то всего третья зарегистрированная контралогия Хайнлайна.
– И что это значит: «вошел в историю»? – раздраженно спросил Замойский. (Раздражение – всегда безопасная реакция.) – Я еще, мать его, живой!
И тише:
– По крайней мере, этой версии я намереваюсь придерживаться.
И Джудасу, саркастично:
– Господин Макферсон, я, полагаю, должен поблагодарить вас, за то, что вы выкупили мое гражданство. Вот только маленький вопрос: как негражданин я мог быть вызван на дуэль?
Все, как видно, знали о Тутанхамону, поскольку ни на одном лице он не заметил удивления; только Анжелика скривилась еще сильнее.
– Славно было бы, – пробормотал Джудас, – когда б я обладал властью склонять к собственным планам независимые инклюзии с Тутанхомоновых высот Кривой.
– Время уходит, – вмешалусь Кресс. (И правда, для словинцев этот обмен фразами продолжался, должно быть, тысячелетия.) – Мы должны заниматься проблемами в порядке очередности, от угрозы, ближайшей по времени. Итак, мы узнаём, что вас перехватилу крафтоиднуё Деформант из второй терции, каузистическуё внецивилизационнуё словинец. Мы мониторим через внепрогрессовых агентов течение торгов…
Замойский лишь ухмыльнулся – но на самом деле по его хребту словно ток прошел, а горячая кровь ударила в голову. Ничего себе! Сучьё Деформант!.. Коварство и ловушка! Ону их продавалу! В этот самый момент – ону их продавалу!
– …и, пожалуй, мы сумеем выкупить тебя, стахс. А поскольку выиграть торги может лишь один, и это было понятно с самого начала, независимо от результатов, то каждый заинтересованный выслал к вам Клыки, чтобы забрать силой. В нормальном состоянии мы сумели бы просчитать, прибудут ли наши кубические октагоны первыми, но в нынешних обстоятельствах… Стахс!
Ладонь Замойского наконец нащупала раковину. Он поднял ее ко рту и, не отводя взгляда от Кресс, прошептал ядовито:
– Франтишек.
Заморгал: в зеницы вливалось золото. Золотой свет, сияние божье, волнистая аура внутренних органов крафтоиду… Снова это сверкание, всеохватное, бьющее с каждой стороны. Тень – ослепление иного рода.
Потому что перед лицом, на расстоянии вдоха, в наклоне головы, виднелся мениск огромной капли, и весь свет, что бил ему в глаза, обладал консистенцией, красками и силой текучего золота.
Он осмотрелся вокруг; ухватился за лист и провернулся в воздухе. Саму Анжелику в окружающей сине-золотой чащобе, что разрасталась во всех направлениях, Адам не увидел – но заметил ее четырехметровую, выпуклую тень, распятую на нерегулярно подрагивающем пузыре белой жидкости. Пузырь медленно дрейфовал над головой Замойского.
Девица плавает. Он уже хотел ее позвать – все еще в ярости, – но заметил распыленный рой насекоматов, что спиралью спускался между голубыми цветами – и пришел в себя, слова вернулись в глотку, ярость уступила тревоге.
Дурак! Ты находишься внутри егу, ону читает твое настроение, желания, инстинкты, да почти мысли – по напряжению мышц, дрожи голосовых связок, температуре кожи, ритму дыхания, биению сердца, шуму крови в венах и тканях. Откуда бы иначе ону тогда зналу, что ты ищешь унитаз? От негу ничего не ускользнет. Вы остаетесь полностью в егу власти. Ты не можешь передать Анжелике ни слова так, чтобы ону о них не узналу.
Чему вообще должно было служить это возвращение сюда с Плато? Идиот! Что, может, бросишь Франтишеку в лицо, что ону коварный похититель, лжец, торговец живым товаром?
Тут в Замойском пробудился издевательский насмешник: отчего бы и нет? Вызову егу на дуэль!
Хотя, положа руку на сердце, Деформант не сказалу и слова неправды. Не говорилу ведь, откуда ону взялось тут до появления Войн, куда и зачем летелу. Возможно, Франтишек лгалу насчет отрезанности от своих Плато – но и в этом Адам не мог быть уверен. Черт его знает, не норма ли подобное похищение и торги для нынешних, например, обычаев, не обязывает ли некая конвенция к этому… Все возможно.
Повторяй это себе часто и с верой. Все возможно, все возможно.
Замойский растирал затылок. Да, это было глупо. Гнев не должен был меня коснуться. Я слишком мал, чтобы на кого-то или что-то здесь гневаться.
Как теперь вернуться? Там, в Фарстоне, меня ждут. А Франтишек смотрит; Франтишек слушает; Франтишек ползает по моей коже и проникает в глотку, в вены.
Деформант наверняка знает, что Войны уже не блокируют Плато – но знает ли ону, что я обладаю непосредственным доступом к Плато HS?
На всякий случай Замойский зевнул и потянулся. Непроизвольно подтянул колени в полуэмбриональную позу. Что-то кольнуло его в бедро. Он сунул руку в карман грязных, окровавленных штанов. Раковина!
Адам удержался от рефлекторного желания сжать ладонь на фантоме OVR. Вместо этого опустил веки и успокоил дыхание.
Раковина: следовательно, программа продолжает действовать. Значит, Адам не отрезан от Плато, а всего лишь переадресован. То есть: вышел из манифестации. Оэс все еще работает на его Полях.
Медленно продвигая пальцы по внутренней, гладкой поверхности раковины, Замойский начертил в кармане примитивный абрис фигуры дракона. Разве не дракона он видел на гербе Макферсонов, тогда, на лестничной клетке замка Фарстон? Управляющие программы Плато должны быть достаточно догадливы, чтобы переадрессовать его вновь в библио —
Тяготение. Свет – глаза его были открыты, хотя век он не поднимал. Белый феникс пролетал над головой. Пахнуло горячей весной.
Он встал из-под платана, отряхнул штаны.
Император поднялся над лужицей звезд.
– Каковы эти условия, стахс?
– Еще немного, – он протянул к мандарину руку с раковиной. – Как я могу этим управлять, чтобы на пожелания не реагировало тело, то есть – биологическая манифестация?
– Ресетнув коннективную сеть на коре головного мозга. Откроются новые соединения с аксонами и нейроглеем, согласно выбранной схеме. И тут может быть что угодно.
– Например?
Мандарин пожал плечами:
– Вторая пара рук. Нематериальный рот. Хвост. Полный дубль набора рецепторов. Что угодно. Менеджер оэс опишет тебе, стахс.
– У меня не слишком много времени. Я хотел бы оставить менеджер открытым в OVR и спрашивать без отражения в теле и манифестациях – но в ручные настройки я сейчас играть не стану. Какой самый популярный выбор?
– В этой версии? Анима.
– Сбрось мне.
– Ты, стахс, даешь мне разрешение на непосредственную альтерацию содержимого твоих Полей?
– Только для выполнения этого поручения.
– Да.
Император подошел ближе к Адаму.
– Прошу сесть.
Замойский вновь опустился под платан.
– Это тебе не понадобится, – сказал мандарин и забрал у Адама раковину.
Кинул ее в прудик, в котором горел Млечный Путь. Через ближайший рукав галактики прошла короткая волна. (Художественный крафт, ухмыльнулся в душе Адам.)
Манифестация Императора завернула одежды, запахнула их вокруг коленей и преклонила те напротив Замойского, над берегом звездистой тьмы.
– Чувствуешь, стахс? – спросила она, испытующе глядя на него.
– Что?
– Это.
Адам склонил голову, закусил губу:
– Нет —
Но знал уже, что говорит неправду.
Мандарин заметил его замешательство.
– Вдох. Прошу дышать. Вдох, вдох, вдох.
Он дышал. Боже мой, ДЫШАЛ! У него были легкие, но были также и ЛЕГКИЕ. Он чувствовал воздух и ЧУВСТВОВАЛ воздух. Воздух царапал нёбо и трахею – эту и ТУ. Если тогда, в руинах Дворца Памяти, была шизофрения разума – теперь он испытывал шизофрению тела.
Расщеплялся.
– Глубоко.
Глубоко, глубоко, до самой сердцевины хребта, до ядра каждой нервной клетки.
Резкий режущий удар вдоль дендритов: цшах! – и вот уже появилось два Замойских: /Замойский и //Замойский, и оба сидят здесь, и таращат глаза в пустое пространство над эшеровым Домом Императора.
– Теперь сосредоточься исключительно на своей аниме, стахс.
//Замойский встал, выпрямился. Взглянул сверху на коленопреклоненного мандарина. Повернулся и взглянул на себя – на /Замойского – на первую манифестацию, которая не встала, не выпрямилась, не повернулась. Смотрела из-под платана широко открытыми глазами.
У него закружилась голова. Адам убежал //взглядом от своего прима. Но даже когда //смотрел в том самом направлении, что первый он – на мандарина – //смотрел с другого места, под другим ракурсом. И такой //взгляд накладывался на /взгляд, и обе картинки заталкивались в один и тот же мозг: Замойский /видел и //видел. /Видел и //видел, /слышал и //слышал, /чувствовал и //чувствовал – дезориентация росла с каждой секундой, он тонул в хаосе чрезмерных раздражителей. Сейчас он начнет /думать и //думать – и тогда окончательно погибнет Адам Замойский, разорванный надвое.
Структура сознания не изменяется так же быстро, как структура коннективного нановара. Невозможно закачать два литра чувственных впечатлений в однолитровый френ; сосуд разорвет.
Ему пришлось смежить веки, обе пары. Однако сдублированный осязательный перцепторий не удалось так легко отфильтровать, и Замойский – не одна из его манифестаций, а Замойский – почувствовал, что еще немного, и в мозгу выбьет предохранитель, ответственный за лимит передачи раздражителей; что-то там перегорит, огонь перескочит с нейрона на нейрон, да так, что пламя безумия поглотит все.
– Как это закрыть?!
Крикнул //Замойским, но Император его услышал. Мандарин приподнял голову, перехватил панический взгляд //Замойского.
– Сущность такого расширяющего софтвара состоит не в сдвиге перцептория и создании внетелесной манифестации, поскольку такое происходит всегда, если ты пользуешься Плато, – спокойно сказал азиат, – но в параллельном управлении. Поскольку люди не живут в режиме мультитаскинга; люди всю жизнь обладают лишь одной манифестацией одновременно: своей биологической пустышкой. – Мандарин ударил челом в землю перед //Замойским. – Ты уже не стахс Четвертой Традиции.
– О чем ты говоришь?..
– Ты передвинулся выше по Кривой Прогресса, стахс.