В Париже из нашей группы были я и Оскар с Валей. Булатов, Янкилевский, Кабаков были совсем другого направления. Целков вообще всегда особняком держался. Я знаю, что Оскар в Париже дружит с кем-то из них, в этом нет ничего плохого. У нас же здесь не было никакого общения — дружба, простота, открытость кончились. А когда ничего этого нет, какой смысл встречаться? Экивоки и слова были мне неинтересны. Я ничего не знала об этих интригах и не сразу во всем разобралась, но очень хорошо увидела, как оно есть на самом деле. В Лианозове, когда мы все дружили, у нас не было таких противоречий. А с Оскаром мы как дружили, так и остались друзьями, у нас нет никаких проблем. Это судьба совсем другая, чем у Булатова и Янкилевского. Потом, не надо забывать, что они моложе по возрасту лет на десять. Они другой формации, другого воспитания, и их семейное положение было совсем другое. Они уже принадлежали советскому обществу. Они были членами МОСХа, получали мастерские, заказы, иллюстрировали книги. Об этом никто никогда не говорит, но исторически это так. У них все осталось, а у нас ничего. Мы нигде ничего не имели.
Оскар есть Оскар, он нашел свою форму, он всегда работает, всегда в форме. Оскар — абсолютно сложившийся художник, в отличие от Льва. Когда мы познакомились с Оскаром, у него были довольно странные вещи — какие-то деформированные машины куда-то мчались, потом он изобрел свой мир — заброшенный город неблагоустроенный, где болтаются лампочки, кошки на крышах мяукают, бутылки с водкой стоят, куклы на помойке валяются, какие-то банки-склянки. Не знаю, что он чувствовал. Абстрактная картина может быть многоцветной или конструктивной, у Оскара это очень трудно уловить. Кажется однообразным, но у него сугубо свое многообразное восприятие мира. Но Оскар все время работает в одном плане, делает одно и то же, с разным сюжетом. Здесь бутылка, здесь кукла, а здесь банка консервная валяется. В Париже он стал какие-то наклейки делать. Ничего духовного нет! Ищите и обрящете, как говорят.
Саша Рабин был очень способный художник, не умением, не пониманием, но своим внутренним миром, представлением о нем. Остались очень интересные работы, передающие фантастический внутренний мир, который в нем был. Он жил, но видел совсем другую свою жизнь. На берегу моря, где-нибудь в Корнуолле, смотря на корабли. Темы мне очень нравятся, он уходил от современности, но ничего не выдумывал, может быть, вспоминал свои прежние жизни. Его картины иногда волнуют меня, вроде бы ничего особенного, но сделано хорошо, без ошибок и недоделок. Вначале он подражал Оскару в своих натюрмортах. Он был довольно инфантильным юношей, похож на зайчишку. Сына и жену оставил в Москве, а сам уехал с отцом и матерью. Во Франции он жил безалаберно, необдуманно, жен выбирал неподходящих, не имевших к искусству никакого отношения. После того как он упал из окна, стали говорить, что он наркоман и пьяница, — он любил выпить, но из окна его выбросили. Я не собираюсь что-то доказывать, человека нет уже. Его жена в это время была у матери с мальчишкой от первого мужа, паршивого типа, азербайджанца, который все время за ней следил! Даже если человек в высокой степени талантливый — поэт, музыкант, художник, а женится вдруг на красивой женщине, которая не интересуется его искусством, в результате расходятся и не могут себе никого найти. Поэтому здесь все эмигранты так держались друг за друга, не расходились — здесь никого не найдешь.
Володя Немухин, я думаю, был близок до какого-то времени. «В глубину не вышло. Вышло в ширину и в пустоту», — написала я об одном художнике. Я не все одобряю, поэтому мне говорить об этом трудно. Он вообще талантливый, все замечательно, просто мне что-то больше нравится — может, потому, что мы тогда вместе жили. Немухин не мог писать портреты. Валеты заменяли образ человека. Когда я приезжала к нему в Германию, он работал по-другому, более легковесно, внутренней вибрации я уже не видела. Конечно, наверное, могло быть значительнее. Но сейчас трудно судить — человек прожил много лет. Все меняются, недаром Лев Толстой считал путь человека по семь лет. Володя Немухин приезжал и говорил, что мы бросили Россию, — но сам потом уехал и жил на два дома. Он честил меня и Игоря предателями, что мы покинули Россию, — но это, в конце концов, вольное дело каждого. Потеряв Родину, начинаешь ее любить! Если я была западником, то стала славянофилом. Ведь то, что я здесь увидела, вся эта меркантильность, мне не подходит. Немухин советует картины придержать, не продавать, но сам-то все распродал! В зрелости стало проявляться что-то купеческо-меркантильное, это плохо для художника. Многие художники обогатились будь здоров. Мне копить было нечего, всегда было денег в обрез, у меня до сих пор в банке нет счета. Материально он процветает, в Германии много наторговал — говорят, миллионер в Москве. У него всегда была тяга к обустройству. Когда появилась мастерская, он занялся ее украшательством, приделывал какие-то вещички, ендовы, колокольчики. Все было чистенько — а до того только я должна была все убирать, мыть, готовить. Он все умел, но не хотел — когда приехал в Германию, оказалось, что прекрасно умел готовить, мог бы быть главным поваром в любом ресторане. Может, и неплохо, что он имеет много имущества, он очень хороший художник, пусть и были у него ошибки, но я его за это не сужу нисколько. Когда Немухин приехал сюда со своим немецким квартирным хозяином, Рувиком, которому составил всю его коллекцию, то даже не захотел смотреть мои картины. Он попросил показать графику, и Рувик за гроши купил две довольно большие работы. Но я же не буду навязываться! Он ему доставал мои ранние работы и все время хотел, чтобы я осталась только в своем абстрактном периоде. И этим способствовал очень отрицательному ко мне отношению везде и всюду. Страшный оказался человек. Так же он относится и к Коле. Володя терпеть его не мог, ругал на чем свет стоит. Но у него все от зависти.
Коля Вечтомов мне очень нравится, пожалуй — он нашел свою форму, нашел ту сферу, в которой он живет. Сам он противный парень, вздорный, властный, но я его, конечно, очень люблю. Коля, когда начинал, страдал некоторым цветовым примитивом, но это ему было нужно для нахождения сугубо своей формы. Он нашел свой цвет, форму, состояние. Но у него все было более постепенно, с размышлениями, с фундаментальными знаниями. Когда человек идет по пути высокого, великого искусства, он, конечно, смыслит, что к чему. Хотя бы даже в цвете он не сделает ошибки. Очень важно, когда художник претворяет в своих картинах мельчайшие вибрации цвета. Человек, который не обладает этим от природы, никогда этому не научится. Есть художники, которые этого не чувствуют, не понимают, и им это даже не нужно. Взять Колю, который нашел свое кровное и не будет разводить цветовые мистерии на своем холсте. Он весь соткан из своих знаний и убеждений. Когда он поехал на Кунашир, на картинах из воды полезли какие-то кикиморы, но это он, вся его суть. Коля продавал всегда по низким ценам. Но он совсем не бедный человек. Когда я почти договорилась, чтобы поехать и получить его картины, он сказал, что «один знакомый уже их купил!». Коля хитрый, но не вредный, как Немухин он говорить не будет. Но когда мы ссоримся, что-то выясняем, делим, все настоящее уходит. Мне вчера Володя, мы довольно долго говорили, сказал про Колю: «Он был совсем наш человек. Это был действительно значительный художник».
Лида, а как появилась московская галерея «Кино», устроившая вашу выставку?
Маша Плавинская познакомила меня с ней. Мы жили в большом бедствии, не было денег, нам еле-еле хватало как-то прожить. Тогда же, когда я им отдала работы, которые они продавали, Полина Ивановна купила у меня пять работ 59-60-х годов по очень низкой цене, а я как-то и не сообразила — но надо было жить, это было большое облегчение, иначе мы бы не прожили. Я помню каждую работу, которую давала. Была пачка старых рисунков, очень хороших — говорит, продала. Но как проверить, какие-то деньги они нам присылали, и ладно. Я не хотела продавать, но у них такой ход — заманить, а как ты дальше будешь сопротивляться. Покупателям они называли 3 тысячи евро за графику и 15 тысяч за масло, «Посвящение Костаки». У меня был греческий период, картины с Парфеноном, с дельфинами — все посвящено Костаки. Была еще с маленьким дельфином, я ее продала. Эта была у Глезера на выставке в Пале де Конгрэ, в каталоге, потом он ее кому-то продал. Вот посвящение Марии Данилиной — ученице протопопа и подруге Морозовой. Серия про поэтов — целая эпопея. Их нельзя воспринимать отдельно, все только вместе. Я посмотрела, в галерее испортили вещи. Они пожелтели, пошли пятна по графике. Здесь немного более четко видно рельеф, можно сделать и лучше. Серию я разбивать не собираюсь. Если кто захочет купить, пусть покупает все семь работ Есенина. Хотя кто знает, может, потом распродаст. Но это тоже приблизительно, можно по-разному. Колину работу продала она за 1500 евро и мне отдала — продала, конечно, дороже. Полина оставила про запас второго Вечтомова — но это такая жилка, торгаш есть торгаш. Она знает, что я для вас эту работу прошу, но вдруг очень хорошо продастся у нее, еще подороже прошлой. Хотя я на нее не хочу катить бочку, она все же оказала нам большую помощь — дай бог, чтобы все было хорошо. Галерея Полины Ивановны в идеальном состоянии, там много света, прекрасные стены — такое бывает в Америке, но не во Франции.
«Лидия Мастеркова закрутила планетами» — называлась рецензия в «Коммерсанте».
Я говорила об этом подробно журналистке, приходившей на выставку. Но она написала безграмотно — «дракон с хвостом, круг». И она считает, что я должна «играть на пианино» — даже в деревне так не говорили. Есть фортепиано, даже «на рояле» не говорят. Про Данте она тоже пишет, будто это обидно или плохо. Получается как с «драконом» — а это не просто так, эта дамочка не читала никаких сказок! Если вы возьмете китайские сказки, там драконы, которые подбирали детей, выращивали их, отдавали, есть замечательная сказка, когда дракон отдал свой глаз, — это эпос, люди знали очень много. Об этом не нужно никому рассказывать, сказка есть сказка, думай как хочешь, было это или не было. Для меня было, для нее не могло быть, только хвост дракон кусал. Потом, в этой статье у нее такие словечки! Я жила в России столько лет, но такого не слышала. Раньше люди были устроены по-другому. Вам жить трудно будет в моральном отношении. Как, не знаю, вы ранимый. Но вы интересуетесь искусством, это хорошо. Надо интересоваться, любить и жить этим. Я говорила у вас дома с девчонками, они всем интересуются! Конечно, друзей тоже надо иметь обязательно. Без друзей нельзя, Вадим. Или можно?