Во Францию приехал один музыкант, Андрей Виеру. До этого я познакомилась у Махровых с его родителями — его отец, Анатоль, известный композитор, он уже умер, а мать русская, они приехали из Румынии. Очень культурные люди. И она мне дала послушать, как он играет Баха, — я послушала и говорю ей: «Ваш сын гениальный музыкант, как он умно играет!» — «Умный-то он умный, но что-то ему не хватает!» Я пригласила мою итальянскую подругу, музыкантшу, мы уже 30 лет дружим, и мы упивались его исполнением. Все действительно оказалось так, он замечательный пианист и давал концерты Скрябина. Тогда я познакомила его с Колей Зурабишвили, и он устроил ему концерт на радио в Париже. Когда он играл Четвертую сонату, было что-то невероятное. Потом он играл Листа. Сонаты Листа — это всегда бравурное, виртуозное исполнение, но он играет по-другому, даже мать его мне потом сказала: «А мне не хватило фортиссимо!» Он действительно нашел такие замечательные форте, фортиссимо, пианиссимо. Не знаю, как он это делает, но он действительно великий музыкант. Сейчас он записывает пластинку Баха, «Хорошо темперированный клавир» из 24 прелюдий. Но, живя во Франции, он Скрябина уже не играет — а в Румынии играл, и играл невероятно. Его сестра Лена тоже играла Скрябина. Их мать писала о Скрябине, есть книжка разных музыковедов о нем — и она привила им эту любовь.
Кто вам был ближе в Москве, Шостакович или Прокофьев?
Не могу сказать, кто мне ближе, наверное, Шостакович — если брать его симфоническую музыку. А в фортепианной, конечно, Прокофьев был на высоте. Оба большие композиторы, но они еще совершенно не оформлены в этом мире, даже Чайковского не очень-то признают. В Европе ничего не понимают и специально делают, чтобы русское все было на земле, а не на небе.
А вы бывали на домашних концертах у Андрея Волконского?
Я не была и не знала его как композитора. Помню, один раз он исполнял нам свои произведения — очень громко и энергично взял одну-единственную ноту, не аккорд, одну ноту! Мне было так смешно, что я не могла удержаться. Все это должно устояться во времени, особенно все эти новые произведения. У меня было очень большое расположение к современной музыке. Я любила, даже сама сочиняла, делала какие-то импровизации, даже записи есть у меня. А потом все прошло. Я любила джаз. Когда приезжал Бенни Гудман, я два раза была на его концерте. Ведь джазовые способности надо иметь, с ними родиться, потому что джазовый ритм особенный. У черных — удвоенный ритм, даже если он хочет сделать шаг, он не сделает его так просто, ритм начинается с походки — невероятный в этом отношении народ.
Папа тоже ходил, до сих пор обожает джаз! Джаз стал его настоящей жизнью, а с появлением программы на «Эхе Москвы» — профессией.
У Игоря это врожденное — он мог бы быть прекрасным джазовым пианистом, но не состоялся. На Брестской у нас жили блатные, мой маленький сын был музыкант, со шпаной никогда не дружил, но они приглашали его в красном уголке, где собирались, играть им на рояле буги-вуги. Ему было восемь лет. Каждый знал свое место. Они знали, что с ними он никогда не будет, и они бы его всегда защитили. Сосед наш Генка попался и сел в тюрьму. Игорь очень музыкальный, прекрасный джазмен. Я тоже очень чувствовала джаз. Каждое утро, когда вставали на Речном вокзале — он был еще мальчишкой, мы устраивали джем-сейшны. Я на ударнике, он на рояле, есть даже записи. Я как-то пошла что-то купить, стою в очереди в кассу и чувствую, что меня подмывает спеть блюз! И я все бросила, скорее домой, вхожу: «Игорь, садись, я буду петь блюз!» Я начала, у Игоря руки опустились, он не ожидал — я спела, на английском языке и с таким пониманием блюза, что сама Бесси Смит не смогла бы так спеть! Как-то пришли моя племянница с мужем, Витя с Маргаритой были тогда мои любимцы, и они устроили джазовый концерт, у меня только отремонтировали рояль. Когда мои внучки приезжали, Игорь играл, а маленькая еще Анука, голос и слух потрясающие, на грани фантастики, пела «До свиданья, друг мой, до свиданья».
Вам был интересен театр 50-60-х — вахтанговиы, «Современник»?
Мы все пошли смотреть фильм «Братья Карамазовы» гурьбой, потом обсуждали с мамой и Ритой, и мама говорит: «И все же Митя перебарщивает». Ульянов играл Дмитрия, но по всем даже внешним признакам не был Митей, слишком хотел подать образ порочной силы. С Яковлевым был хороший фильм «Идиот». Он прелестный актер. Со Смоктуновским был замечательный спектакль у Товстоногова. Был еще прекрасный ленинградский актер, игравший Рогожина, в голосе так и звучала трагедия, скрытое преступление: «Я ведь, парень, еще не знаю!» Но на Западе Смоктуновского очень ругали. Даже моя подруга, переводившая Лескова и Мельникова-Печерского на французский, говорила о нем гадости. А я часто слушала его записи. Это время уже определило, настоящее или нет. Может быть, сам Ефремов был талантливый человек, но когда пошли тенденции новшеств… Потом я уже в театр не ходила. Помню, мы пошли с Дмитриевым в Малый, его там все знали, смотрели «Гамлета», но ушли с первого акта, смотреть было невозможно. Театр пал, рухнул, не знаю, как сейчас. Во Франции после Сары Бернар актеров не было, сплошной фарс и кривлянье. Даже их классический театр — цирк и балаган. За 30 лет я единственный раз встретила серьезного артиста — в метро пел старые французские песни бедный человек, очень симпатичный, в беленьком костюмчике, в шляпе. Надо было их записать — сейчас никто уже не поет французских песен, а сколько их было во времена барокко, когда искусство было на высочайшем уровне!
Лида, а в опере? Сейчас это умирающий жанр, идут не на голоса, а в режиссерский театр, где Онегин с Ленским — любовники. Вишневская после этого отказалась ходить в Большой.
Вишневская написала, что великими певцами России были Шаляпин, Михайлов и она. «Я не знаю, зачем и кому это нужно». Хотя, когда я сказала вашей маме про Вишневскую, она ее давно знала и рьяно стала защищать — а это страшная женщина, я знаю, что она делала в Большом театре, била под дых Милашкиной. Архипова была еще ничего, хотя тоже выскочка, Вишневская вообще нуль. Когда хороший певец появлялся, его изводили. У меня был приятель, Филипп Пархоменко, очень близкий мне человек, он начинал свою карьеру в Большом театре как драматический тенор, таланта если не шаляпинского, но где-то близко. По всем статьям он проходил в Большой театр и пел там, так ему гвоздь вбивали, когда он в «Русалке» как князь должен был выбегать на мельницу — хорошо, что он сильный, бывший летчик. Он всегда водил машину и, если что-то случалось, называл фамилию, милиционеры трепетали — был такой легендарный большевик на Украине. Он был одаренности невероятной человек. На Украине вообще очень музыкальные люди, повыше итальянцев, как Александра Федоровна Петренко, знаменитая контральто, учительница моей первой учительницы пения. Я застала всех тех российских певцов, сравниться они могли только с итальянцами. Как Коровин пишет, «когда Шаляпин приехал из Италии — это был чистой воды итальянец, говорил по-итальянски без акцента». Но русская опера — не просто музыка со страстями. «Пиковая дама» — не просто «Тоска» или «Паяцы», русская музыка рождает совсем другие эмоции, это целая эпопея. Если вы возьмете «Псковитянку» или «Бориса Годунова», там слова какие, один мужик говорит: «Куды прем?», другой ему отвечает — с ума сойти!
Лида, для вас очень важна фигура Федора Ивановича Шаляпина.
Вы подумаете, что я сумасшедшая, но меня всегда подмывает рассказать, как Шаляпин приехал к нам в деревню. Федора Ивановича я знать не могла, но я его не просто слушала — не знаю, есть ли другой такой поклонник у него. И он это знает. Однажды Шаляпин пришел ко мне, ненадолго, и быстро улетучился, как будто его и нет. Встретила его в магазине, сразу узнала в его одежде. Как рассказывал Кайданов, который пел в парижской русской опере, «он смотрел с лицом античного бога», и я это увидела передо мною. Потом он на выставку у Полины приходил. Пришел, когда все ушли, полумрак, я заранее знала, что он придет за день до открытия. Одет в высшей степени странно, не знаю, где раздобыл такую одежду. Ботинки, ношеные красноармейские грубые башмаки, брезентовые штаны, перетянутые пояском, а сверху такая же курточка. Большой вырез на жилете, трикотажная рубаха с треугольниками, чередуется серое с черным. Без шапки, с лицом дона Базилио, так он себя нагримировал. С кем-то он разговаривал, потом подходит ко мне, напротив становится, и говорит: «Знаете, когда я был молодой, у меня были правильные черты лица». Подошел, поцеловал дважды руку. Наверное, за то, что я его так почитаю и чту, слушаю его записи, портреты у меня его стоят, молодого и зрелого. Потом вышел в прихожую, надел старенький пиджачок, такого же фасона, как его рубахи, повязал шарфик и пошел. И потом исчез — думаю, он покидал землю. Ведь он и был, и есть с Парнаса. Вообще, невероятно, что в простой русской семье родился такой мальчик. Вырос и стал настоящей звездой. Когда Мамонт Дальский встретился с Шаляпиным, он получил заряд на всю жизнь. Шаляпин приехал в Петербург, где и встретил Дальского, уже большим мастером — в гостинице подскочил какой-то парень, взял его чемодан, не очень уверенно, оказалось, это был Качалов.
Позже Русская опера возродилась в Европе.
В Англии был какой-то конкурс, в котором принимала участие Русская опера, где пел не только Шаляпин, но и другие артисты, бас Кайданов, тенора замечательные. Может быть, это был «Борис Годунов»? И там выступала певица Кузнецова, чей богатый муж содержал эту оперу. И Русская опера, как и в Париже, взяла на этом конкурсе первое место. Но сейчас об этом никто здесь не говорит. Даже о таком гении, как Шаляпин, который является раз в 200 лет, о чем замечательно написал Зайцев, я ни от кого не слышала ни одного лестного слова. Только упреки, что он был богатый и любил деньги. А почему бы и нет? Он был не дурак и сказал: «Я не хочу, чтобы еще один гений умер под забором». Почему какой-то торгаш или чиновник имеет свой дом, а Шаляпин нет? Про своего преподавателя Усатова он писал: «Замечательный, можно и трешку занять у него». Однажды он отдал в церковь деньги на помощь студентам, там смухлевали, и Шаляпин еще и виноват оказался. На Западе мало кто знает Шаляпина — даже первая эмиграция только его копейки считала.