= Проблем не будет, = ответилу Штерн. = Хватит. Кроме того, теперь мы можем создать собственные обновляющие цепи.
= А эта пыль?
= Вытряхиваем остатки нанополя Деформанту.
Анжелика вытерла слезы с глаз. Он открыл рот, чтобы передать ей хорошие новости (она ведь ничего не знала ни о его соединении с Плато, ни о войне с Сюзереном и мире с Деформантами, ни даже о предательстве Франтишеку) – но она прижала пальцы к его губам, прежде чем он сумел произнести хотя бы слово. Еще моргала, пыль раздражала и так уже слезящиеся глаза. Жирная масса облепляла ее длинные черные волосы.
Сила тяжести продолжала расти, они ускорялись, удаляясь от крафтоида; пожалуй, превысило уже 1g – у /Замойского не было ни сил, ни желания вставать. Они лежали неподвижно, наноботы Франтишека, сконденсированные слоями серой пыли, оседали на них тонким слоем теплого снега. Внутри Клыка господствовала тишина, на поляне же – еще большая, поскольку все вокруг находилось под печатью ночи.
Анжелика теперь глядела на Адама с расстояния в десяток сантиметров. Изрядным усилием воли он удержал себя от того, чтобы перекатиться навзничь, убежать взглядом, опустить веки. Кажется, она читала в его глазах эту неуверенность, этот стыд, поскольку вопросительно приподняла бровь. Это была точная копия выражения ее лица из библиотеки Фарстона, несколько часов тому назад.
Он подумал: поцелую ее. Конечно, это снова не было спонтанно, а потому он почувствовал всю банальность ситуации раньше, чем сделал первое движение – и все же сделал его, протягивая левую руку к ее затылку и приближая свое лицо к ее.
Она удержала его, стиснув пальцы на бицепсе, легонько отстраняясь.
– Господин Замойский, – прошептала, поджимая губы, – есть же какие-то правила!
Он тихо засмеялся:
– Это что же, в вашей Цивилизации и поцеловать нельзя? Что за викторианство?
– Ах, викторианство! – улыбка ее сделалась шире.
– Правила, правила, – бормотал он, изображая досаду. – Теперь мы станем соблюдать здесь какие-то глупые этикеты, механический savoir-vivre! Одни, в полуразрушенном Клыке, ближе всего от нас – Деформант, стокилометровая скотина, даже не ясно, от какого вида ону происходит, человеческого или нет, а кроме егу только световые годы вакуума, причем абсолютного, поскольку после коллапса галактики остались тут лишь коллекции черных дыр да облака свободного газа, а потому мы, возможно, единственные люди во всем открытом космосе, вне Портов – а ты тут говоришь мне о правилах, в поцелуе отказываешь! Паранойя!
– Но ведь не имеет значения, последние мы люди или нет.
– Правда? «Общество двух» – это нечто новое!
Она провела большим пальцем по его губам.
– Викторианство, говоришь… Викторианский любовник дрожал от возбуждения от одного вида лодыжки невесты. А в культурах, позволяющих все, ничего не влечет даже при полном обнажении, нет стыда – нет и возбуждения; тело – это инструмент, тело – это предмет. Моя пустышка, твоя пустышка. Нет тайны между нагими френами. Чем больше можешь, тем большего жаждешь. Чем легче выполнить, тем беднее удовлетворение.
– А значит, наивысшим развратом было бы закрыться в келье аскета на полвека, после чего понюхать платок любовницы. Ха!
Он повернулся на мягкой постели из парящих и еще теплых останков Франтишеку; поворачиваясь, потянул за собой Анжелику. Та хотела вырваться, он не отпустил. Дернула его за колтун бороды. Он состроил грозную мину.
– Гр-р-р. Это я тут примитивный обезьяночеловек, фетишист тела. А вы уже – свободный дух. С тех пор, как я прозрел, то и дело слышу: «тело – лишь манифестация», «тело – это не ты», «это лишь пустышка» и всякое такое.
Сказав это, он вспомнил встречу со Словинским, егу манифестацию, и подумал: может, они и вправду пытаются здесь силой творить табу, чтобы во времена всесильности сохранять силу чувствовать – чувствовать то, что чувствую сейчас я. Это, по сути, определение человечности, и при этом не худшее.
– Потому что это правда, – шепнула Анжелика, кладя голову на грудь Замойскому. – Тело – органическая одежда. Тело – это не ты. Конечно, ты можешь чувствовать тягу к определенному покрою, стилю, эстетике того или иного модельера, можешь привязаться к конкретному экземпляру, и с ним до определенной степени себя идентифицировать – но ты ведь не теряешь самотождественности, сняв сапоги, верно?
– Так решись: тело лишь предмет, или не только? – он отвел ее волосы с лица, шершавая ладонь сомкнулась на шее девушки, он чувствовал под большим пальцем ритм пульса, приливы крови в артерии.
– Ты не понимаешь? Технология навязывает нам законы, но и мы, в свою очередь, навязываем законы технологии, – она подула ему в глаза.
Он заморгал:
– Другими словами: притворяетесь.
– Вся культура опирается на притворство. Что мы – окультурены.
= Когда их примут наши кубические октагоны? = спросила Анжелика фоэбэ Штерну.
= Все еще без уверенности. В расчетах положения Клыка мы можем полагаться лишь на память картины созвездий, которые предоставил нам стахс Замойский, но это все равно очень большое пространство. А уж касательно момента прибытия Универсальных Портов конкурентов – тут данных вообще нет.
= Не возлагай слишком серьезные надежды на Колодцы, = сказал Анжелике Замойский, подойдя к лошадям. Погладил по шее своего жеребчика. Скакун склонил голову и принялся обнюхивать Адама, наверняка заинтригованный отсутствием у него запаха. = Все еще может плохо кончиться.
Она встала, заглянула в переметные сумы, нашла сахар. Животные принялись есть у нее с ладони. Их естественная жадность еще больше улучшила ее настроение.
= Не будь таким уж пессимистом. Пока что ты справляешься превосходно.
= Сказал космонавт, падая в черную дыру, – и правда, следующие сто тысяч лет выдержал, и глазом не моргнув.
= Черными дырами мы себе письма шлем. Ну, давай, улыбнись же.
Он и правда улыбнулся – примом. Се́кунд демонстрировал уважение и заботливость.
= Если прикидывать начистоту, больших шансов выжить у меня нет. Не делай такого лица. Я серьезно. Уже не говорю обо всей этой афере с Деформантом и торгами – но Сюзерен наверняка раньше или позже меня достанет. Можете считать, что вы с ним в состоянии войны, но пока что он предпринимал какие-то действия лишь против Джудаса, меня и Мойтля, и только мне дал личное обещание убить. Как защищаться от врага, который в любой момент может Стечь на Поля инфа и сконфигурировать против меня дивизию танков, торнадо, Годзиллу?
= Факт, = скривилась она иронично. = Чистые записи френа в такой ситуации тебе просто прописаны.
= Ха, но это еще хуже, в непосредственных Протечках на Поля моих архиваций он может сманипулировать меня, как пожелает, и я об этом никогда не узнаю, никакая страховка меня не защитит, никакая картография, к ключам которой он имеет столь простой доступ, никакие скрытые копии. Есть какой-то стопроцентный способ, фоэбэ?
= Нет.
= Сама видишь. Лучше держаться тела. Но именно телу и угрожают пылающие масайки и прочие инфовые куклы. Только одна вещь дала бы мне какой-то шанс в этой схватке: ключ к протоколу инфа. И пожалуй, с этого-то мы и начнем заседание Ложи, на которое меня пригласили. Есть у тебя еще немного сахара?
= Ты не понимаешь, что говоришь, стахс! = повысилу голос Штерн. = Такая власть никогда не будет дана отдельному человеку!
= Но отдельной инклюзии – запросто, = рандомизатор поведения навязал //Замойскому плаксивый тон и выражение лица. = Да, фоэбэ?
= Неуместные претензии, = сказалу ону, подходя к Адаму. = Тут никто тебя не дурил эгалитаристскими видениями, стахс. Кривая Прогресса – это иерархическая картина аристократии разума. Ты ведь не доверил бы обезьяне командовать армией, защищающей твою родину; пусть даже и прекрасно дрессированной обезьяне.
= Ну, не знаю… Когда бы все сильные мира вели за нее и с ней армагеддоновые бои… а Нострадамус провозглашал насчет нее многочисленные пророчества…
Замойский поднес ладонь с сахаром под морду своего скакуна. Сперва испугался его зубов, но потом подумал с отвагой пьяницы: ну, что же, самое большее, он откусит ладонь манифестации, это ведь не мое тело.
Тело – единственное мое имущество, если не считать виртуальных логических Полей, выкупленных за залог Словинскому. Что, собственно, внушалу мне посол рахабов?.. Победитель дуэли, согласно Кодексу Чести Цивилизации Homo Sapiens, имеет право на треть имущества побежденного, причем выбор этой самой трети тоже принадлежит победителю. Вероятней всего, оска Тутанхамон прочлу нечто обо мне из своего Колодца Времени, и внезапно оценилу мою пустышку настолько высоко, что решилусь даже на нарушение обычая, рискнув остракизмом; тут криво глядят на дуэли между гражданами, происходящими из разных фрагментов Кривой. Но что такого может скрываться в моей пустышке? Это всего лишь органическая кукла, выращенная «Гнозисом» по стандартному методу. Оригинален исключительно мозг, его содержимое: разум. А потому мы снова возвращаемся к моей памяти. Координаты Нарвы. Неужели, именно это ому было нужно?.. Предположим, что нет. Существует ли некая альтернатива? Какие еще сокровища лежат, погребенные, в моем подсознании?.. Он улыбнулся в усы, кормя животное.
Но улыбка замерла у него на губах. Пламя негритянки! Прерывистость! В тело, но не в тело! Словно я – словно я был неким крафтоидом, ходячим лабиринтом пространства-времени, подобном тому лабиринту во взвихренном африканском Мешке: невидимые страны на расстоянии вытянутой руки, ты пройдешь, но свет не вытекает, селективный разрыв реальности, разумный крафтвар.
Адам держал лицо. Анжелика дала ему еще горсть сахара. От этого и от конской слюны ладони слипались, будто смазанные смолою.
Мешок. (Сейчас он думал быстро, так быстро, как только мог, чтобы не позволить распасться последовательности ассоциаций.) Мешок. Или нечто очень похожее. Но как это проверить?
Поцеловал Анжелику в лоб.
– Гм?