыстрее в отель. Мне нужно еще успеть на вечерний поезд в Париж.