ька выходила замуж, были дети и внуки. И мы пошли в лес, ночью, темно. И вдруг увидели здание церкви, все было открыто, осмотрели алтарную часть и здоровенные старинные иконы.
Каждый год мы ездили в Прилуки. Прилуки были просто прекрасны. Мы все собирались на майские праздники, брали грузовую машину, обычно я, у меня были шоферы знакомые, забирали остальных, Немухина, детей, и ехали. Игорь и Лена почти ровесники. Потом опять приезжали — Володя отдавал нам комнату на все лето. Потом жили в доме напротив, там какая-то его родня. По деревням я не ездила, они ездили, туда, где была церковь. В Прилуках кошки майских жуков ловили перед Володиным домом. А Лида — врожденная кошатница. Даже приехав в наш поселок, сразу бежит в магазин покупать пакеты, потом по огородам ищет кошек и находит, спасает. Моя дочка отличилась в Прилуках. Там была телячья ферма — и однажды закололи теленка, ободрали шкуру, повесили на заборе, она увидела и говорит: «Ее раздели!» Потом Лена стала плохо переносить дорогу, и мы решили отправить ее на юг, к морю, и поехали в Крым, в Евпаторию. Потом нам очень понравился Симеиз. В Крыму Коля все время рисовал, делал какие-то набросочки. В Крым мы три раза ездили. Тетя Маня приезжала, отпустит нас, мы куда-то странствовать идем. Тетя Маня нянчила Лену до годика. Потом уехала в Екатеринбург. И мы взяли няню, ее мне рекомендовала техничка из школы. И мы на лето приехали в гости в деревню Черницыно, еще к хозяевам, там Лена научилась говорить. Было это в 54-м году, еще до Прилук. «Матена идет» — были первые ее слова. Девочка хозяйская у нас училась, восемь классов окончила, получила паспорт, теперь живет на Дальнем Востоке, в Магадане, в поселке. Мать ее нам продала дом, а потом ее саму убил зять молотком. Она была очень сварливая. Хотя убивать нельзя, конечно. К нам она относилась хорошо, предупредительно, а в колхозе была бригадиром, зверским: «На работы, кончай, выходи!» А женщине надо печку, воду, она все погасит. «Нет, выходи!». В доме нет вторых рам, дует, печки хорошие. Там, говорят, в лесах ходит женщина в черной одежде. Один заблудился, лес любил очень, и не пришел, пошли искать, так и не нашли, а он старенький. Наутро нашли, ночь он провел в лесу и рассказывал, что она к нему подошла. «Василий Васильевич, вы испугались?» — «Да нет». И этим криком его только отпугивали.
Коля бы не заблудился. Я в этом в Крыму убедилась. Когда-то он с товарищем был там, и они пешком добрались до Бахчисарая, бывших татарских селений. Я была уже полуживая. И по большому каньону он нашел дорогу по какой-то выбоине, которую запомнил. И на следующий год совершенно безошибочно на каньон вышел. Евгеньич ведь следопыт! Он с детства увлекался картами географическими. В Германии в первый раз он просто с голоду сдался. А второй целый месяц двигался и однажды ночью слышал, как тикают часы, но где, откуда? И такое это было переживание, а это просто шуршал яблочный лист. С Сашей Козловым они вместе были в отряде, он русский, тоже с Урала, из Перми, служащий, мы его потом видели, он к нему заезжал, с семьей познакомились, потом умер. Больше он ни с кем отношений не поддерживал. Был еще некий Бреднев, немолодой уже, Коля его уважал необыкновенно, превозносил, но когда и где его встретил, не знаю. Я поняла так, что в лагерях, в Германии, но как они нашлись, не знаю. Он пережил заключение и здесь после войны. Вот надпись на фото Бреднева: «Лагерь Ратцманцендорф Бадшандау, сентябрь 43 — февраль 44, первый побег, человек лагерной судьбы, в плену у немцев, потом НКВД жить не давало, дали срок за измену родине, после ухода Берии вернули комнату в Брюсовом переулке в Москве». А сейчас заблудился в Лианозове, его увидела подруга дочери: «Николай Евгеньевич, а вы куда?» — «А где я?» И она его привела.
Мы очень любили оперу и всегда стояли в очередях за билетами, так послушали всю оперу в Большом театре. Мы очень любили консерваторию. Ходили без Лиды, она была сама по себе. Всегда можно было купить билет. Так я нашла Сашу Вечтомова. Саша, двоюродный брат, немножко моложе был, ему 16 лет было, когда они встретились в войну. С Евгеньичем мы в тот день повздорили, я пошла слушать органиста и вдруг увидела афишу — Саша Вечтомов! Его хотели принять в консерваторию, а он сам великий музыкант — нелепо. Он участвовал в конкурсе Чайковского, получил премию и был в жюри. Мы с ним переписывались. Умер он ужасно. Помню, ходили к скульпторше Горчилиной в старинном доме у Большого театра. Приятная женщина и интересное общество. У нее мы встречались с вернувшимися из заключения артистами. Там была одна танцовщица, она сочиняла песни и пела под гитару. Было очень интересно, осталась запись. У Марии Вячеславовны умер младенчик, его скульптура стояла на видном месте. Она подружилась с Максимом Архангельским, он помогал ей. Были Оскар, кто-то еще. Коля тогда работал в Музее Востока. Там была Таня Метакса, молоденькая, ровесница Лены, ее родственник был знаменитый Костаки. Был грузинский художник, но с ним он не очень дружил. Мастерская на Маяковской была идеей Володи Немухина. Они ужасно ссорились. Сейчас у Немухина больше успеха, Евгеньича это задевает, хотя он не распространяется.
.. У меня брат был изумительный человек, блестящий математик, ночами занимался. «Я открыл теорему!» — а потом: «Представляешь, она была открыта, а я не знал!» Он изобрел десятичный словарь, изучил все и вручил мне. «Костя, новый словарь — надо, чтобы прошло много лет, чтобы им пользоваться!» — «Да. Лет двести нужно будет на него». Он мне его отдал, сошел с ума и умер. И у меня лежит этот небывалый десятичный словарь, вот и не знаю, кому его передать.
Родился в 1923 году в Москве. Участник Великой Отечественной войны. Был в плену. Дважды бежал из лагерей под Дрезденом. Войну закончил в партизанском отряде в Чехословакии. В 1946 году принят в Московское городское художественное училище, которое в 1949 году расформировали «за формализм». Моими учителями были: Перуцкий М.С., Дорохов К.Г., Бойм С.С. В 1951 году окончил художественное училище «Памяти 1905 года». Стал работать дизайнером (интерьер, плакат, промграфика).
Начало моей самостоятельной живописи связано с пейзажем. Я старался передать состояние и настроение природы. Особенно привлекали вечерние мотивы: облака, силуэты деревьев, скалы, сумерки, закаты, дальние ночные зарницы…
Конец 50-х годов отмечен резким изменением моего творчества. На смену натурным вещам пришли беспредметные композиции. В работах стала возникать космичность ощущений и сознания. Обобщенные органические или геометрические формы помещались в условном бескрайнем пространстве. Эта тема нередко решалась в черно-красном или в светлом серо-голубом колорите, что соответствовало вечернему и ночному или дневному состоянию работы.
В конце 50-х годов я познакомился с художником Е. Л. Кропивницким, его женой О. Потаповой и с их зятем художником Оскаром Рабиным, а позже и вернувшимся из лагеря после реабилитации их сыном художником Львом Кропивницким. Оскар Рабин в своей барачной квартирке в поселке Лианозово стал устраивать по субботам показ своих и наших работ для всех желающих. Вскоре я познакомил с ними моих тогдашних друзей Лиду Мастеркову и Владимира Немухина. Так возникла так называемая «Лианозовская группа». Произошло это в конце 1958 года.
В 1961 году в июне я устроил в московской коммунальной квартире (Южинский пер., 10, кв. 23) в комнате, где тогда проживала моя мать, Л. П. Вечтомова, свою первую персональную выставку, представив на ней около 20 работ. Просуществовала она около месяца, посетило ее более 400 человек. В 1966 году в Польше на фестивале изящных искусств в г. Сопоте состоялась первая выставка 16 московских авангардистов, в которой я участвовал. К этому времени Оскар Рабин и Лев Кропивницкий работали вместе со мной в оформительском комбинате.
В конце 1966 года художественный руководитель клуба «Дружба» завода «Компрессор» Александр Глезер предложил провести нашу выставку в клубе. Собралось 12 участников, выставка была открыта в январе 1967 года. Выставка просуществовала два часа и была закрыта милицией по распоряжению свыше. Все-таки за это время ее посмотрели тысячи человек. После этого последовала проработка меня, О. Рабина, Л. Кропивницкого на закрытом собрании в нашем комбинате. В газете «Московский художник» от 26 мая 1967 года появилась статья, обвиняющая меня, О. Рабина и Л. Кропивницкого в отсутствии патриотизма, формализме и «извращении советской действительности».
Спустя восемь лет, в 1975 году, состоялась одна из первых официальных выставок в Москве, в которой я участвовал. Это была первая разрешенная в помещении выставка 21 художника-авангардиста в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ, которую посетило за 3 недели 45 000 зрителей. В это же время организовалась секция живописи при Московском горкоме художников-графиков на Малой Грузинской, 28, со своим подвальным выставочным залом. Первой выставкой в этих залах была выставка семи художников: В. Калинин, В. Немухин, Д. Плавинский, Д. Краснопевцев, Н. Вечтомов, О. Кандауров, А. Харитонов.
В 1975 году уехал в эмиграцию собиратель и коллекционер работ московских художников-авангардистов поэт Александр Глезер. Он вывез с собой большую коллекцию наших работ, в т. ч. и моих. Начиная с 1976 года в результате его активной выставочной деятельности по всей Западной Европе и всему миру прошел целый ряд выставок коллекции наших работ, начиная с Центра Помпиду в Париже в 1976 году и кончая США и Японией.
В последующие годы (1976–1978) я участвовал в многочисленных выставках, проходивших на Малой Грузинской, 28. В 1983 году прошла в этих залах моя персональная выставка. В 1988 году я вошел в группу «Арс», состоящую из девяти художников.
Основные мои материалы для живописи: масло, холст, реже оргалит. Делаю много рисунков черным «итальянским» карандашом. Также много работ выполняю на бумаге, в технике акварель, тушь, реже темпера, акрилик. Работаю над монотипиями.