Как появились у вас иностранцы? В Лианозово первых привез Игорь Холин.
Мы жили, нас никто не трогал, но началась эпопея с нашими встречами с иностранцами. Все же мы были смелые — тогда казалось, иностранцы прямо запретный плод, а мы общались, не боялись ничего. Хотя у меня не было никакого комплекса стеснительности по этому поводу. Ну и денежки какие-то, конечно, они очень мало платили, но это был какой-то стимул. У меня не было никаких надежд продавать, купили и купили, деньги были незначительные, 100 рублей, но для нас все же деньги. Иностранцы тоже платили по 100 рублей, и мы могли жить не думая о бедности. Всегда можно было пригласить дипломатов, которые купят картину, — для них это были гроши. В России действительно ничего не осталось, все увезли иностранцы. Не думаю, что это была какая-то игра. Американцам нравилась Россия. Были, конечно, снобы. Был милейший человек в американском посольстве, поэт Саторж, и его жена Элеонора, две работы висели у него в доме в Америке. Ираида Ванделлос из послевоенной эмиграции была диктором на радио «Голос Америки». У нее был своеобразный, чувственный голос. У нее всегда висели мои работы, которые они очень любили и гордились ими. Ее сестра Галя тоже купила большую мою работу с выставки и повесила на особом месте в своем доме. Был очень симпатичный мексиканец или бразилец, который приезжал на длинной голубой машине, у него осталась большая коллекция русских картин, работ шесть или семь моих. Думаю, он ее сохранил, не разбазарил. Но многие картины просто выбросили. Однажды мы пришли в американское посольство, подхожу к зеркалу и вижу, что рядом стоит Оскар, при костюме, весь приглаженный. Я спрашиваю: «Оскар, дай расчесочку!» Он на меня посмотрел и потрогал свою лысую голову — я сделала глупость. Мы чувствовали себя очень свободно, многие, конечно, напивались, но я в рот не брала никаких вин.
На Западе у Рабина была нашумевшая выставка в Лондоне, у вас в 67-м году прошла выставка в Риме.
Был итальянец Альберто Сандретти, немного моложе нас, милейший человек, очень смешной и симпатичный. Он первый сделал нашу выставку в Риме, в галерее «Иль Сеньо», остался ее каталог. Когда мы с ним о чем-нибудь договаривались, он всегда был очень точный, исполнительный, делал все, что обещал. Знаменитый итальянский режиссер Стреллер приезжал с молодой женой — югославкой, большая умница и очень симпатичный, сердечный человек. С итальянцами мне вообще хорошо, в них больше открытости, простора российского. У них было огромное желание передать другим свои знания. Ведь часто профессора музыки или живописи считают, что довольно того, что знают они сами. Но думаю, что в России, несмотря на все революции и перестройки, такая сердечность будет существовать еще долго-долго. В англичанах что-то такое сохранилось, не в немцах и не во французах. Были времена, когда они были такие экспансивные, открытые, сильные. Когда я жила в Англии, я видела их парней — они довольно лихие. Французы тихие. Но итальянцы — очень близкие с русскими, очень открытые, безалаберные, свободомыслящие, говорят что думают. В Италии жил искусствовед Эрнесто Валентино, который прислал мне письмо, я написала ему ответ в форме аллегории о работе художника.
Нужно ли говорить о надрыве русского человека? О глубине мысли? Столько сделано в искусстве. Столько написано картин, столько музыки разнообразной и пр., но есть недосягаемые и недосягаемые вершины — вот мое кредо.
Созидать, одновременно разрушая. Чувство гибели планеты, нравственное совершенствие — ведет ли художника к вершинам? Приводит ли его на свой, только свой, путь, становится ли он личностью? Постоянно чувство великой силы вселенной, если хотите, рока, наполняет сознание и становится неотъемлемой частью существования. Все через внутренний мир.
Сущность высокохудожественного произведения — высокая духовность. Я имею в виду произведения великих мастеров живописи, высокий аристократизм этого искусства.
Влияние общества, в данном случае — изоляция — трагизм русского человека. Вне общества. Нет чувства реального мира. Есть только свой мир. Новая форма. Современная музыка. Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. Сфера страданий человека. МАРИНА ЦВЕТАЕВА. Б. ПАСТЕРНАК: Гул затих. Я вышел на подмостки… «Гамлет».
Жизненные явления: Первый удар колокола, Григорианский хорал, прикосновение и полет смычка, опять музыка, слияние немецкого языка с гениальными творениями немецких композиторов, И. С. БАХ. Чувство, доходящее до вершин ГЕЙНЕ, «Dor Deppepgenrer». Все через внутренний мир. Все через себя изо дня в день, все мысли, движения микрокосма устремляются на туго натянутый холст.
Человечность. Любовь ко всему, что ходит, летает, ползает. Постоянный духовный творческий процесс, о котором говорит Н. БЕРДЯЕВ. Был ли ГОЙЯ человечным? ЭЛЬ ГРЕКО? РЕМБРАНДТ? Человечность — как высший духовный творческий процесс. Искусство БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ, обладающее внешними качествами? Все через человека. Понимание прекрасного Прошлого и эсхолатизм Современного — рождает другое отношение к предмету. В частности, к человеку. Исключить современного человека, потому что он страшен в своих стремлениях? Думаю, что не эта причина толкает художника на путь абстрактного выражения. Склад мышления абстрактно-устремленный. Все как бы взвешено. Только это не чувство невесомости — нет, а стремление ввысь к тому, что недосягаемо реально — реально абстрактно.
Стремление к прекрасному — несовременно, но необходимый компонент в современном произведении. Если все через духовный образ — неотъемлемая часть творческого процесса, несмотря на бесконечную многогранность абстрактивизма.
Сулит ли это успех, не имеет значения. О дилетантизме не может быть и речи…
Очень много сделано в XX веке, хотя не раз произойдет переоценка ценностей, но останется ли для этого время. В данном моем периоде преобладают два цвета. Белый, черный, с модуляцией фиолетового, синего. Пересечение плоскости. Внутренние пути сложны. Чтобы дойти до сильного контраста, силы выражения — бесконечность творческого мышления, годы работы.
Понимание классичности. Силы выражения СУРБАРАНА. Ни с кем не сравнимая индивидуальность ЭЛЬ ГРЕКО.
Мой путь как бы — от СЕЗАННА к ЭЛЬ ГРЕКО от ЭЛЬ ГРЕКО к абстрактному выражению.
Порой трудно разобраться, почему здесь идешь таким путем и не иначе. Художник одинок в своих устремлениях. И часто он совершает подвиг и никакие силы, кроме оков, не смогут остановить в нем этого устремления.
Еще многое хочется сказать, но, наверное, в следующем письме, конечно, если Вам это интересно.
ЭРНЕСТО ВАЛЕНТИНО, очень сожалею, что не ответила Вам сразу после получения журнала. Думаю наверстать потерянное.
Очень отрадно сознавать, что в Италии есть человек, который думает о нас.
С глубокой признательностью и благодарностью,
Л. Мастеркова.
14.12.69
Бульдозерную выставку давно растащили на цитаты посторонние люди. Вы и ваш сын Игорь Холин были среди одиннадцати заявленных в приглашении участников событий, разыгравшихся 14 сентября 74-го года на беляевском пустыре.
На Бульдозерной выставке я первой вышла на пустырь! Бульдозеры наступали с водой, нас разогнали, но мы были молодые, смелые и ничего не боялись. Мы ночевали у Риты, моей племянницы, — я, Витя Тупицын, Володя Немухин. Другие шли от Оскара, с Черкизовской, как Рухин. Оскар говорил Глезеру: «Саша, ты уходи отсюда! Тебе здесь делать нечего». Но сейчас Оскар скажет, что этого не говорил, — ведь Глезер все равно приперся со всеми вместе. Пришли Саша Рабин, Игорь, Римма Заневская с мужем Олегом Трипольским. Должны были участвовать Комар и Меламид, но не знаю, были они или нет, я их не видела — такая суматоха была. Я пришла вся обвешанная треножниками — должна была их раздать всем, чтобы поставить картины. Оглянулась, и первые, кого встретила, были моя сестра и ее Мишка, пропавший потом в Америке. Потом стали подходить другие, кто-то разворачивал картины, Володя Немухин со своей картинкой стоял, так и не развернул, Надя Эльская схватила мою картину, влетела на какие-то бревна, развернула ее, что-то закричала. Мне это совсем не понравилось — я не собиралась так себя вести. Это было глупое хулиганство — но в общем-то ничего особенного. Суматоха началась, когда стали всех разгонять и поливать водой, люди бежали и кричали. Когда бульдозер пошел на нас, Оскар, Сашка и Игорь вскочили на него, схватились за капот, стали что-то говорить шоферу. Впоследствии лгали, что за нож бульдозера схватился Генка, друг Кати Кропивницкой, сейчас он в Америке. Эдмонд Стивенс вскочил на подножку, залез рукой в кабину и повернул ключ зажигания, остановил бульдозер. Это Игорь видел своими глазами. Мою и Воробьева картины бросили в костер. Я выхватила свою картину, потом ее даже отреставрировала и продала. Сломан был только подрамник в пазах, сама картина не сильно пострадала. Мы пошли обратно к моей племяннице, но по пути Сашку, Надю, Оскара, Витю Тупицына и Рухина схватила милиция — не знаю, почему именно их. Потом выпустили. Мы были наивными, опасность нам была как море по колено — мы чувствовали, что ничего плохого не делаем. Нас не выставляли, мы пришли и хотели поставить свои картины — акции политической мы не устраивали. Хотя, возможно, за выставкой и стояла какая-то организация. Там нужно очень хорошо расшить нитки и посмотреть, что и как. Но этим никто серьезно не занимается, правда людям не нужна. А потом пошли другие выставки, но это имело уже политический характер, мы осмелели, вроде ничего нам не запретят.
С «бульдозерами» кончилась романтическая эпоха 60-х, дальше были Измайлово, ВДНХ, Малая Грузинская.
Через несколько дней Оскар нам объявил, что предлагают устроить открытую выставку в Измайлове, на несколько часов, с 12 до 16. Тогда мы все собирались у Оскара и все обсуждали. Однажды я иду и вижу — человек идет в плаще. Подходит и спрашивает, делая вид, что меня не знает: «Вы не знаете, где тут живет Оскар Яковлевич?» — «Я туда и иду».