Он подстроил ритм ходьбы к длинным, спокойным шагам женщины. Может, это ему лишь казалось, но он чувствовал, как камни слегка прогибаются под ногами. Он словно проваливался подошвами ботинок в их материал.
– Вроде бы я представляю собой предмет для твоих научных интересов, фоэбэ.
– Возможно, ты этим воспользуешься.
Он приподнял бровь. Женщина опустила голову, позволяя выгоревшим волосам упасть на лицо. Замойский тут же подумал об Анжелике. Другой хардвар, а программа все та же.
– Я былу бы склонну заплатить за право свободной переиндексации твоих трансферных Полей. Ты бы этого не почувствовал, стахс, пользовался бы Плато, как и раньше.
– И с какой целью эта… переиндексация?
Она ответила не сразу. Сперва они сели в тени. Поскольку почти все небо было солнцем, тень сосредотачивалась исключительно в тесных, глубоко укрытых узлах, местах, заслоненных почти со всех сторон. Замойский с облегчением втиснулся в вертикальный кокон полумрака.
Под пальмами невидимые оросители вздымали под солнцем конструкцию из воды и тумана. Свет мигал зернисто, неподкрученный, обреченный на ярчайшие из цветов.
Чем дольше Замойский глядел, тем сильнее становился уверен, что эти водные капельки удерживаются в воздухе слишком долго, их парабола слишком растянута, слишком медленно падение – а ведь тяготение вовсе не было меньше земного, он не чувствовал разницы своим наноматическим телом.
– Красиво здесь.
– Спасибо.
– Правда, на отсутствие солнца в последнее время я бы не стал жаловаться…
Вытянув ноги вперед, Замойский причесал пальцами густую бороду. Женщина сидела с руками, уложенными точно на бедрах, выпрямившись; он перехватил ее веселый взгляд. Грязный дикарь и нагая весталка. Ну да. Но что, собственно, хотелу ону сказать ему своей наготой? Он уже не питал иллюзий, тут ничего не могло быть случайным – он видит, что видеть должен, он слышит, что слышать должен, он думает, что —
Адам дернул себя за ус так, что аж слезы брызнули из глаз.
Голая – голая, то есть, нецивилизованная; такова первая ассоциация. Дикарка. Отчего Словинский хотелу отрезать себя в моих глазах от Цивилизации HS?
– Если не будет бестактностью… – забормотал Замойский. – Ты ведь не родилусь фоэбэ, верно?
– Нет, я происхожу из первой терции. Я переселу с белка на Плато, едва лишь это стало возможным. Подробности моей биографии – ах, ты ведь еще не умеешь пользоваться Плато, стахс.
– Научусь. И, собственно, начинаю задумываться… Слалу ли ты мне приглашения все это время, но я, собственно, не имел доступа к… Нет. Макферсон проинформировал тебя, что я вернулся? Нет. Можно ли снаружи распознать, что процессируется на чужих Полях?
– Нет.
– Нельзя. Да.
Они улыбнулись друг другу сквозь густую завесу светотени.
– Я – по френу и по профессии – мета-физик, – сказалу Словинский. Поднялу своей манифестацией ракушку, лежавшую на земле, и прижалу ее к уху манифестации.
Адам склонил голову набок.
– Как для меня, фоэбэ, ты Эйнштейн двадцать девятого века.
– Ну-у, это и вправду многое объясняет, – ону отодвинулу ракушку, вздохнулу. – Видишь ли, стахс, смысл существования инклюзий – это изменчивость управляющих ими законов. Искусство открафтирования пространства-времени – это искусство конструирования новых физик. Но как ты наверняка догадываешься, и здесь установлены определенные ограничения.
– Законы изменения законов.
– Да.
В манере дешевого престидижитатора ону тряхнулу раковиной и отдалу ее Адаму. Та оказалась доверху наполненной небольшими драгоценными камешками различных цветов и по-разному ограненных.
– Прошу выбрать один. Ну. Один-единственный.
Он колебался: рука поднята, пальцы расставлены.
– Именно этим, – сказалу Словинский, – именно этим занимается мета-физика.
– То есть чем?
– Мы вслепую копаемся в сокровищах.
Красный рубин. Он поднял его к солнцу, взглянул. Кровь залила глаза. Такой маленький – и все же видно: прямоугольные фасетки, форма параллелограмма. Адам сунул камешек в карман.
– Вопрос, который мы себе задаем, – продолжалу Словинский, – звучит так: что, собственно, представляют собой мета-физические постоянные? Из каких законов возникает это ограничение временной переменной, столь несчастливо окрещенное моей фамилией? А из каких – Запрет Тевье? Создает ли мета-физическая инженерия новые инклюзии или только использует существовавшие всегда?
Замойский вопросительно тряхнул раковиной, сокровища просыпались на песок.
Манифестация Словинского покачала головой.
– Нет-нет. Это, – указала на раковину, – просто первая, примитивнейшая ассоциация. Ведь нет никакой «большей» вселенной, которая заключала бы в себе нашу и все остальные инклюзии. Нет никакой суперсоты, n-мерного пространства, где n равняется числу выбираемых параметров физики, а каждая точка означает одну конкретную инклюзию. Это всего лишь абстрактная симуляция: График Тевье. Вы, стахсы, даже не сумеете узреть ее своими трехмерными чувствами. Один из парадоксов Прогресса: работа с истинной мета-физикой возможна только на Плато, но невозможно создать инклюзию, принадлежащую Плато, без знания мета-физики.
– Хм, кажется, я сумею представить График Тевье. Наша вселенная это точка с координатами, отвечающими ее физическим постоянным. Верно?
– У тебя в сознании есть дефиниция Графика Тевье, а не сам График. Сродни тому как ты понимаешь, что такое, например, семимерный «куб», но ты его не видишь, не можешь создать в голове образ. А ведь и сам График Тевье – всего лишь логическая конструкция, модель. И в рамках этой модели мы проясняем более глубинные законы. Делаем выводы из неполных данных. Мы знаем, например, что определенный отрезок этого воображаемого n-пространства – можно даже сказать: монолитный блок – состоит исключительно из Плато: принадлежащих отдельным Цивилизациям и Деформантам, современным и былым. О монолитности этого блока мы можем догадаться исключительно исходя из немалого труда, с которым нынче происходит установление любого нового Плато. Даже несколько несовершенного с точки зрения скорости процессирования или стоимости Транса.
– Минутку, а существует ли какое-то конечное число —
– Ах, прошу прощения, стахс. Запрет Тевье: для данной комбинации мета-физических переменных можно отрезать лишь одну инклюзию.
Замойский потер затылок.
– Хм, но если уж можно открафтировать всякие там Мешки, и Эн-Порты, Порты в Портах – а я готов поспорить, что сходным образом дело обстоит и с инклюзиями, верно? – то открывая инклюзию в инклюзии в инклюзии мы можем в каждой Точке Тевье угнездиться на любую глубину.
– Браво! Собственно, ты сейчас, стахс, открыл Доказательство Прута, одно из двух исключений из Запрета: для данной комбинации мета-физических переменных можно отрезать лишь одну инклюзию первой степени.
– И каково же второе исключение?
– Ох, оно касается усыпленной физики, сейчас мы не станем об этом говорить, стахс. Это теория – поскольку практика, мета-физическая инженерия, показывает, что здесь осталось немного места, все лучшие координаты уже использованы. Блок обладает структурой кристалла. Ах, верно! – женщина засмеялась, плеснула ладонями.
– Говоря о «блоке», – шепнула она конфиденциально, – я имею в виду какую-то сущность вроде галактики, нервной клетки, бриллианта или хотя бы аттрактора – или же просто создаю удобное название для случайной совокупности данных? Это пальма, – она указала на пальму, – ее ствол, листья, плоды; я показываю части, соединяю их и говорю: «пальма». Пальма существует. Теперь, – она отчеркнула большим пальцем левой ноги квадрат на песке, – я говорю, что этот кусок пляжа – это аракуотч. И в чем бы, например, должна была состоять его аракуотчесть? Существовал ли он как аракуотч до того, как я его назвалу? Существовал ли он вообще иначе, чем просто кусок пляжа?
Она еще сильнее наклонилась к Замойскому, белые волосы упали ей на глаза.
– Существует ли Блок, господин Замойский? Как вы полагаете?
Значит, это тест. Значит, это допрос. Следующуё в очереди на дренаж моей памяти.
Он опустил взгляд на квадрат на песке.
– Стоки, – пробормотал Адам. – Те таинственные сбои Полей Плато, случайные деформации данных.
Он пытался вспомнить, что Анжелика говорила ему о Стоках. Подозрения Джудаса… сплетни… что во время покушений в Фарстоне…
Словинский снова хлопнулу в ладоши.
– А ты хорош, – прошепталу ону, выпрямляясь в реакции невольного удивления.
Он не дал себя обмануть: это фоэбэ.
– Первоклассная интуиция, – ону кивнулу и понимающе улыбнулусь. – Необычайно удачная имплементация; уважай эту пустышку, стахс.
– Я и намереваюсь.
Словинский со вздохом поднялу свою манфестацию, вошлу ей в водные куртины, развернула ее на пятке. Стряхнула капли с волос и лица, теперь, на контрасте, еще более темного.
– Я создалу много Плато для чисто исследовательских целей, – говорилу ону сквозь шум воды, не глядя на Адама, что крутил в пальцах раковину, все еще тяжелую от драгоценностей. – Я регистрирую Стоки и анализирую корреляции.
– И что, они есть?
– Сейчас да, – еще несколько пируэтов, после чего манифестация вернулась в беседку, оперлась о ее стену. Серебряные капли искусственной росы густо инкрустировали темную кожу. – С тобой, стахс Замойский.
Он выдержал ее взгляд.
– То есть, типа я их как-то вызываю? – Адам фыркнул. – Стоки. Вот так прямо через Блок. Хм?
Она махнула рукой, впервые явно раздраженная.
– Корреляция – термин слишком широкий, он ничего не говорит о причине и результате. И все же совпадения несомненны.
– Ах, именно поэтому ты понялу, фоэбэ, что я вернулся на Плато. Изменение в узорах Стоков указало на мое появление на Полях «Гнозис».
– Да.
– И право на переиндексирование меня —
– Именно, – согласилась она. – Оно позволило бы мне уточнить формулу и проверить определенные гипотезы. Я бы рандомизировалу пробои – а Стоки или отреагировали бы или нет. Ты субъективно ничего бы не заметил, стахс, вспомогательный индекс актуализировал бы адреса напрямую, гарантирую полное обслуживание.