Какая-то волна как будто несла меня. Не было сомнений, была удивительная устремленность перед открывшимся новым путем, раскрепощение духовное, открытый свет, открытая композиция, энтузиазм окрылял душу. Это был как бы первый этап в плане абстрактного выражения. Позже я искала уже новые пути, я хотела абстрагированной сути, сама форма меня уже не волновала так сильно. Делала коллажи, применяя старые ткани, кружево, парчу из заброшенных храмов. Мне казалось, что эти предметы проникнуты мистикой веков. Мне хотелось сочетать старое и новое воедино. С 1967 года начинается более зрелый период в моей работе, когда мои мировоззрения как бы определились в четкое конструктивное начало. Я всегда стремилась быть последовательной и не терплю двойственности. Видимо, это качество отразилось на моем творчестве и на всей жизни, отсюда изоляция. Органичный переход от работы к работе, тут у меня даже фанатизм, и мне порой очень трудно, так как я не преступаю норм своего жизненного пути. Компромисс как шаг в сторону совершенно неприемлем для меня.
Жизненные ситуации порой нарушают целостность творческого состояния, что очень мешает реализации замыслов, но через это, видимо, приходишь к истине.
До 1970 года мое «Я» было как бы оторвано от целого. Я была сама как бы по себе, со своими чувствами, мыслями, жизнью. Мое сердце сильно мешало мне пребывать в состоянии душевного равновесия. Сейчас я чувствую себя не одинокой, не оторванной от Вселенной, от Бога и дух мой соприкасается с Целым.
В моих последних картинах — круги с цифрами, которые еще не складываются в числа, — это планеты, выстроенные в схему. Величины или бесконечно малые, или бесконечно великие, или нуль. Раньше у меня были и средние величины, но это было еще очень хаотично. Сейчас нет средней величины — это кредо моей жизни, моего мышления, моего восприятия. Темные формы еще превалируют, их много. Еще много чувственного восприятия, но все в чистоте принципа. Светлые формы — устремление к высшей духовности. Сама плоскость картины для меня не является приведением ее к общепринятым традиционным понятиям картины вообще. Это ограниченное пространство, в котором я выстраиваю свой мир.
Круги и цифры я наклеиваю из картона, пользуясь синтетическим клеем. Я думаю позже пользоваться пластиком.
ВЫСТАВКИ:
1961 — Москва. Персональная в доме И. Цырлина.
1966 — Польша. Сопот. Фестиваль.
1967 — Москва. В клубе на шоссе Энтузиастов.
1967 — Нью-Йорк. 300 лет Русского искусства в галерее Современного искусства.
1967 — Италия. Галерея Иль Сеньо, Рим.
Выставка на шоссе Энтузиастов была в 1967 году. В ней участвовало двенадцать художников. Эта выставка вызвала большой резонанс во всем мире, видимо, потому, что была закрыта через полтора часа после ее открытия. Картины были сняты и под надзором развезены по студиям художников.
Лида Мастеркова
Год рождения 1927 8 марта
5 июня 2004, Сен-Лорен — 17 мая 2007, Москва
Николай Евгеньевич Вечтомов
Из окна мастерской я вижу всю местность своего детства. Я родился недалеко отсюда, на Пушкинской площади, в Южинском переулке, теперь он называется Палашевским, в 23-м году. Это моя родина. Интересное место, рядом была мастерская Ларионова и Гончаровой. Трехпрудный упирается в Южинский, как раз в мой трехэтажный дом, бывшая гостиница «Америка». Дом 10, третий этаж, комната 15 метров в квартире 23, соседи. Много с ним было связано. Я коренной москвич, но детство провел сначала в Петербурге, где жил мой отец, затем на Урале, в Челябинске и Екатеринбурге с родственниками — так сложились обстоятельства. И в Москву окончательно вернулся уже в 1934 году. Дома нашего уже нет — сейчас везде стройка. Все посносили, разрушают Москву, черт-те что получается вместо Москвы! Вот здесь, по Садовой, я и ходил в школу. Тоннеля еще не было, кольцо было узкое, ходил трамвай, росли старые липы. Я даже на коньках от дома до пруда добирался!
А на Патриарших прудах был трамвай?
Трамвая там никогда не было, зачем там трамвай, Булгаков его выдумал! «Букашка» шла по Садовому, «Аннушка» по Бульварному. У Камерного театра была вертушка, чтобы не спешили, сверху мчалась «Аннушка» по бульвару, стоял сильный звон, вагоновожатая нажимала ногой на сигнал — ты застал или нет? Трамваи были с ножными колокольчиками, всегда громко тренькали, когда подъезжали к переходу у театра, тем не менее произошел такой случай. Ребята вовсю катались на «колбасе», на трамвае. В июле мальчишечка в штанишках и белой рубашечке сорвался со второго вагона, и ему оттяпало ногу. Я подошел, он истошно кричал, вокруг собрался народ, расплывалась лужа крови, сестра держала в руке эту ногу, тут «скорая помощь» подошла, затянули сразу. И когда я прочитал Булгакова о Берлиозе, то вспомнил себя в этой толпе. И был уверен, что он под впечатлением об этом случае писал о голове. Но это, конечно, ассоциативное представление.
Николай Евгеньевич, вы из музыкальной семьи, отец скрипач, дядя и брат — знаменитые виолончелисты.
Мой дедушка Николай служил священником в церкви в Соликамске, где были демидовские солеварни. Отец родился уже в Екатеринбурге. Дедушка до революции не дожил. Отец во время первой войны был поручиком. Он своеобразный был человек, великолепный скрипач, в 28-м году разошелся с мамашей, забрал меня и увез в Питер. Снимал какую-то комнатку, играл на скрипке в оркестре. Два или три года мне было, когда тетушка забрала меня от отца в Челябинск. Только-только война Гражданская закончилась. На Урале была деревня, куда мы частенько ездили. Я там воспитывался у бабушки по линии отца, Марии Александровны Черновой. Отец погиб во время войны в Ленинграде. У него было два брата, Владимир и Иван. Средний брат, Владимир, попал в армию, был офицером и погиб при невыясненных обстоятельствах. Может, свои и шлепнули, семьи у него не осталось. Младший, Иван, стал знаменитым виолончелистом, оказался в Чехии, и я встретил его уже во время войны. Мне проще было — дядя, братья в Праге оставались. Брат Саша виолончелист был феноменально одаренный, великолепный музыкант. Играл в трио, солировал. Такие у него были длинные пальцы! Он умер трагически, покончил с собой.
Саша работал на сближение с Россией — и чехи его недолюбливали. Чехи были против русских, и он им не очень нравился. Другой брат, Володя, был гитарист, уехал из Праги в Финляндию и там женился. До сих пор жива тетя Нюта в Майкопе, пианистка высокого класса, она давала концерты. Родной брат моей бабушки по отцу, Александр Александрович Чернов, был академик-геолог, дружил с Обручевым, участвовал в невероятных экспедициях. В Монголии провел ночь у какого-то буддийского монаха на острове, участвовал в раскопках Мертвого города. Он открыл Печорский угольный бассейн. Фактически, весь северный уголь и нефть — его рук дело. У него был сын Юра и молодая внучка — моя двоюродная сестра.
Расскажите про маму, Людмилу Павловну.
Мама родилась в 1897 году в Москве и жила здесь всю жизнь. Ее бабушка играла в Малом театре. Ее мать умерла, когда ей было семь лет. Отец, Семенов, инженер-механик, работал управляющим товарными складами Восточного общества в районе Симонова монастыря, затем был главным инженером в пароходном обществе «Кавказ и Меркурий» в Петербурге. Когда пришли красные, он открыл ворота и сказал: «Кто хочет, пожалуйста, идите». Он умер в 19-м году от испанки. Мама окончила гимназию и курсы машинописи. Началась Гражданская война, мама отправилась к родным на Урал и работала машинисткой в революционном трибунале, в жилищном комиссариате и на железной дороге в Екатеринбурге, затем в Омске и в Губпродкоме в Томске. В Томске вышла замуж и в 20-м году вернулась в Москву, где работала машинисткой в правлении Мосторга, потом в Наркомземе. Дядюшка, ее брат, сугубо гражданский человек, после войны демобилизовался полковником по интендантской части. У него был сын, Юра Семенов. У мамы были две сестры, Ольга и Лариса. В революцию Ольга Павловна вышла замуж за Александра Романовича Малихина и оказалась с ним в Шанхае, потом во Франции. В 20-м году он был эвакуирован с Кубани. Она приезжала из Парижа в 30-х годах, но я ее не застал. У нее дочка осталась. Так что всех моих родственников разнесло по свету. Но мы не виделись и никогда не переписывались. Время такое было, что связи ни с кем уже не было. Не располагало время с ними переписываться!
Вы — путешественник, родились в Москве, выросли в Питере и на Урале.
У тетушки по отцу Марии Николаевны был муж, Терентий Семенович Кузнецов, видный деятель в Питере, красный директор Балтийского завода. Тетя заведовала детским садом. Жили в квартире управляющего заводом, со всей обстановкой — до революции это был датчанин. Я попал в шикарную обстановку, но не знал, что там делать, — друзей у меня почти не было, всякие фантазии приходили в голову. Был огромный старинный буфет, я соорудил стул из кастрюль и залезал наверх. Невско-Балтийский («Красный балтиец») судостроительный завод имени Ленина — когда едешь по Невскому, то видно заводоуправление, один из самых первых памятников Ленину стоит там в сквере. Не слишком парадный, вполне человеческий. Потом Кузнецова перевели на Урал, сначала в Екатеринбург, потом в Воткинск, директором огромного завода. Тетушка поехала с ним, мама разочек приезжала. Был он совсем из низов и выписал из деревни племянника, неинтересного парня. Он занял дом управляющего, огромный резной деревянный дом в стиле провинциального барокко — барская квартира, 12 комнат, туда же переехала вся мебель. Когда тетушка разошлась с Терентием Семеновичем, она привезла меня в Москву к матери, потом к отцу в маленькую комнату на окраине Питера, потом обратно в Москву. Время было тяжелое, отец подрабатывал в бухгалтерии. В школу я пошел в Питере, в новостройку в конце Смоленского проспекта вдоль Невы. Там у железнодорожного моста была небольшая церковь, где меня крестили, она и сейчас стоит. Тетя Маня жила в Екатеринбурге, а потом переехала к маме в Южинский.