– Я знала его, Ребекка. Знала, какой он. На что способен.
Ребекка, видимо, уловила что-то в моем молчании – тайну, о которой лучше не спрашивать.
– Значит, – решила она увести нас с опасной дорожки, – уехать назад ты не можешь.
– Нет, Ребекка. Никак не могу.
Сестра в который раз оглядела дом, втянула носом пылинки, танцующие в лучах солнца.
– Ну, здесь тоже есть некое очарование. Природа, что ли.
Я рассмеялась – вымученный звук; Ребекка тоже хихикнула. Добавила:
– А за такую просторную жилплощадь я вообще убить готова.
Глава 34
– Это вы – девушка из больницы?
– Алло? – переспросила я, сбитая с толку незнакомым голосом в трубке, незнакомым номером на дисплее телефона и ранним воскресным подъемом.
– Вы приходили в больницу…
Я напрягла мозг, пытаясь выудить из него имя. Седеющие волосы, забрызганные кровью тапки, женщина на неусыпном дежурстве.
– Марта? – осенило меня.
– Врачи отключают аппараты жизнеобеспечения. Мозговой активности нет. Я решила вам сообщить. Вдруг вы захотите присутствовать.
Бетани Джарвиц вот-вот умрет. Хотя это не совсем правда. Бетани умирает с того самого дня, как ее нашли на берегу озера. Просто делает это медленно.
Сообщений в прессе не будет. Заурядная девушка, в заурядном городке, да еще столько времени прошло после происшествия! Она умрет в больнице – под наблюдением, пропитанная лекарствами. Ничего сенсационного. Вот если бы Бетани умерла еще тогда, на берегу озера, истекла кровью…
– Я не могу приехать, – прошептала я.
Мне нельзя стоять у кровати Бетани, в окружении полицейских и врачей. Нельзя в очередной раз наводить их на мысль о связи между нами. После того, что видел Тео… Вдруг он заговорит?
– Никто не может, – сказала Марта и отключилась.
Я разочаровала ее, как и остальные. Она во мне ошиблась. Сидя за пустым кухонным столом, я вознесла тихую молитву за Бетани Джарвиц. Давно я этого не делала – с тех пор, как ушел отец. Я помолилась за всех тех, кого не замечают; за тех, чьи истории никогда не будут услышаны; за тех, кто угасает в одиночестве…
Ребекка уехала в воскресенье вечером, ей нужно было на работу. На лице сестры читалось сомнение, она обдумывала, стоит ли уезжать вообще. Чувствовала – что-то назревает, бурлит внутри меня, но я от нее скрываю.
– Приедешь домой на праздники? – спросила она.
Мол – успокой меня, пусть до тех пор с тобой ничего не случится.
– Да, – ответила я.
После отъезда сестры я позвонила в школу, отпросилась на больничный и организовала себе замену на следующие два дня.
Я была виновна во многом. Однако не собиралась отбывать срок за то, чего не совершила.
«Все отношения делятся на три категории», – заявила однажды Эмми в водочном тумане, закинув ноги на диван. И пояснила свою мысль на простом, четком примере.
– Возьми любого своего знакомого. Предположим, он кого-то убил. Позвонил тебе и признался. Как ты поступишь? А: сообщишь в полицию. Б: не сделаешь ничего. В: поможешь похоронить труп.
Сейчас я обдумывала тот разговор. Что я ей ответила – сквозь муть в голове, сквозь расплывающуюся перед глазами комнату, в душной полуподвальной квартирке?
– Ну, что ты выберешь, Лия?
– Если позвонишь ты?
– Естественно. – Эмми шлепнула себя по животу.
Проверка, уже тогда.
– Ничего из перечисленного, – ответила я. – От правды не сбежишь. Рано или поздно она тебя найдет.
Я в это верила. Верила, что правда всплывает на поверхность, как пузырьки в кипящей воде. Стремится вверх, подобно стихии, и на поверхности, как положено, громко лопается.
– Не всегда, – возразила Эмми. – Аарона вот не нашла. – Она впервые произнесла его имя.
– Нашла бы, если б я захотела.
Эмми молчала, взгляд ее бегал по моему лицу, словно выискивал что-то неуловимое.
– Ну ладно. Значит, ты выбираешь вариант Б? Ничего не делать?
– Нет, не ничего. – Я перекатилась на живот. – Я не стала бы прятать тело. Я спрятала бы тебя.
– Где, в подвале? Или отправила по фальшивому паспорту в страну без экстрадиции?
– Нет-нет, – сказала я. Что-то зрело у меня в голове. Способ. Вариант Г. – Нет, спрятать так… Стереть тебя с лица земли.
– Это эвфемизм убийства?
– Ха! Нет, лучший способ спрятаться – сделать так, будто тебя вообще никогда не существовало.
Брови Эмми поползли вверх, за ними – кончики губ, и наконец она расхохоталась, не в силах больше сдерживаться. Я сделала то же самое. Ну и фантазии, ну и бред…
Я обвела взглядом наш дом, оформленный лишь на мое имя. Машина Эмми была никак с ней не связана. Я сама слышала свидетелей – никто не видел Эмми. Никто не мог ее описать или вспомнить. Неужели она так и задумывала с самого начала?
Исчезнуть, будто ее никогда не существовало, и возложить всю вину на меня.
Я затаюсь. Моя поездка не должна оставить следов. Ни выписок по кредитной карте, ни телефонных разговоров, ни свидетельских показаний. В поисках Эмми я буду путешествовать так, как это делала бы она.
Никаких билетов на самолет. Только наличные. Никаких хороших гостиниц, где требуют удостоверение личности и номер кредитки. Чтобы не привлекать внимания, нужно жить на обочине общества. Останавливаться в мотелях для встреч, чьи постояльцы тоже не хотят светиться – по той или иной причине. Нужно добывать наличные любыми способами. Когда полиция начинает интересоваться вашим местонахождением, нельзя рассчитывать даже на друзей. Бетани ведь кто-то выдал, увидев ее фото в газете. Друг, скорее всего. Большинству людей есть что терять. Дети, работа, супруги, репутация. Друзья не станут врать ради вас, если их ложь могут разоблачить…
Я выехала перед рассветом. Решила при необходимости спать в машине и приводить себя в порядок на площадках для отдыха, расположенных вдоль шоссе. В компанию пригласила лишь коробку Эмми – пусть путешествует в багажнике.
Мобильный выключила.
Скорее всего, Эмми – или Мелисса, или кто там она – поступала точно так же. Без водительского удостоверения, без кредитных карт, без имени. Очередное бегство. «В общем, пора снова в путь», – сказала Эмми в тот вечер, когда мы встретились после долгой разлуки. Однако бегству предшествовал визит ко мне.
Наверное, Эмми вернулась за тем, что я везла сейчас в багажнике. За коробкой. Что-то из ее содержимого понадобилось ей через восемь лет. Хотя в конечном итоге она это «что-то» бросила.
Я приехала после обеда – уже начинался час пик. Я ненавидела водить в городе. Ненавидела раньше и сейчас тоже. Сейчас даже еще сильнее: улицы были настолько загружены, что люди двигались быстрее автомобилей. Поэтому я припарковала машину возле парка Фенуэй, заплатила за стоянку наличными и отправилась к ближайшей остановке.
Осенний воздух бодрил, обманчиво чистое небо сияло голубизной. Было холодно, но зима еще не наступила, и люди ходили по улицам в элегантных пальто, без перчаток, шапок и шарфов. Я шагнула в толпу и вдруг захотела зимы.
В Бостоне приезжих не предупреждают о том, какая здесь зима на самом деле. На открытках все заснеженное и красивое, улицы полны людей; облачка морозного пара, пальто на меху и непромокаемые сапоги добавляют картине очарования. Романтика… Никто не скажет вам, что бостонская зима – сплошное мучение. Долгое ожидание автобуса, походы на остановку, упорный сухой кашель, распространяющийся по офису. В туалетах и приемных – каша из снега и воды на полу. Люди медленно оттаивают в кабинетах. Потрескавшиеся губы, красные носы, сухая кожа рук, кусачие свитера. Хочется одного – не выходить из дома. Греться, греться…
И серость. С конца осени небо темнеет и остается таким на долгие недели, готовое в любую минуту разразиться снегом или дождем. Холод клубится туманом, висит над самой землей точно марево. Люди кутаются в горы одежды, белые облачка вылетают изо рта, прохожие расталкивают друг друга.
И никто тебя не замечает. Можно быть кем угодно – под пуховиком и шарфом, закрывающим рот, под шапкой, натянутой до бровей. Волк в овечьей шкуре. Овца – в волчьей. Поэтому, даже если улица запружена народом, найти свидетеля не легче, а наоборот, труднее. Им может быть любой. Любой, кто встал на цыпочки и заглянул в окно.
– Дайте, пожалуйста, описание, – просит полиция.
Куртка. Капюшон. Комплекция, рост? Кто его знает…
Я жаждала анонимности, не могла отделаться от чувства, будто мне нельзя здесь находиться, будто сам город изгнал меня – и он не потерпит моего присутствия. Вдруг сейчас я встречу Ноя, а вон тот коп на углу окажется Кэссиди или любым знакомым, с которым я работала на месте преступления? Они увидят меня, окликнут, кого-нибудь вызовут – вдруг на меня объявлена охота?..
Я приехала в наш бывший квартал и замерла у входа в полуподвальную квартиру, где мы жили восемь лет назад. Она выглядела совсем запущенной и обветшалой – хуже, чем раньше.
В кармане у меня лежал ключ из коробки Эмми, ключ на плетеном зелено-фиолетовом колечке. Из квартиры не доносилось ни звука. Я начала спускаться: чем ниже – тем эже пролет между стенами. Вставила ключ в замочную скважину на обшарпанной черной двери. Он вошел наполовину и застрял, пришлось с силой дернуть, чтобы его высвободить.
Замок могли сменить. Впрочем, судя по виду, этот ключ открывал совсем не такие замки. Я отошла на тротуар, откуда-то из-под земли поднимались клубы дыма. Попробовала представить девушку, которая топала вниз по этим ступеням; девушку, чей приход я всегда слышала.
Магазина спиртных напитков по соседству уже не было. Теперь там продавали сэндвичи. Никто здесь ее не вспомнит – девушку, которая просто не могла остаться незамеченной.
Я последовала за подсказками из коробки. Все, что положила туда Эмми, было для нее ценно и заслуживало хранения. Зеленая зажигалка с наклейкой «Обожаю пляж» – таких полно в любой сувенирной лавке на Восточном побережье. Зато пепельница, магнит – эти ворованные вещицы имели индивидуальность, и я позволила им указывать дорогу. Я заходила в затемненные бары, пропитанные терпким запахом. Рассматривала яркие новые витрины, пришедшие на смену прежним забегаловкам. Я отправилась в Саут-Энд, по адресу на магните, на прежнее место работы Эмми. Бар, куда я ни разу не заглядывала.