Сейчас появилось много версий того, что произошло в Манеже, кого конкретно ругал Хрущев «педерастами» и «абстрактистами». Сам Хрущев уже на пенсии вспоминал, что сами художники, академики толкали его, ничего в искусстве не понимавшего. Говорил, что его разозлили.
Да, враги художников — сами художники. Это абсолютная и истинная правда. Никакие запреты не были продиктованы сверху. Просто это нормальная кормушка, которую использовали артисты. Вот и все. И конечно, такого эмоционального человека, как Хрущев, да еще первого секретаря, да вокруг холуев столько, сами художники спровоцировали. Когда я начал приближаться к старости, то решил подать заявление в Союз художников — я же еще работал в детских театрах. Тогда я в первый раз выехал во Францию вместе с Галей, и они боялись, что я удеру, отобрали паспорт и отдали его только в поезде. В России меня ждало приглашение на Дюссельдорфскую международную выставку, и мне пришлось идти в ОВИР, где мне сказали, что они ничего не могут сделать. Но художник Боря Жутовский, очень симпатичный и неглупый человек, зять Хрущева, между прочим, сказал: «Эдик, я напишу письмо, а ты подпиши и отвези его на Старую площадь». Меня отфутболивали-отфутболивали, и я, признаться, не поверил, но письмо подписал. Еще Тарусы не было, и мы ездили с Галей в Погорелку. Я поехал в мастерскую собирать вещи и карандаши, возвращаюсь, а Галя и говорит: «Тебе звонили со Старой площади — сказали срочно позвонить!»
Я набираю номер, и мне говорят: «Эдуард Аркадьевич, прошу вас, отложите отъезд свой!» А я уже машину заправил, тогда ведь с бензином было очень плохо. «Ну, мы вас очень просим — возьмите паспорт и приходите». Это звонили из отдела идеолога Яковлева. Я туда прихожу, сидит человек моего возраста, у него тоже татуировка. А я такой в этом плане нахал, говорю: «Смотри, у меня — то же самое!» — «Да, я служил во флоте, потом в Канаде послом служил, а сейчас вот в отделе ваше письмо разбираю. Что у вас произошло?» Я и говорю — уезжать в Дюссельдорф надо, галерея дает картины, а меня отфутболивают и визы не дают. «Да нет проблем, — говорит он, — сейчас позвоню!» И звонит он в Союз художников: «Вы что? Завтра к вам придет Штейнберг, в течение такого-то времени дадите ему визу!» Мы с ним поговорили, я и сказал, ничего-то у вас с перестройкой не выйдет — слишком серьезная это проблема, менять психологию надо. «Ну, вы всегда пессимистом были, так и остались», — они все знают.
Ну, я поехал на Гоголевский бульвар, где Салахов сидит. Пошел в отдел гэбэшный. Там женщина говорит: «Звонили, вот вам виза, распишитесь». А я: «Почему на одного, я с женой выезжаю». Она как завизжит: «У нас академики с женами не выезжают!» Ну, говорю, академики не выезжают, а я хочу. Они спросили, почему я не член Союза? А у них там семь лет лежат документы, подписанные Андроновым и прочими академиками, а меня не разбирают. Я не жаловался — лежат и лежат. Она как начала кричать на меня, я говорю — подождите минутку, я-то при чем здесь? Набираю номер, спрашиваю: «Я еду с женой или без?» — «Конечно с женой, мы же с вами договорились! Дайте-ка трубку». Она сразу белая стала. В общем, выехал я в Дюссельдорф, вернулся, звонит приятель, который работал завсекцией театра: «Эдик, что ж ты молчал!» — «Но, старик, семь лет лежит документ, мне же неудобно просить тебя, мы же на, ты“!» — «Давай срочно приезжай, вешай свои театральные эскизы». И меня в течение двух минут приняли. И я стал получать пенсию. У меня ведь 38 лет стажа, с первой выставки молодежной. И я хорошую пенсию получаю — две двести. Я ж не знал, что на Запад уеду, — это все неожиданно было!
Уезжать я никогда не собирался, да и сейчас никакого паспорта не хочу получать. В этом плане я чист как чекист. Меня абсолютно не интересуют ни магазины, ни свободы западные. У меня нормальная для художника карьера — несколько музейных выставок было в Германии. Да и в Америке я выставлялся. Художника ведь вообще никто не обязан содержать.
У меня вообще есть такая концепция, что перестройку органы задумали. При Сталине просто к стенке бы поставили, а тут давали возможность художникам по иностранцам ходить, и в посольства, и по домам, и никто нас не трогал. Мы были на виду, а американцы книги передавали, за которые потом сажали. Интересное время было. Приятель мой, Володька Марамзин, выдумал, что Путин его допрашивал, когда он сидел в Большом доме. Я с ним даже переругался! Говорю: «Старик, кончилось это все — может быть, будет хуже, но в том виде КГБ кончился! Почему ты считаешь, что старший Буш, который был начальником КГБ американского, — хороший, а Путин — плохой? Ведь творили то же самое!»
Зачем вам сейчас Союз художников?
Почему я вообще туда хожу — в моей мастерской свояк живет, художник Башлыков Володя, а мастерская фондовская, и, если я взносы не буду платить, могут отобрать. Мне ее купить предложили, но первый этаж, хрущевка, завтра ее сломают — а там 400 баксов метр. Я был там в прошлом году, взносы платил. Вот так я, ваш покорный слуга, и живу. Очень недоволен современной жизнью, которую откровенно не понимаю и понимать не хочу. У меня все симпатии старые остались. И вообще, мне XIX век ближе, чем XX. И фотографию я люблю XIX века, а не современную. Не люблю ни Родченко, ни Лисицкого фотографии формальные. Не люблю современные инсталляции, объекты всякие. Конечно, в поп-арте есть вещи замечательные, ранний Джаспер Джонс или Раушенберг — я огромную выставку в Помпиду видел. Но потом-то все в коммерцию превратилось. Я Моранди люблю — на нем искусство кончилось. Я серьезно отношусь к Пикассо, к Дюшану, я понимаю, что это такое. Вот на что богоборец Дюшан, но он же себя не рекламировал, и никакой тусовки вокруг него не было. В парижской школе тусовки не было, они были связаны чисто географически — вокруг была чужая история, чужая страна, сами они были ущемленные эмигранты.
Ваша ситуация 60-х годов!
Да! Сейчас в Париже была выставка Старицкой, Маркадэ сделал. Но это просто похоже на Лиду Мастеркову, один к одному. Они никому не нужны были. Это была экзистенция в чистом виде. Тогда и экзистенциализм во Франции возник — мне ближе Камю, но не Сартр. Как художник я знаю, что во французскую культуру с улицы войти практически невозможно. И есть хорошие художники, которые никогда туда не попадут. У меня есть замечательный приятель, художник Пизар, который 50 лет назад приехал во Францию, да так и остался. Мы очень близкие друзья. Жена его работала в издательстве «Галлимар» всю жизнь, а Пизар стал знаменитым полиграфистом. И он мне рассказывал: «Получил я паспорт французский, прихожу к своим приятелям — французам и говорю: вот, старики, я теперь француз! А они: „Ты никогда не будешь французом!44» И я смотрю, как они устраивают приемы, — у них вообще французов очень мало. Прежде всего, ты должен хорошо знать французский язык. Или вообще его не знать. Старик Мансуров всю жизнь прожил в Париже и не говорил по-французски. Это мне Ренэ Герра рассказывал. Сутин не говорил по-французски, только на идиш. Есть дебилы вроде меня — я никогда не учил и не хотел учить язык. Эгоизм, конечно, но я хотел себя сохранить. Если б я знал французский, я бы полез бы сейчас очень высоко, но мне это не нужно!
В перестройку любой приехавший эмигрант воспринимался на ура, как человек, несущий некое тайное знание. Многие из них успешно занялись здесь бизнесом. Уезжающие сегодня воспринимаются скорее как неудачники.
Тот, кто мог здесь жить при Совдепии, имея образование и работу, на Западе устраивался адекватно, получал нормальное место в жизни. Конечно, надо знать английский язык — без этого невозможно. Даже идеологи, даже большевики. Вот, скажем, советолог Дмитрий Сайме. Сын Дины Каминской, бывший комсомолец из горкома. Сидел здесь с трубкой, уже лысоватый, а в начале 80-х уехал и прекрасную карьеру сделал в Америке. Но я говорю о художниках. Ведь Целков, Зеленин, тот же Воробьев уехали с полной иллюзией по поводу свободы. Приехали и начали ругать коммунистов. А ругать коммунистов запрещено было во Франции. Нельзя было рот раскрыть. На тебя смотрели как на сумасшедшего. Ведь если, по словам Рабина, ты раскрывал рот, то выглядел полным идиотом. Злопыхателем. Французы очень идеологичны, поэтому традиционно все деятели культуры — коммунисты. Начиная с Пикассо. И их молчание сыграло большую роль в том, что ГБ стала преследовать Солженицына. Сартр прекрасно знал, что лагеря были, но молчал — выгодно было. А когда началось разоблачение, правые использовали эту ситуацию. Но художники не виноваты — не только им это повредило. Когда приезжал Брежнев в Париж, Борису Зайцеву запретили выходить на улицу. Вокруг его дома был кордон полиции. А Зайцеву было 80 лет, и он вообще не политик. Ведь что такое эмигрант для какого-нибудь мистера Твистера? Ноль. Вот они и погрузились в русскоязычную среду.
Идеологи левых, Андре Глюксман и Бернар-Анри Леви, говорят о том, что с выходом на французском «Архипелага» у них у всех проветрились мозги.
Глюксман — больше политик, чем философ. Это проститутка, работающая на заказ. Бернар Леви — более серьезный. Но не надо делать из них культа. То они поддерживали хунвейбинов, теперь чеченцев поддерживают. Оккупацию в Ираке поддерживают. Глюксмана не пускали в Чечню, так он через Грузию поехал. Чечню они вместе с американцами придумали, а теперь не знают, как избавиться. Басаев с Масхадовым — часть огромной идеологической кампании, финансируемой Саудовской Аравией. Можно бомбить Ирак, Югославию, миллионы беженцев по всему миру. А что Израиль делает! Ведь люди действительно 25 лет за колючей проволокой провели. Выросли там и, конечно, евреев ненавидят. Арабский менталитет, особенно новый — Бен Ладен, это ведь все очень серьезно. Сейчас подлог с оружием в Ираке выдумали. Президента обманывали. Хусейн во много раз умнее Буша-младшего. При его режиме жили неплохо, кстати. Мне француженка знакомая рассказывала, она там жила, занималась бизнесом и свободно по всей стране ездила. Шах, кстати, изумительную коллекцию современного искусства собрал. Нужна взаимообратная связь — иначе ничего не будет.