– Да.
Словинский кивнулу головой манифестации.
– Готово.
Император слушал.
Замойский поднял раковину.
– А она зачем?
– Временная иконка интерфейса. Я купилу тебе самую популярную базовую версию, безо всяких модификаций; можешь проверить.
– Верю.
Приложил раковину к уху. Шумело. Чшшшш… швиххх… ве-щай-ве-щай-ве-щай…
– Аванс? – улыбнулся Адам. – Не думаю, фоэбэ Словинский. Готов поспорить, что эти Поля лежат очень далеко от Полей «Гнозис». Потому, так или иначе, ты узнаешь, сдвинется ли что в Блоке.
– Я не предполагалу —
Адам отмахнулся:
– Твое коварство в любом случае нравится мне больше коварства Джудаса.
Он поднял раковину к губам.
– Фарстон.
Увидел еще, как манифестация складывает руки на загорелой груди и склоняет голову, с полуулыбкой; опадает куртина соломенных волос.
В библиотеке замка Фарстон слуга в красно-черной ливрее зажигал газовые лампы. Задув длинную зажигалку, оглянулся на Замойского.
– Господа уже сходятся, – сказал он, после чего поклонился и вышел, тихо прикрыв за собою дверь.
– Император, – шепнул Адам в раковину.
Мандарин появился мгновенно, словно кнопку нажали; не было в этом никакой элегантности. Манифестация с Плато, сообразил Замойский. Не пользуется наноматами, чистая OVR.
– Прошу о приватной беседе.
– Конечно.
– Георг… «Гнозис» отрезана?
– Да.
– А мы в принципе должны быть именно здесь?
– Как пожелаешь, стахс, – мандарин спрятал ладони в рукава. – Приглашаю в Императорские Сады.
Замойский кивнул в знак согласия и только тогда —
Переадресация.
Обычно длилась она несколько – до десятка – секунд (нужных для конфигурации наноматов к образу манифестации), однако на этот раз все прошло молниеносно. Вспышка: вот Адам стоит под платаном в закоулке зеленого лабиринта, черное небо над ним, белый массив огромной постройки перед ним, на земле его четыре подвижных тени. Откуда свет, можно не проверять – но если бы он все же поднял голову, ядерные жар-птицы ослепили бы его на долгие минуты.
Но ниже, в Садах, кроме Замойского и мандарина не было никого – никого там сам Замойский не замечал. А он ведь прекрасно знал, что по публичным Полям Плато, по этому охраняемому сильнейшими протоколами Императора конструкту AR прокатываются миллионные толпы. Но это миллионы фоэбэ и инклюзий, словинистов быстрых, словно нейтрино (пинг! – было, есть, нету, пролетело сквозь Плато). Большая часть наверняка даже не визуализируется, довольствуясь осмосом голых данных.
– Итак, я полноправный гражданин Цивилизации, – сказал Замойский.
– Де-юре – да, – склонил голову мандарин. – Де-факто – будешь стахсом только с момента впечатывания идентифицирующей секвенции в ДНК твоей биологической реализации, актуальной пустышки.
– Понимаю. Мог бы ты совершить обмен моих Полей на другие, аналогичного объема, и перенести туда мои средства, векторы трансфера и все прочее? Необходимые операционные оплаты покрой из разницы в размерах Полей.
– Конечно. Какая-то конкретная локализация?
– Нет. Случайная. Уже?
– Да. Индексировано как I’M GUIDED BY THE BIRTHMARK ON MY SKIN[4].
– Благодарю. Отмени мою оэс. То есть – замени ее на третью по популярности версию среди стахсов, сохраняя конфигурацию.
– Источник финансирования?
– О боже, – застонал Адам, слегка раздраженный процедурной торжественностью, – у вас тут нет шаревара? Ведь существуют какие-то базовые бесплатные версии?
– Я просто хотел бы заметить, что такого рода дела обычно решаются несколько иным способом. Моя функция —
Замойский вздохнул поглубже:
– Прошу прощения. Ты ведь наверняка отдаешь себе отчет относительно… хм… дискомфорта моего положения, – Адам отвел взгляд, уперся плечом о ствол платана. – Я даже не знаю, в какой форме нужно к тебе обращаться. Я сейчас говорю с Императором, с его демоном, с каким-то talkbot’ом, СИ, с кем?
– Император слушает; я – Император, но Император – это не я. Существую, чтобы служить.
– Кому?
– Цивилизации.
– А конкретней?
– Упрощаю: Великой Ложе.
– Я так понимаю, что Великая Ложа состоит из Малых.
– В ее состав входят их представители: Ложи стахсов, фоэбэ, инклюзий.
– Тогда могут ли они получить от тебя, например, содержание этого разговора?
– Нет. Именно на этом и держится доверие всех подписантов Базового Договора: может быть изменена структура моего френа, но данные, которыми я обладаю, не могут быть использованы против отдельных подписантов.
Адам вспомнил сцену на террасе Фарстона, как мандарин унижался перед Георгом. Замойский стоял там и смотрел на них, сосредоточенно слушал быстрый диалог – словно селянин, подслушивающий подробности секретных игрищ аристократии.
– Выходит, я имею право в любой момент вызвать тебя и задать вопрос, потребовать услугу.
– Ты гражданин Цивилизации, стахс. Перечитай Базовый.
– Придется… – проворчал Замойский. – Ну ладно. Найди мне звезду, удовлетворяющую следующим условиям. Расстояние от Земли примерно четыре с половиной тысячи световых лет… то есть: от первоначального положения Земли —
– Прошу прощения, но я должен тебя проинформировать, стахс, что все объекты, входящие в состав галактики Млечного Пути, вся материя —
– А, да-да, я знаю, – вздохнул Замойский.
Скрестив по-турецки ноги, он уселся на высоко вздымающихся корнях платана.
– Найди в архивах.
– Слушаю.
– Четыре тысячи и характеристика, находящаяся в следующих пределах…
– Да?
Геката, Геката. Что говорила Джус? Было оно примерно так —
Прежде чем он успел мысленно выругаться, Адам снова стоял на руинах террасы римской виллы и тянулся к несуществующему экспонату, тень от Луны переламывалась на громоздящемся мусоре. Тень Замойского и – тень мужчины с мечом, воздетым для удара над головой Адама.
Он с криком отскочил. Клинок свиснул, краем глаза Замойский ухватил серебристую дугу, отпечаток удара в зрачках. Споткнулся, опрокинулся, встал. Азиат бежал к нему, клинок отведен по прямой от ключицы, готовый к молниеносному укусу.
Замойский отскочил за выщербленную колонну, едва не запнувшись о собственные пятки. Фехтовальщик угрожал уже с другой стороны. Или он не один? Адам поспешно осмотрелся. Никого не увидел, но теней было достаточно, чтобы в них могло спрятаться полвзвода ниндзя.
Асассин не вымолвил ни словечка, да и не для этого он был. Атаковал – старался убить.
Замойский закусил губу.
Плато! Императорский Сад! Давай!
… Что, проклятие?
Плато! Меня здесь нет!
…
Продолжал быть.
Пот тек по нему градом. Застрять в собственной памяти! Убийца обпрыгивал колонну, посылая Замойскому укол за уколом. Шизофрения – слабо сказано.
Клык! Франтишек! Анжелика!
Ничего. Только посвист клинка, все громче, все ближе.
Адам соскочил на террасу, побежал к пруду. Рубака гнал следом, Замойский слышал в ночной тиши эхо его движений.
Что тут, сука, происходит? Этот желтомазый сейчас меня догонит! Оружие! Я тоже могу иметь оружие!
Они были уже между ивами – он повернул налево, обежал ствол, наклонился и поднял саблю.
Адам тяжело дышал, смертельный спринт влил в вены ног холодный свинец. Он едва сумел поднять руку и заблокировать удар, пустив его по клинку на гарду.
Азиат мигом вывернулся, уходя по дуге влево и рубя теперь горизонтально. Замойский неловко парировал, сабля была тяжелой, рука одеревенела, он неустойчиво раскачивался, громко хрипел, легкие вопили о кислороде; а азиат рубил и рубил, и рубил.
Он меня на кусочки иссечет! Я ни малейшего понятия о фехтовании не имею!
Едва Адам так подумал, как получил под ребра длинный рубленый удар, снизу слева. Крикнул пустой грудью. Полетел назад, ударился спиною о ствол. Горело ужасно, чувствовал он и влажность крови.
Желтомазый напирал, дюжина рук, сотня мечей, гребаный богомол кэндо. Глаза слепли от взблесков лунного света, отраженного слегка искривленным клинком катаны.
Адам стиснул зубы. Я лучший фехтовальщик в мире! Я всяких там Мусаси на завтрак ем! А таких-то засранцев одной левой —
Фтлупп!
Острие вошло на две трети длины, разрубая череп азиата и увязнув где-то в мозговом веществе. Труп выкатил глаза и пал на колени; потом осунулся на бок. Рукоять сабли ударила о камень.
Замойский с пустым вдохом сел. Пульсировал раненый бок, полоса огня шла от ребер до самого бедра. Он был настолько измучен, что даже стал хуже видеть: тени расплывались в серый туман, длинноволосые, словно ведьмы, ивы заполонили весь горизонт, Луна над ними разливалась овальной лужицей на звездном небе; но эти звезды Адам тоже, скорее, домысливал, чем видел. Лишь холодный, влажный ветер ощущал со стопроцентной отчетливостью – и с каждым вздохом мыслил все отчетливей.
Однако, что значит сила собственного воображения!.. Я мог застрелить его как тех, мог, мог. Но поскольку он выскочил с самурайским мечом, пришлось помахать сабелькой, Володыевский божьей милостью. Ну и эта рана…
Он расстегнул рубаху, взглянул на порез. Выглядело не лучшим образом, похоже, клинок зацепил какую-то артерию.
Он отвел взгляд. Нет никакой раны! Я здоров! Я совершенно здоров и полон сил!
Встал и поднял катану. Ясное дело, та прекрасно лежала в ладони.
Махнул раз, другой.
– Сейчас, – сказал он вслух, – я разрублю ночь и пройду в Императорские Сады.
Рубанул.
Ничего.
Разъяренный, выбросил катану в пруд. Хлюпнуло.
– Аутист, мать его, за что мне оно на старости лет…
Он обернулся к руинам.
Несмотря ни на что те выглядели необычно живописно, даже после повторного разрушения. Было несомненное очарование в линии их теней, ласковая краса в композиции массива…
– И что теперь? Дюренн не учил таким двойным нельсонам.
Впрочем, черт его знает. Память все равно в руинах. Вот: камня на камне не осталось, столпы низвергнутые.