ных культур, тогда он был в церкви недалеко от Курской. Была Ольга Николаевна Глухарева, видевшая, что я Востоком интересуюсь. Она стала меня туда вводить, с нее я этим увлекся. Пришел я туда как оформитель году в 67-м, самыми интересными были две выставки, «Кимоно и веера Японии» и «Маски и театральные куклы народов Востока». В Азию поехали Калинин, Немухин, Плавинский и я. В горкоме нас ублажали и стали посылать группы по три-пять человек. Сами придумывали, куда ехать, и нам выписывали командировочные. Ночью на Иссык-Куле старое кладбище пошли искать, страшно было. Позже огромное впечатление я получил от замечательных поездок на Дальний Восток, Кунашир, Курилы, Охотское море, где я был в Николаевске-на-Амуре. Воспоминание о Кунашире долго не оставляло меня. Я люблю природу непричесанную, а она там настолько величественная, что полностью соответствовала моим чаяниям. Мои работы связаны не только с собственным состоянием, но и с общественными катаклизмами. Тайфуном, например. Эпичностью легенды. У меня сложный ассоциативный ряд. Мне подсказывает внутренний голос. Это скорее общее настроение. Название рождается в процессе работы, и возникают новые идеи. Гробницу Чингисхана вообще очень трудно объяснить логически.
Коля, ваши картины строятся как фантастические пейзажи, природа важна для вас до сих пор.
Я ведь начинал с натурных работ после войны. Пейзажи писал 10 лет, и они помогли мне создать свой собственный мир. Вечерние состояния природы дали мне особое отношение к цвету и свету. Пейзажи писали все — и Оскар Рабин, и Немухин. У меня даже хранится 60-го года очень хороший натурный этюд Лиды Мастерковой. Тушь — моя ранняя абстрактная графика, 50-е годы, а большие вещи, пространственные композиции, связаны с натурой и строятся по закону пейзажа. В Третьяковке я хотел бы сделать итоговую выставку всей жизни. И я хочу нарушить искусствоведческие каноны — в сочетании ранних, долианозовских работ, когда я полностью занимался натурным пейзажем или делал их по эскизам. Но считается, что такое сочетание — нарушение экспозиционных принципов.
Записка Н. Е. Вечтомова:
Мое любимое состояние природы земной и внеземной — вечернее, это как бы переход между светом и тьмой. Волшебная грань самая прекрасная, загадочная и неповторимая, тот небольшой отрезок времени, когда весь окружающий мир, все предметы обретают как бы иной смысл, иное содержание, начинается волшебство перевоплощения. Это время самое подходящее для творчества — все, что мы определяем как искусство. Дневной мир — это мир суеты, житейских дел, работы — мир неистового света, солнца, ярких кричащих красок и контрастов. В отличие от многих других романтиков я пишу не утром, а вечером, когда день подходит к концу и возникает новая жизнь. В вечерних и ночных состояниях возникают свои закономерности и процессы. В темных массах деревьев, силуэтах архитектуры, горных ландшафтов мы видим совершенно преображенный видимый мир. Ведь даже в реальном пейзаже мы видим, как то, что при дневном освещении казалось обыденным и банальным, с наступлением вечера приобретает совершенно иное звучание и смысл. Это мой мир.
Я училась в Уральском университете на филфаке, на втором курсе, рядом жила Мария Николаевна, тетя Коли. С ней я познакомилась в доме отдыха, мы были в одной палате и подружились. Я ее навестила, она обрадовалась, открывала альбомы, рассказывала — там совсем другая жизнь, музыканты, священники. Отец ее был священником в Сольвычегодске. В Екатеринбурге в Летнем саду было собрание, концерт, а ему, священнику, пойти нельзя. И сыновья, а их было трое, делали ему щелку в заборе, чтобы он мог послушать. Священник в рясе лезет музыку послушать! Замужем она была за старым коммунистом, который был директором завода, и первый класс Коля жил у них в Ленинграде, потом в Воткинске. Потом их пути разошлись, и он переехал к маме на Патриаршие пруды. Их дом был гостиницей «Америка» до революции, теперь его уже нет. Рядом был Палашевский рынок. Мама была очень интеллигентный человек, мы жили в одной комнате, и я, чужой человек, со стороны приехала, не слышала от нее даже намека на недовольство. Такое редко встретишь, хотя сама она была довольно активная. Ее матери было всего 28 лет, когда она умерла от инфлуэнцы, оставив четверых детей. Есть фото, где их отец и четверо детей. По детям видно, что богатые были люди. Мать ее, Колина прабабушка, была актрисой Малого театра. Когда дочь умерла, она со своего зятя взяла торжественное обещание, что он больше не женится. И он не женился. Потом случились война и революция.
В самый разгар войны я бросила комсомол, ушла, потому что в чем-то почувствовала ложь. Ходили все время, года два посылали ко мне, но я никому ничего не обещала, это было дело моей совести. После третьего курса приехал Коля, и мы встретились. Он уже учился в училище, но на меня впечатления старшего не производил. К Евгеньичу не придирались больше, в училище был народ благородный, и о войне не спрашивали. Стали писать письма. Потом их сожгли, а жаль, я ведь человек неживописный, мне это было очень интересно. Диплом я писала по Мамину-Сибиряку, по повести, которую мало кто знает, «Охонины брови», о революционном движении на Урале. Я приехала в Москву, занималась в библиотеке Ленина, изучала газеты конца XIX века. Я окончила и получила назначение в Иркутск, мне там очень нравилось, чудесный город, ходила, бродила, ничто меня не связывало. Иркутск мне очень запомнился. Вернулась в Москву, работы нет, сначала мне предложили «Вечернюю Москву», но журналистская работа мне не очень понравилась. Потом мне повезло, и я устроилась в вечернюю школу на строительстве университета. Это был 1950 год. Рабочие ребята шли в школу. Тогда еще не было электричек, были поезда, на последнем поезде я ездила домой. Я старалась не будить, не беспокоить свекровь. А здесь, в Виноградове, работала рядовой учительницей знакомая моих родителей. И нам дали очень хорошую квартирку — полдомика со своим входом, отдельной печкой. Уже родилась Лена, мы с ней вместе и переехали. Коле оставалось учиться еще год. Тогда появились и Лида с Володей, был еще один, сорвиголова. Когда мы здесь уже жили, к нам всегда приезжал Володя Холин, один, с Лидой они разошлись.
Буквально напротив жили Кропивницкие. Евгений Леонидович часто на этюдах появлялся, они ходили вместе с Колей. Ольга Ананьевна была очаровательная женщина, очень интеллигентная, я таких не видела. Работала она в библиотеке. У них было много книжек в красивых переплетах. А какие у нее работы были потрясающие! Они стоят у меня перед глазами, красивые, жизнерадостные. Но у них собираться места не было. Оскар с Валей жили в Лианозове в бараке, им дали большую комнату, соседка-врачиха была хорошая, очень положительная женщина, никому не мешала. В огромной комнате жили они с двумя детьми, маленькими Катюшей и Сашей. Потом добавились другие. Поэт Сапгир был просто неразлучным с Кропивницкими. Холина помню, он очень дружил со старыми Кропивницкими, с Ольгой Ананьевной, но с ней нельзя было не дружить, это человек с потрясающей, дореволюционной интеллигентностью. Людям было интересно, там были благожелательные люди, хорошая компания — не распитие, не в этом дело. Дети принимали участие и женщины. Показывали друг другу картины. Коля считает, что первой его зрелой работой был «Реквием», но мне кажется, что была другая, красно-черная, какая-то россыпь. Оскар тогда был вроде как революционер среди всех, этого у него не отнимешь. Помню его работу — в очереди за водой стоят люди с бидонами, воды-то нет! Так высказаться не всякому в голову придет, а Оскар мог. Оскара я очень уважала, это глубоко порядочный человек. Был там один очень рассудительный человек, он мне не нравился, и о нем я забыла. Остальных я любила всех. Компания была общая, но потом я их мало встречала. Когда Оскар переехал, реже стали собираться. Рядом поселился Глезер, и вокруг Оскара началась другая, не наша жизнь. Бывали у него, смотрели картины, но это был как салон, где картины можно показать. Но Глезера я забыла, я же в деревне 10 лет жила, я и Оскара с Валей стала забывать. Потерю Саши Кропивницкого я ужасно переживала. Ужасно жалко Сашу, просто поверить не могу.
Оскар сначала работал на строительстве железной дороги прорабом. Я недавно с собаками навестила то место, где работал Оскар. Теперь это просто водопроводная станция. Туда приходит необыкновенно нарядный паровоз. Постепенно Коля Оскара и Льва пристроил на художественный комбинат. В официальном комбинате можно было получать зарплату, и работать приближенно к своей профессии. Лев жил поначалу там же, где Оскар, в Лианозове. Там был лагерь, какие-то ящики делали. Жили они с Шурой в бараке, среди заключенных, строили станцию, страшно далеко, но мы все равно туда ходили. Лев был очень деятельным. И каждый раз у него новая работа, и все свежо, ярко, сочно, он много работал. До заключения у него была первая жена, Шура появилась в лагере. Она поехала на родину, привезла какую-то запись магнитофонную Льву, с такой радостью везла, вернулась, а его нет. И я никогда не забуду ее растерянность, потерянность от такой неожиданности, было страшно. Как она была потрясена. Появилась Галина, ревнивая, завистливая. Даже своей дочери она дала фамилию Льва. Мужчинам надо думать об этом — так нельзя, надо поддерживать людей. Валя однажды пережила трагедию, и отходила ее Шура, жена Льва, Валя жила у нее в поселке. Выжила она благодаря Шуре, она ее не оставляла, существует солидарность между женщинами. На зиму они брали бездомного котенка, приходит весна — ну, теперь до свидания! А в трудное время опять пригревают. Со Львом у меня были хорошие отношения, он все время зазывал к себе, и я все время отказывалась. С Колей мы говорили — о ком я скучаю, тоскую, так это о Леве Кропивницком. Я ему мало внимания уделяла, а он много раз приглашал, очень жаль, что его нет, интересный был человек!
Когда мы жили в двухэтажных домах, лестница была в каждой квартире, пришли Володя с Лидой к нам от Оскара, там подвыпили, Лида только смеется над ним, а он ползет по этой лестнице — так напился и бормочет: «Ой, все меня опередили!» На лыжах мы с Лидой и Володей ходили рядом, в наших лесах, есть фотография. К ним из поселка мы раз пришли ночью на лыжах, были отчаянные. Игорь нас провожал обратно. Володя с Лидой купили прелестную квартирку однокомнатную в Химках. Лида же мастер, эстет, знаток старинной мебели, музыкант, бесподобная певица, только скрывает, молчит об этом! Вообще, она великий человек. Новый год однажды встречали в лесу, начинали здесь, а потом ехали на лыжах к Оскарам. Евгений Леонидович не принимал в этом участия — возраст. Холин не катался. Сева Некрасов как-то на нас рассердился — мы должны были вместе ехать на лыжах, звонил-звонил в дверь и не мог дозвониться. Ждал и не мог дождаться, рассердился очень сильно — теперь, мне кажется, он в других сферах существует. Но у нас была и другая компания. Моя университетская подруга вышла замуж за москвича из судейских, с ними мы все время делали эти лыжные походы, уезжая на электричке в Заканалье, очень далеко. Соревнование было, кто первым увидит звезду. Потом начинался закат. Мы ходили почти каждое воскресенье. Однажды мы сделали для себя открытие. Были на свадьбе в лесничестве, наша бывшая нян