А как вы вернулись в Москву?
С четвертого класса мама забрала меня из Питера в Москву. Школа, куда я ходил и которую окончил прямо перед войной, была на Садовой, не так чтобы уж очень близко — 118-я средняя школа, между Планетарием и Зоопарком, бывшая женская гимназия. Здание стоит до сих пор, но теперь там совсем другая организация. Комсомольцем я принципиально не был, тогда это не было обязательным — колхоз дело добровольное. Напротив школы стоял особняк, говорили, что там жил Берия. Частенько, когда он проезжал, кольцо перекрывалось и через Маяковку он мчался в Кремль. Со мной вместе учился Сережка Лакекин, своеобразный парень. И он уверял, что видел, как на Никитском бульваре образовалась очередь в несколько человек за свежими газетами, подъехала простая «эмка», из нее вышел Сталин и встал в очередь за газетой.
Может, еще до убийства Кирова — позже, когда Сталин ехал по Арбату, из Кремля в Кунцево, во всех подъездах и подворотнях стояли топтуны.
В школе я впервые приобщился к профессиональному рисованию. В четвертом классе к нам попал очень хороший художник-преподаватель, который профессионально ставил натюрморты и акварели, даже научил углем рисовать. Учитель, настоящий художник, сразу обратил на меня внимание и подкладывал мне листы, акварелью мы рисовали натюрморты с кувшинами. И он заметил, что у меня есть определенные способности. И очень мне рекомендовал продолжать, но я как-то не воспринял это тогда. Можно сказать, война из меня сделала художника. Даже в лесу, когда прятался у чехов, что-то рисовал, какие-то делал набросочки. Когда я уже находился в побеге и прятался в Чехословакии в стоге соломы, окончательно решил, что для меня это — единственный путь. Если бы не родня в войну, меня бы вообще не было. О военных похождениях ведь ты знаешь, из лагеря я бежал, потом дошел до Праги, до них добрался.
Вы окончили школу в 41-м, когда и начались, как написали в чешском журнале, ваши «очень длинные каникулы».
Когда началась война, я поинтересовался в военкомате, но мне сказали: «Сидите и ждите повестки». Приказано было всех, окончивших десять классов, не брать. Дежурили во время налетов — на места, где я жил, Южинский, Трехпрудный, Богословский переулки, падали тонны бомб. От Белорусского вокзала прорывались отдельные «Хейнкели», пытаясь пройти к центру, некоторым это удавалось. Первый налет был 22 июля, потом — почти что каждую ночь, в крайнем случае через ночь. Зажигалки падали во двор, но лично мне не удалось схватить ни одной. Такая музыка была, особенно в первые налеты! Включались мощные сирены, и все это сливалось в жуткий вой. Конечно, народ бежал в бомбоубежища, в метро, иногда даже чуть не в исподнем. Стреляли зенитки, и тоже был очень своеобразный звук. После разрыва зенитных снарядов осколки летят со своеобразным стоном. Одному моему товарищу осколок даже попал на бегу в подошву. Потом он нам ее показывал. Масса осколков валялась на улице. В первый налет наша артиллерия была малокалиберной — палили много, но эффекта мало. И немцы прорывались. Потом появилась более тяжелая артиллерия и стали ставить такие заслоны, что больше уже не прорывались. Перед Большим театром стоял сбитый самолет. И я какое-то время еще работал. На июль-август я даже поступил работать электромонтером в здание Наркомзема. С крыши было видно все, и однажды тонная бомба упала на Колхозной площади, но не разорвалась, все было оцеплено, и два полковника шли, чтобы ее разрядить. Неразорвавшиеся бомбы попадались довольно часто — в нашем районе, на углу Спиридоновки и Ермолаевского, бомба попала в подвал и торчала себе из окошечка. На Садовом стоял киоск — бомба попала в него. Напротив, рядом с Филатовской больницей, стоял двухэтажный домик деревянный, его тоже совершенно разнесло. Около нас, в Трехпрудном переулке, стояла пятиэтажная новостройка 122-й школы. В нее угодила тонная бомба, и погибло 17 человек. В Богословском переулке стоял длинный четырехэтажный жилой дом — бомба попала прямо посередине. Дом разделился надвое, и, как на картинке в фильме «Белорусский вокзал», были видны стены изнутри, часы, репродуктор. Так что я сидел и ждал повестки. Когда мы обращались в призывные пункты, нам говорили: «Ждите».
Долго пришлось ждать?
9 августа пришла повестка — явиться с вещицами на сборный пункт в школу на Лесной. Она и сейчас стоит. Я взял все самое необходимое, попрощался с матушкой. Даже и слез не было — люди еще не привыкли, не понимали, что происходит. Попрощался, как оказалось, на долгие годы — вернулся я только в конце 45-го. Сначала нас погрузили в эшелон, первая же ночь была тревожной — на кольцевой дороге началась бомбежка. В теплушке было человек тридцать-сорок, самого разного возраста. Мы простояли еще день и после этого поехали дальше на Восток, не на Запад — как имеющие десятиклассное образование. Не доезжая Саратова, нас выгрузили в Татищеве, где был огромный сборный формировочный пункт. Там нас разместили в палатках — был август, лето. Кого там только не было, в этом пункте. Был, например, батальон эстонцев. Вели они себя подтянуто, не смешивались с другими, держались особняком и пели какую-то свою эстонскую солдатскую песню, отбивая ритм. В этом пункте мы были меньше месяца в общей сложности, когда однажды нас выстроили в длинную-длинную шеренгу перед прибывшей группой военных — полковников и подполковников всех родов войск. Они проходили вдоль строя и тыкали пальцем, кому в какую группу. Оказалось, что они были из разных училищ — саперного, артиллерийского, авиационного и танкового. Конечно, не спрашивая, по внешним данным, меня направили в танковое — из-за небольшого роста, очевидно. Нас сразу же погрузили опять на поезд и повезли в Саратов, вокруг которого были всевозможные училища, прямо на проходную. Так я попал во 2-е Саратовское танковое училище средних и тяжелых танков. У Т-34 и КВ моторы одинаковые, даже прицелы одинаковые. Но КВ — тяжелая невероятно машина, тонн на десять тяжелее Т-34. И нас учили ускоренным курсом — выпустили в октябре следующего года.
Командиром танка, с двумя кубиками?
Командовать танком дело нелегкое — у тебя ведь еще три человека. И в октябре 42-го вышел приказ Главного управления автобронетанковых войск, Главуправ, сокращенное словечко, о присвоении звания командира танка всему нашему выпуску — в основном москвичам. Быстренько выдали нам офицерскую форму, весьма скромную по военному времени, куда можно было привинтить кубики. И отобрали нас из выпуска группами, человек по семь в разные части. Выписали аттестаты — и на сталинградский поезд, в резерв автобронетанковых войск Сталинградского фронта. Находился этот резерв на ветке по Актубе, напротив Сталинграда, на хуторе Царев, связанном еще с Батыем. Нас прибыло пятеро, а там было не меньше ста человек, обстрелянных, уже бывавших в боях. Поставили на довольствие, ждать распределения. Был уже конец ноября. Дисциплина совершенно свободная, никакая не военная. Ветка шла дальше до Волге, со всякими ответвлениями. Гнали на фронт боеприпасы, продовольствие. Продвигались тяжело — дальше было все разбито, бомбежки беспрерывные. Со стороны Сталинграда шел постоянный гул, Царев был километрах в десяти-пятнадцати, и я просто отправился туда пешком, посмотреть на войну. И абсолютная тишина, никого нет — ни техники, ни живой силы, никого. Только Волга, очень широкая в тех местах, больше километра. И вот я увидел панораму Сталинграда, эти руины, над которыми все время кружили самолеты — не поймешь чьи, даже наши У-2 и итальянские. Шли очень большие бои в небе — потом уже, на расстоянии, в стороне от города я наблюдал их хоровод, настоящий клубок из пяти наших и пяти немецких самолетов. Схватились группа «мессеров» и группа наших «ястребков» и «лавочек». Изредка из этого клубка кто-то выпадал — через крыло и в землю. Совершенно фантастическое зрелище, космическое, если абстрагироваться от войны.
Вот откуда пошел ваш сюрреализм!
Сталинград врезался на всю жизнь четко, как в кинокадрах. 19 ноября нас собрали и зачитали приказ Верховного главнокомандующего о начале наступления, в результате чего Сталинград был взят в кольцо. Тут вызвали меня и еще двоих ребят и послали в часть. И мы пошли на переправу, которая была южнее по Волге — на той стороне были Аксай, Абганерово, известные очень по боям места. В Аксае мы заночевали и направились в 13-й мотомехкорпус, который стоял в обороне на случай попытки прорыва окруженной группировки. Заволжье, ровное место, запорошенное снегом. Нас шло трое. Нам надо было найти расположение корпуса, куда нас определили. По карте мы нашли штаб корпуса в районе Жутова, где нас должны были направить в бригаду. Военных действий не было, немцы отошли, откатились на юг. Подошли наши новые части. И было ощущение полной безлюдности, что не осталось никаких военных. Странное зрелище представляли собой остатки какой-то румынской дивизии — грянули морозы, они шли навстречу в своих высоких бараньих шапках, в абсолютно животном состоянии. Голодные, по-русски не говорят, они брели, лишь бы куда-то сдаться — я и не думал брать их в плен. По дороге в штаб нам навстречу шел румын в какой-то бараньей шапке, весь оплывший, опущенный. Мы ему показали, куда идти. Место пустынное, редкие деревни, калмыцкие поселения, где нет никакой скотины, ничего. Время от времени доносились взрывы, пролетали самолеты. Было морозное утро, все вокруг запорошено снегом. Авиации почти не было слышно, но в Абганерове на «Ил» насел «мессер», «Ил» отстреливался из РСов, но, только когда заработали наши зенитные пулеметы, «мессер» ушел. По дороге, по которой я шел в штаб, я видел следы того, что остается после «Катюш», — четкий выжженный черный круг на фоне поздней осени. А в кругу — обгоревшие человечки, непонятно кто даже, может, румыны — там их много было. Вдруг показался наш «ястребок» и тут же «Мессершмитт». Они снизились, разошлись, и началась дуэль, единоборство. Развернувшись, стали атаковать друг друга в лобовую, в километре от нас. Трассирующие потоки пуль — все было как в немом кино. После того как они прошли друг над другом, наш развернулся через крыло и сразу пошел вниз. Удар о землю, бензиновое кольцо вокруг, и все. И ни одной души кругом — кто и когда его найдет? Вот и сюрреализм. Мы нашли штаб, ночью на него упала бомба, но удалось куда-то нырнуть. Это были остатки частей, собранные после боев. Мне надо было подменить заболевшего командира танка — так я вступил в войну.