Коля по-настоящему понимал музыку. Все его родственники — музыканты, он очень высоко ценил Шаляпина, понимал и чувствовал все его нюансы, что говорит о том, что он очень музыкален. Я лет с пятнадцати почитала Шаляпина за божество, Коля и Людмила Павловна любили его и понимали. Он доходчивый певец, не показывает современные фокусы, но не все могут его понять и усвоить. Тогда я нарисовала портрет Шаляпина с фотографии и подарила Коле, еще на Южинском, а когда Коля уехал, женившись, портрет остался у матери и висел на самом видном месте, и она складывала руки. Муза с Ленкой никогда особенно музыку не любили. Мне нравится портрет отца Коли — он похож на него, особенно когда молодой был, на Людмилу Павловну совсем не похож. Не знаю, почему они разошлись с матерью. Вообще судьба у них брутальная, братья отца все музыканты были, почти все погибли, кроме дяди Вани, который оказался в Чехословакии. Володя был пианистом в Париже. Тетки, Марья Николаевна и Анна Николаевна, все были очень музыкальны. Была еще сестра где-то на юге, преподававшая историю музыки. Коля к музыке тоже очень способный. Иван Вечтомов, Сашин отец, был первой виолончелью в пражском оркестре. А это будь здоров что такое, в то время музыканты были настоящие. Дядю Ваню учил виолончелист знаменитый. Саша Вечтомов, когда соло играл Баха, казалось, что очень хорошо. Потом, когда я услышала виолончелистов более сильных, поняла, как можно играть лучше, сильнее, талантливее. Он был признанный музыкант, у него были пластинки. А Ростропович не давал Саше нигде играть соло в России! Когда они приезжали с братом-гитаристом, играли хорошо, какие-то камерные концерты, интересные пьесы перекладывал им отец. Саша Вечтомов покончил с собой, разошедшись с женой, устал бороться.
В 56-м году мы работали на Сельскохозяйственной выставке. Вначале были Коля, Володя, я. Потом мы пригласили Оскара с Валей. Главным был Сергей Алексеевич Лучишкин, известный художник и замечательный человек. В Третьяковке есть его картина — дом стоит, какой-то примитив. Но человек замечательный. Это нас всех объединило, даже Валя туда часто приезжала, помогала Оскару. Для нас это было золотое время. Когда есть дружба и теплые отношения, вы чувствуете себя совсем по-другому и работа кажется везением. Ездили на Прилуки, в Володину вотчину, там уже началось наше отклонение от реализма — каждый находил свою форму. А по воскресеньям обязательно ездили к Оскару. Оскар жил обособленно — поэтому мы стали ездить в Лианозово. У Оскара тоже была небольшая комната, но они жили одни — над ними никого не было! Ни родственников, никакого надзора, сами распоряжались собой. Хотя у них в бараке тоже были соседи, которых я никогда не видела. Мы все были связаны семьями, не имели отдельной комнаты, поэтому Оскар дал возможность, и мы съезжались и показывали. Для меня это важно — не все художники хотят показывать, есть выражение «под столик складывал и складывал». Много было замечательного в этом общении — стихи читали, картинки показывали. Ничего вульгарного никогда не было. Они были самостоятельными, и у него никого не было, ни отца, ни матери. Оскар зарабатывал мало, жили они очень бедно. Когда мы работали на выставке, то иногда ходили в столовую что-то поесть. И Оскар с Валей всегда брали самое дешевое, котлеты с картошкой. Мы тоже жили не ахти как, но шире. Мы много давали друг другу, сами люди для меня были ценные и до сих пор мне дороги. И у нас была дружба — великое счастье, когда у вас есть друзья.
Потом появились Сапгир, Холин, Сева Некрасов. Приезжали Свешников, Плавинский и Зверев. Я считаю, что Зверев с Плавинским тоже лианозовцы, во всяком случае стояли к нам очень близко. Людям было интересно, так все и знакомились. Поэтому каждое воскресенье мы собирались там, разговаривали, смотрели картины, потом начал кто-то еще приезжать, у нас нашлись зрители, и было их много. Приезжали американцы, югославы, все, кто угодно. Однажды приехал очень известный итальянский режиссер, Джорджио Стреллер. Уже без меня приезжал Рихтер. Наша «Лианозовская группа» были отринутые художники, мы нигде не состояли, ни в какой МОСХ нас не брали — Оскар пытался туда вступить, но ему ответили: «Вы нам „не годидзе“», как говорил Толя Зверев. И у нас у всех были очень хорошие взаимоотношения, какая-то мистическая связь. Но так всегда было, как у композиторов «Могучей кучки», — может, у них гораздо выше по качеству. Всегда есть какие-то неминуемые в жизни события, которые связывают людей. Нас связывала дружба, а в искусстве каждый шел своим путем, все были разные, никто никому не подражал.
Все семейство мы называли «Оскары». Только иногда мы бывали у Кропивницких. Евгений Леонидович и Ольга Ананьевна уже не вылезали из своего Виноградова. Кропивницкие были милые и очень симпатичные люди, особливо Ольга Ананьевна, но он вообще не мой учитель. Мы дружили с Евгением Леонидовичем, но для меня он не являлся какой-то особенной личностью, не был учителем или наставником, так же как для Коли или Володи Немухина. Мы были другими художниками, чем Оскар, Лев или Евгений Леонидович, который имел очень большое значение для Оскара. Евгений Леонидович, конечно, оказывал влияние на Оскара, не знаю, насколько на Льва, — Лев стремился куда-то вперед, не знаю, было ли это нужно. Евгения Леонидовича мы знали в старом возрасте, и здесь сложно судить. Поэтому, когда кто-то пишет, что объединял всех Евгений Леонидович, это ерунда. Организаторской силы в нем не было. Он все-таки добился того, что стал членом МОСХа, участвовал в каких-то выставках, потом его вычистили оттуда. Я лично не считаю Евгения Леонидовича ни интересным художником, ни учителем, который может многое дать. Лично для меня его работы абсолютно малоинтересны. Он не станковист, со своими интересами и формами. Домики-комики, как у Севы Некрасова, женские головки, какие-то наклейки на коробках из-под духов — невнушительный такой декаданс. Там ничего нет абсолютно, никакого новаторства, даже цвета нет. Ольга Ананьевна — другое дело. Она многим пожертвовала для других, для семейства, которое там собралось по воле судьбы. Ольга Ананьевна старалась все время какие-то деньги заработать, дом надо было топить, очень трудно им было. Евгений Леонидович не заботился о семье, Ольга Ананьевна работала больше, учительницей, библиотекарем, писала плакаты. Я считаю, что она самый большой среди них художник. Они все хорошие, даже Лев, но Ольга Ананьевна была лучше всех. Она была человеком большой культуры и знаний. У нее были замечательные абстрактные работы, много пейзажей. Много работ и рисунков находятся в архиве — возможно, их можно было устроить более интересно. Замечательная, очень талантливая художница, пожертвовавшая собой ради Евгения Леонидовича и Льва. Бедняжка работала, делала где-то какие-то плакаты, чтобы прокормить свою семью. Евгений Леонидович не заботился о своем семействе, он зарабатывал как учитель рисования очень мало! Но обидеть я его не могу — он был старшим среди нас и всю жизнь занимался искусством, преподавал, вообще жизнь его была настолько трудная, что можно только преклониться перед всем этим.
В 56-м году вернулся Лев Кропивницкий, сами знаете откуда. Когда Лев вышел, было прекрасно, хорошо. Он рассказывал, что однажды на фронте он встретил в лесу немца, они посмотрели друг на друга, и каждый пошел своей дорогой. Рассказывал вещи смешные: как они со Свешниковым боролись с блатными, как приезжал Штейнберг, который врачом работал в лагере. Лев жил недалеко от Оскара — надо было идти полем через лагеря. Для меня Лев не был яркой личностью. Судьба его сложилась трагически: сколько лет провести в тюрьме и не видеть другого мира, сложно себе представить. Мне трудно судить психологически, он был сам по себе. Он любил строить козни, сплетничать, говорил Володе гадости про меня. Потому что я была совершенно независима и ни с кем никогда не обнималась, никогда не вела себя фривольно и не любила просто так мило улыбаться друг другу, как это бывает в жизни. У Льва был, безусловно, хороший вкус, была большая любознательность, он много приносил нам джаза и другой музыки. Лев любил джаз, не знаю, насколько его понимал, — в нем очень был силен снобизм, а джаз входил тогда в моду. Лев и Евгений Леонидович в чем-то кичились своим происхождением — кто они были, не знаю, но совсем не шляхтичи никакие. Кропивницы — это место в Польше, есть у Сенкевича. «Зачем метутся народы? Какого рожна?» — как переделал Сапгир псалмы Давида. Но как художник он не обрел ничего личного, своего. У него очень подражательная натура. Была картина с каким-то американским политиком или актером — один в один, полное подражание американскому художнику, который соединял профили. Может быть, он хотел что-то найти, но ничего не нашел. Когда я увидела его картины на лианозовской выставке в Третьяковке, я пришла в совершенный ужас. Когда я сказала об этом Оскару, он обиделся: «У Льва есть разные картины, он может писать и так и так». Это были абсолютно несостоятельные по цвету картины, какие-то размазанные глупейшие формы. Женщин он превращал в чурбан или кусок дерева с руками и ногами. Может быть, это мужское начало, недовольство женщинами в нем говорило? Но для меня это не оправдание. Даже если бы он подражал Лисицкому, как Эдик Штейнберг или Володя Немухин, можно было бы найти объяснение, но здесь полная бесформенность, так рисуют дети, а Лев, взрослый человек, считал себя художником. Его абстракции совершенно несостоятельны. Потом почему-то пошли быки. Бывают вещи, которые невозможно понять, объяснить вообще — но в них чувствуется стихийное знание художника. Возьмем Босха — уму непостижимо, что у него творится, мы не понимаем его настоящей идеи, но нам интересны детали. Но это мое мнение, кому-то нравится — жена Галя, например, считала его картины гениальными.
Валя Кропивницкая начала рисовать в 67-м году и тогда же участвовала в глезеровской выставке. Она пыталась рисовать немножко и раньше, какие-то дома, но не могла, жизнь мешала: первый муж, рождение Катюшки, а главное — бедность! Тогда ее композиции не были сделаны так тщательно, как потом, но, во всяком случае, это были вполне профессиональные работы. Валя осмелилась встать на путь художника — до этого у нее просто не хватало мужества. Она с детства была способной. Галя Кропивницкая все архивы Льва и Евгения Леонидовича отдала в архив литературы и искусства. Там много писем, в том числе письма Вали к отцу и матери, замечательно написанные. Она писала какие-то рассказы тогда. Валя очень любила слушать Окуджаву, я т