После инцидента с макияжем Поль старался разговаривать с ней как можно меньше. В тот вечер он вбил себе в голову, что Луизу надо рассчитать. Он позвонил Мириам и рассказал ей о том, что произошло. Она была на работе и не могла с ним говорить. Поль дождался ее возвращения. Жена пришла около 11 вечера. Он еще раз пересказал ей случившееся, особенно отметив, каким взглядом смотрела на него Луиза. Он не забыл ни ее ледяного молчания, ни ее надменного вида.
Мириам попыталась его урезонить. Ей эта история не показалась такой уж страшной. Она упрекнула его в излишней суровости, в том, что он зря обидел Луизу. Он давно заметил, что они всегда объединялись против него, словно две медведицы. Во всем, что касалось детей, они смотрели на него сверху вниз, что его возмущало. Проявляли материнскую солидарность. Выставляли его мальчишкой.
Сильви, мать Поля, подняла их на смех. «Вы слишком важничаете со своей няней. Вам не кажется, что вы перегибаете палку?» Поль оскорбился. Родители воспитывали в нем презрение к деньгам и власти и подчеркнутое уважение к тем, кто на социальной лестнице стоит ниже тебя. Он всегда работал в атмосфере непринужденности, среди людей, с которыми чувствовал себя на равных. С шефом он был на «ты», никогда никому не отдавал приказов. Но Луизе удалось сделать из него «хозяина». Заставить его давать жене дурацкие советы. «Не больно-то ей уступай, не то она нам на голову сядет», – говорил он, поглаживая руку Мириам от запястья до плеча.
Мириам сидела в ванне и играла с сыном. Она умостила его у себя между бедер, прижала к себе и тискала до тех пор, пока Адам не начал вырываться и не заплакал. Но она не могла остановиться и продолжала покрывать поцелуями пухленькое, в перевязочках, тело своего ангелочка. Она смотрела на него и упивалась сладостным чувством материнской любви. Скоро, думала она, ей будет неловко голышом сидеть с ним в обнимку. Скоро все это закончится. А потом она – гораздо быстрее, чем ей сейчас кажется, – состарится, а ее веселый славный мальчик превратится во взрослого мужчину.
Раздевая сына, Мириам заметила у него на руке и на спине два странных пятнышка. Два маленьких, еле видных красноватых шрамика, в которых, однако, угадывались следы зубов. Она нежно поцеловала оба. Прижала к себе сына и запоздало попросила прощения за то, что ее не было рядом, когда с ним случилась эта неприятность.
В понедельник утром Мириам поговорила об этом с Луизой. Няня едва вошла в квартиру, даже не успела снять пальто, когда Мириам сунула ей под нос голую руку Адама. Луиза почти не удивилась. Она лишь подняла брови, повесила пальто и спросила:
– А что, Милу в садик отвел Поль?
– Да, они только что ушли. Луиза, взгляните. По-моему, это след укуса.
– Да, точно. Я смазала ранку кремом. Это Мила его укусила.
– Вы уверены? Это было при вас? Вы это видели?
– Конечно, видела. Они вдвоем играли в гостиной, я готовила обед. Вдруг я услышала, что Адам заплакал. Он прямо закатывался, бедняжка, я сначала даже не поняла, в чем дело. Мила укусила его сквозь одежду, поэтому я не сразу разобралась.
– И все же я не понимаю, – стояла на своем Мириам, целуя безволосую макушку Адама. – Я несколько раз спрашивала ее. Даже пообещала, что не стану ее наказывать. Но она клянется, что понятия не имеет, откуда взялись эти укусы.
Луиза вздохнула. Опустила голову. Задумалась.
– Я пообещала ей, что ничего не скажу. И мне очень стыдно, что приходится нарушить обещание, данное ребенку.
Она сняла свой черный кардиган, расстегнула пуговицы на блузке и обнажила плечо. Мириам наклонилась и не смогла удержаться от удивленного и одновременно испуганного вскрика. На плече Луизы ясно виднелась коричневатая полоска. Шрам был старый, но никаких сомнений у нее не возникло: след оставили маленькие зубы, глубоко прокусившие плоть.
– Это что, тоже Мила?
– Послушайте, я обещала Миле, что никому ничего не скажу. Прошу вас, не надо ничего ей говорить. Если она перестанет мне доверять, ей ведь лучше не станет, правда?
– Да?
– Она немного ревнует к брату, но это совершенно нормально. Позвольте мне самой с этим разобраться. Вот увидите, все будет хорошо.
– Ну ладно. Возможно. Но я все-таки не понимаю…
– Да что тут понимать? Дети, они такие же, как взрослые. Разве их поймешь?
Когда Мириам объявила Луизе, что они с детьми отправляются на неделю в горы, к родителям Поля, та помрачнела. При одном воспоминании об этом у Мириам бежали по спине мурашки. В темных глазах Луизы словно сверкнули молнии. В тот вечер няня ушла, даже не попрощавшись с детьми. Бесшумно, как призрак, она скользнула к дверям, сердито захлопнув их за собой. Мила с Адамом сказали хором: «Мамочка! Луиза пропала!»
Несколько дней спустя забирать детей приехала Сильви. К этому сюрпризу Луиза не была готова. Бабушка неожиданно влетела в квартиру – веселая, громогласная. Она швырнула на пол сумку и завалилась с внуками на кровать, обещая им целую неделю развлечений, игр и всякой вкуснятины. Мириам хохотала, наблюдая за дурачествами свекрови, но в какой-то момент повернула голову и наткнулась на взгляд Луизы. Та смотрела на них из кухни. На бледном, как у покойницы, лице зияли черные провалы глаз. Она что-то бормотала себе под нос. Мириам шагнула было к ней, но няня уже присела на корточки и застегивала чемодан. Позже Мириам убедила себя, что ошиблась.
Она пыталась сама себя уговаривать. В чем, собственно, она виновата? Она ничего не должна няне. Но, хоть к тому не было никаких оснований, она чувствовала, что отобрала у Луизы детей, лишив ее чего-то важного. Словно наказала ее.
Возможно, Луизе не понравилось, что ей сообщили новость слишком поздно, и она не успела придумать, что делать во время внезапного отпуска. Или просто разозлилась, что дети будут под присмотром Сильви, к которой она испытывала стойкую антипатию. Когда Мириам жаловалась на свекровь, Луиза выходила из себя. Она принимала сторону Мириам с необъяснимой горячностью, называла Сильви ненормальной и истеричкой и утверждала, что та оказывает на детей дурное влияние. Она умоляла хозяйку поменьше слушать Сильви, мало того, вообще не давать детям видеться с бабушкой. В такие минуты, несмотря на поддержку Луизы, Мириам становилось не по себе.
В машине Поль, перед тем как тронуться с места, снял часы, которые носил на левой руке.
– Ты не могла бы положить их в свою сумочку? – попросил он Мириам.
Он купил эти часы два месяца назад, когда подписал контракт с одним знаменитым исполнителем. Настоящие Rolex, правда не новые – приятель достал их ему по вполне разумной цене. Поль долго колебался, прежде чем решился на покупку. Часы ему ужасно нравились, не часы, а мечта, но он немного стыдился того, что потакает своему глупому капризу. Когда он надел их в первый раз, они показались ему великолепными и огромными. Слишком тяжелыми и кричащими. В первые дни он без конца натягивал на запястье рукав пиджака, чтобы спрятать обновку. Но очень скоро тяжесть на левой руке стала привычной, и он перестал ее замечать. В сущности, эта дорогая вещица – единственная, какую он позволил себе заиметь, – выглядела достаточно скромно. И потом, почему он не мог доставить себе удовольствие? Он же ее не украл!
– Почему ты снял часы? – спросила Мириам, которая знала, как он ими дорожит. – Неужели барахлят?
– Нет, с ними все в порядке. Но ты же знаешь мою мать. Она этого не поймет. А я не хочу весь вечер слушать ее брюзжание.
Ранним вечером они приехали в промерзший дом. В половине комнат еще не закончился ремонт. Потолок на кухне, казалось, вот-вот обрушится; из стен ванной торчала проводка. Мириам ненавидела этот дом. Она боялась за детей. Ходила за ними по пятам, испуганно тараща глазами, готовая подхватить их на руки, едва они споткнутся. Она бродила по всему дому, вмешивалась в детские игры: «Мила, детка, надень-ка еще один свитер… Адам как будто тяжело дышит, слышите?..»
Утром Мириам проснулась от холода. Она подула Адаму на озябшие пальчики, нашла Милу болезненно бледной и велела ей не снимать в доме шапку. Сильви промолчала. Она-то хотела показать детям, что такое жизнь на воле, без запретов, о которой они не имели понятия. Сильви презирала правила. Она не заваливала внуков бессмысленными подарками, как делали родители в попытке компенсировать свое вечное отсутствие. Она не следила за языком, навлекая на себя упреки Поля и Мириам.
Чтобы позлить невестку, Сильви постоянно называла детей «бедными брошенными птенчиками». Она жалела их, вынужденных жить в городе, где люди грубы, а экологическая обстановка ужасна. Ей хотелось открыть перед ними новые горизонты, не дать им превратиться в добропорядочных обывателей, рабски покорных и одновременно нетерпимых. Одним словом, в трусов.
Она старалась сдерживаться. Сколько могла, обходила молчанием деликатную тему воспитания детей. Несколько месяцев назад между Сильви и Мириам разгорелся по этому поводу яростный спор – один из тех споров, которые не сразу забываются, в которых спорщики обмениваются такими выражениями, что еще долго слышат их отзвук. Они тогда выпили, пожалуй, больше, чем следовало. Мириам, впав в сентиментальное настроение, решила обратиться к Сильви за сочувствием. Пожаловалась, что почти не видит детей, что жизнь несется в сумасшедшем ритме и ни от кого не дождешься помощи. Но Сильви и не думала ее утешать. Не стала участливо трепать ее по плечу. Напротив – тут же бросилась в атаку. Ее оружие было заточено и находилось в полной боевой готовности, чтобы выхватить при первом же удобном случае. Сильви упрекала Мириам в том, что она слишком много времени посвящает работе, хотя сама, пока Поль рос, работала и вообще всегда настаивала на своей независимости. Она назвала ее безответственной эгоисткой. Загибая пальцы, перечислила, сколько раз Мириам уезжала в командировки, даже когда Адам болел, а Поль заканчивал записывать альбом. Это твоя вина, говорила она, что дети не умеют себя вести, капризничают и без конца требуют то одного, то другого. Твоя и Луизы, этой никудышной няньки, этой эрзац-мамаши, на которую ты из трусости переложила все заботы о детях. Мириам разрыдалась. Поль потрясенно молчал, а Сильви, всплеснув руками, продолжала: