Коля, а как вы попали в плен?
В первый раз в плен я попал в Миусской обороне, уже в Донбассе, когда опять оказался в резерве полка. В плен меня взяли в феврале, в окружении — Матвеев курган у реки Миус. Целый корпус, и не один даже. У нас уже не было ничего, ни танков, ни артиллерии, крепко врезали, несколько тысяч погибло. Газетку я читал немецкую, немцы так излагали: «На реке Миус в Донбассе путем ступенчатого окружения был захвачен 4-й гвардейский Сталинградский мехкорпус. Столько-то в плен попало». Немецкий я учил в школе, потом в плену.
Как отнеслись к вам немцы?
Нормально. Не было какого-то издевательства, просто жестко. Шаг влево, шаг вправо. Паек — суррогатный хлеб 300 грамм, доходной паек, через пару месяцев превращаешься в доходягу. Ну а дальше пошли мы в лагеря в Германию. Разные лагеря были и много интересных вещей. Немцы ко мне хорошо относились. Я не попадал на грязную работу, больше среди служащих. Можно было общаться. Хамства никакого не было. В Дрездене находился лагерь «Радебойль» и фармацевтическая фабрика, куда нас водили на работу. Нас было около ста человек, были из ополчения — кого там только не было. Работали все вперемешку, фабрика выпускала сахарин. Ночевали в немецком бараке, маленьком. Нас водили не под конвоем. Мы были почти расконвоированы. Рядом был английский лагерь — англичане работали на обувной фабрике, делали обувь. Бомбить там нечего было особенно, военной промышленности не было — бомбили центр, а это окраина, город был растянут. Со мной работал старый седой немец Айденголлер, воевавший еще в первую войну, он был кадровый работник. Смешной, за 70, ничего солдатского. «О, Николай, будет война конец, будешь нас всех кнутом бить!»
Как вы решились бежать?
Дрезден был на границе с Чехией, а я четко знал, что у меня в Праге есть дядюшка, которого я видел только на фотографиях. Иван Вечтомов, брат моего отца — крупный чешский музыкант, у него есть сын, Саша, и жена-пианистка, Ярмила Черна. И сверхзадачей было найти дядю. Думал скрыться у своих в Праге. Намечал я побег давно, и у меня созрело окончательное решение — идти вдоль Эльбы. Была вторая половина лета 44-го года, август, и я решился. Если бы схватили, то попал бы в разряд штрафников. Первый побег был из лагеря «Ратцманцендорф» в Бад-Шандау, в феврале, неудачный. Бежал я один — со мной собирался еще один, но передумал, пришлось одному, тянуть было нельзя, август — подходящее время года. Побег удался, я бежал прямо из Дрездена, где находился лагерь. Особых трудностей не было, я заготовил хорошие ботинки — на деревянных подошвах далеко не убежишь. Надо было выбрать время. Фабрика на окраине Дрездена была обнесена забором, за ней шла трамвайная линия, за ней парк, а дальше — поля. Я все это наблюдал и отрабатывал все варианты. Было воскресенье, когда нас привели на работу. Первый день я прятался в узкой полоске кукурузы. Я знал только одно — что очень недалеко чешская граница. Прекрасным ориентиром была Эльба, на которой находился Дрезден. Бад-Шандау находился уже на бывшей границе с Чехией, где был протекторат. Я заранее приглядывал себе местечки, где можно отсидеться днем. Там были небольшие лесочки, народу было мало — все на войне. Был такой момент, когда надо мной пролетала эскадра «летающих крепостей» — бомбить Дрезден. И я лежал, прятался. С питанием в это время проблем не было — кругом были яблоки, можно было держаться.
А как вы перешли границу Германии?
Добрался я до границы протектората — Литомержице. Прошел через Судеты, неплохо стал ориентироваться и оказался в Чехии. Там я стал вести себя более нахально и даже выходил на открытые места, где нельзя было пройти лесом. Когда я перешел границу протектората и стал смелее выходить из леса, наступил самый решающий во всей этой эпопее момент. Под вечер я уже не скрывался, немного расслабился — чехи в то время немцев очень не любили. Шел я через небольшие густолиственные леса — дубы, вязы. Но стал проходить днем и открытые пространства. Видел, как работают чешские седлачки. И как-то вечером я шел мимо отдельно стоящего хутора и увидел большой стог соломы, который и облюбовал, чтобы спокойно заночевать. И вдруг выходит немолодой чех, седлак, простой человек. Видит: бродяга какой-то, закуривает и обращается ко мне довольно дружелюбно: «Кам деж?» («Куда идешь?») В то время я и этого не мог понять. Я бормотал: «Прага, дядя». Он понял по моему виду, что иду я издалека. Ну, я сказал, что русский, бежал. Чех угостил меня сигаретой, предложил устроиться у стога, а когда стемнеет, придет и принесет хлеба. Я тут же ушел, стал выкапывать себе небольшую пещерку в стогу соломы, прилег, а как стемнело, он пришел и принес мне кружку кавы горячей, напитка типа кофе, кусок хлеба, смальцем намазанный, — чего я давно не видел, ведь по пути ел одни яблоки. А он говорит: «Русский доктор, русский доктор» — вроде отведет меня к какому-то доктору. Прошел еще день, я только забрался в свою пещерку, прикорнул — там хорошо, тепло в сене. И вдруг проснулся — какие-то голоса. В лицо мне направили резкий свет и говорят уже по-русски: «Где этот самый беглец?» Я вышел — стоит высокий человек: «Вы сбежали?» Я ему рассказал, что и как, когда и откуда сбежал. Он говорит: «А я — доктор Иван Пирогов». Потом я узнал, что он — местный ветеринар и личность весьма уважаемая. А крестьянин, его приведший, состоял при нем помощником. Я сказал, что знаю одно — в Праге живет мой дядя, Иван Николаевич Вечтомов, адреса которого я не знаю. Он предложил попробовать его найти. Я стал ждать, и через день-другой появляется Пирогов. Он узнал адрес дяди через адресный стол и написал ему открытку. Прошло еще несколько дней, он пришел и говорит: «Дядя приедет через пару дней». Местечко это называлось Копидлно, в 70 километрах к востоку от Праги, на железной дороге — даже станция там есть.
Интересно, как сложилась судьба доктора Пирогова.
Прошла еще пара дней, и вот появляется мой дядюшка, Иван Вечтомов, очень известный чешский музыкант, виолончелист, концертмейстер Пражской филармонии. А с ним молодой паренек — его сын Саша, который стоял поодаль. Я дядю никогда не видел, но с отцом у них была большая дружба, и они переписывались. Отца уже не было в живых, он погиб в блокаду, в декабре 41-го года. Дядя об этом не знал, не было никакой связи — и просто изменился в лице. Он уехал и вернулся через неделю, сообщив, что может взять меня в Прагу. Тетя Ярмила, его жена, сказала, что меня обязательно надо спасти, — и они решились. Он привез мне черную шляпу, плащ блестящий — и поздно вечером купил мне билет на ночной поезд. Поезда шли затемненные, но часто были эсэсовские проверки. Так что мы ехали в разных концах вагона. Приехали на пражский вокзал и пошли по темным улицам. Так в начале октября я в первый раз попал в Прагу. Был, правда, опасный момент: на улице часто встречались полицейские, которые были очень монументальны — в огромных конусообразных плащах и касках на голове. Дядя идет метрах в пятнадцати впереди, я за ним в более-менее сносном виде, с мешочком. И вот стоит эта фигура в плаще до земли колоколом — посмотрел на меня сверху вниз, но пронесло. Проехали даже на трамвае. И вот после всех перипетий лагерных мы поднимаемся на лифте на четвертый этаж в роскошную, с коврами, печкой и картинами на стенах, квартиру в центре Праги. Такое облегчение! Там тетя Ярмила в слезах, ни жива ни мертва — переживала ужасно. Квартира была кольцевая — кухня, спальня, столовая большая, ванная. Я у них жил долго, но не выдержал и сказал: «Надо к партизанам». Уже ходили слухи о словацком восстании, говорили, что партизаны появились в окрестностях Брно — на Чешско-Моравской высочине.
Дядя был как-то связан с подпольем?
Связей у дяди, конечно, никаких не было — партизаны имели свои каналы. Это было полным сумасшествием, но я отправился искать партизан — в черной шляпе и своем плаще блестящем. Места я примерно знал — изучил великолепную карту. Выдавал себя за цивильного русского, работавшего у Бауэра. И однажды меня задержали чешские полицейские и посадили в камеру, где сидели еще человек пятнадцать русских и украинок. Там я пробыл сутки или двое, а потом посадили нас в огромную телегу и отправили с отступающими немцами — фронт приближался. И попал я снова в Копидлно, где опять спрятался в стогу у крестьянина. Снова пришел Пирогов, вызвал дядю, но тот сказал, что не сможет больше меня держать — опасно. Но я ведь сам пошел искать партизан.
Прямо Швейк! И как вы их нашли?
Неплохо ориентируясь по карте, я проработал маршруты и взял направление на Восточную Чехию, к окрестностям Брно. В городке Пардубице я перешел Эльбу и пошел дальше, иногда в открытую, днем. А ночью опять находил себе закуток — все-таки время было не очень холодное. И таким образом я добрался до Моравской высочины, севернее Брно, где небольшие пологие горы. И пришел в небольшую деревушку Дольне Яновице, и спросил у седлачки, крестьянки: «У вас тут партизан нету?» Она говорит «Нету, нету — вот тут дом на краю стоит пустой, ляжешь на полу». И я сразу уснул. А наутро слышу голос: «Где этот русский, который партизан ищет?» И входит приземистый мужичок в шляпе и с автоматом. «Ты кто?» Я и говорю. «А я — Семен». Тоже, кстати, танкист, водитель. А третий был цыган по имени Сэм Черны — действительно черный и в черной шляпе. Он был местный и всех там знал. Оружия у меня не было, и надо было его добыть как-то. Пошли мы к лесникам и экспроприировали, под расписку, для меня охотничье ружье. Так я попал в отряд имени доктора Мирослава Тирша. Это герой чешского Сопротивления, точно не знаю даже кто.
А кто были чешские партизаны? Кроме английских парашютистов, убивших Гейдриха, я никого и не знаю.
Ядро отряда составляли наши парашютисты и словаки, командиром отряда был лейтенант Иван Лабунский из киевского партизанского штаба, все было организованно. Остальные были в основном из беглых пленных. Партизаны — это была такая смесь из военнопленных. На фото в Дольне Яновице в отряде нашем — Семен Зайцев из Тамбова, молодой парень со «шмайссером» на брюхе — Серафим из Одессы, а из бывших пленных сибиряк Василий Макрушин — тоже разведчик, у нас разведгруппа была. Тоже бежал. Посередине чех с подругами покрасовался. Был у нас беглый англичанин, он так неудачно прилег на автомат, что выстрелил, и ранило его. Я человек был очень увлекающийся в юности, и мои увлечения меня все время отвлекали от основного дела. Я увлекался и радиотехникой, и особенно химией. Увлекался пиротехникой, любил делать бенгальские огни из бертолетовой соли с добавками. Когда попал к партизанам, я даже взорвал один мост. Ужасный был момент, когда укладывали шашки, нечаянно зацепили шнур, и все упало, но Бог миловал. Снова вдвоем сложили и прикрепили. Так, я считаю, себя полностью реабилитировал, став партизаном.