Когда она отошла, он осмотрел прогулочную площадку и пляж. Искал в поведении пляжников признаки напряженности и возбуждения, вызванные недавней войной с Деформантами и нынешней с Сюзереном, теми бойнями людей из вскрытых Портов… но ничего. Курорт – как на открытке.
Как много информации о тех мета-физических столкновениях вообще проникает в культурную почву Цивилизации HS, в самый низ? Ведь «Гнозис» это не цензурирует, это все плавает по Плато. Но, похоже, энстахсам до всего этого нет дела.
Но нужно признать: живут они роскошно – в роскоши XXI века.
– Как полагаешь, сколько из них обладает гражданством Цивилизации?
– Наверняка никто, – Анжелика пожала плечами.
– Помнишь, что ты говорила мне тогда, на поляне, под Луной? О правилах Цивилизации и о феодализме?
– Ага.
– Потому что для меня вот это, – он махнул рукой, – выглядит как двадцать первый век до мозга его демократических костей.
– Что ж, девяносто девять процентов людей большую часть времени живет, как вы жили в двадцать первом, на этом и зиждется наша Цивилизация, мы обязаны иметь мощный культурный фундамент, уверенность в нормальности. Но над этими девяносто девятью процентами есть стахсы, вся иерархия Цивилизации, Ложа и Император, и «Гнозис», и прогибиционные законы. Но политическая структура, благодаря которой возможен двадцать первый век, – теперь уже Анжелика обвела пейзаж широким жестом, – эта структура по сути своей феодальна.
– Нельзя одновременно жить в демократии и в феодализме. Это какой-то абсурд. Они противостоят друг другу в любой мелочи, даже в языке.
– Неужели? Но ведь уже в твои времена феодализм начал надстраиваться над демократией. Не делай такое лицо. Вы знали. Чем больше власть интеллекта – а потому и денег, – тем меньше власть большинства.
– Хорошо тебя индоктринировали иезуиты. А факты – они какие?
Он оглянулся на пляжников. Волейбольный матч закончился среди криков и аплодисментов. Победители начали петь, ритмично похлопывать себя по бедрам. Проигравшие без сил падали на пляж. Сейчас же начались непристойные шуточки, швыряние песком, крики и писки девиц. Чернокожий мальчик ходил и обливал всех красным соком. От пальм его звали родители; он не обращал на них внимания. Пляжники громко смеялись.
– Глупые овечки, которых выращивают светлые пастухи с высот Кривой. Как здорово они развлекаются! Как они счастливы! Как чудесно загорелы! Как прекрасно откормлены! Придем к ним перед сном, погладим по головкам, они поластятся к ногам, улучшат наше самочувствие – и пусть продолжают безоблачно развлекаться.
– А разве не так выглядел рай демократии в твои времена?
– Демократии. Повтори это слово. А эти здесь? У них нет права голоса, нет гражданства, это не —
– Но они не хотят быть гражданами! Как стахсы, они были бы ограничены Традицией. А так они – абсолютно свободны. Цивилизация их не сдерживает. Они могут быть, кем пожелают. Делать что пожелают. Ничего не делать, если пожелают этого. Инф исполняет их мечты, инф дает им безопасность.
– И что они делают? Вылеживаются на пляжах.
– А что они делали в твои времена? Пропивали пособия в городских парках. – Она засмеялась. – Френ тот же, только леность роскошнее.
– Но тогда отчего гражданство покупается? Даже захоти они, у них не хватило бы средств.
– А как ты выделишь такое решение среди сотен других минутных капризов, исполняемых по первому слову? Как сделать так, чтобы они почувствовали, что гражданство и политика – это нечто большее, чем очередная инфовая игра?
– В такой уж культуре они воспитаны, чего ты от них ждешь?
– Да ничего! Именно это и является природным состоянием человека!
Волейболисты шлепали к мелководью. Другая группа голышей как раз входила в волны с серфинговыми досками над головами. Последние пляжники собирали с песка свой скарб; несколько спали.
Анжелика наклонилась к Адаму, потянулась над столешницей.
– Ты же это видишь, – продолжила она тише. – Достаточно на них взглянуть. Сам Прогресс недемократичен. Взгляни на Кривую: тут верх, там низ. Вселенная недемократична. Вообще у Тевье нет такой вселенной, пригодной для жизни, которая не принуждала бы френы к Совершенной Форме, не накладывала бы иерархии. Демократия противоречит законам физики. И подсознательно они это знают, они все это знают. – Она выпрямилась. – Взгляни.
Официантка успела вернуться с напитками. Поставила стаканы на стол и собиралась уже забрать поднос и отойти, когда Анжелика быстрым движением ухватила ее запястье.
Официантка – женщина, судя по пустышке, постарше Анжелики как минимум на пятнадцать лет – вздрогнула. Замойский видел, как, закусив губу, она сдерживает рефлекторное желание вырваться из захвата.
Вместо этого она наклонилась к Макферсон, вынужденно улыбаясь.
– Стахс?..
– Как тебя звать, дитя?
– Леанна, стахс.
– Леанна.
Анжелика отпустила женщину. Продолжая движение, подняла руку и провела красными ногтями по линии челюсти и уха официантки, накрутила на большой палец ее светлый локон.
– У тебя красивые волосы.
– Спасибо, стахс.
Зарумянилась ли Леанна? Замойский наблюдал с неподвижным лицом, не выдавая своей реакции.
Анжелика опустила ладонь и отвела взгляд от Леанны. Женщина распрямилась, отступила, поколебавшись, на шаг, другой, а когда Анжелика так и не подняла на нее взгляд – легонько присела перед Адамом и быстро ушла.
– Видишь? – тихо произнесла Макферсон. – Они не желают об этом помнить, но отчет себе отдают.
– Возможно, я необратимо отравлен миазмами демократии, но – во всем этом была некая нечистая жестокость.
– Унижение, ты хотел сказать.
– Да.
– А сумела бы я унизить тебя?
– Таким-то образом? Нет.
– Вот видишь! – Анжелика сделала скупой глоток коктейля. – Как думаешь, почему?
– Ладно, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но вы могли бы выбрать —
– Нет, не понимаешь. Мы ничего не выбирали: так вышло по расчету.
– Ах. По расчету. Ну, тогда все справедливо.
Она дотронулась до него под столом ногой.
– Ну, прекращай уже.
– Я тоже вышел по расчету, – пробормотал он с горечью. – Как ты мне там пела? «Не имеет значения, внешнее по отношению к тебе, забудь»? А сейчас? Окончательная справедливость: потому что так вышло по расчету!
– В чем твои проблемы? Ты перескакиваешь с темы на тему, лишь бы цепляться, – разозлилась она. – Ону с тобой игралусь, программировалу тебя в соответствии с моделью твоего френа.
– Обманывалу?
– Не обязательно. Например, возьми Рапорты из Колодца Времени: они являются враньем?
– Ну, видишь ли, Ложа тоже в это верит, – продолжил он, оставив без внимания ее слова. – Что я представляю собой Шифр к высшим вселенным. Лестницу к UI.
Анжелика пожала плечами. Снова соскользнула шлейка ее платья.
– А черт его знает.
Он громко рассмеялся.
– Ну и с чего ты смеешься? – рявкнула она.
– Прости, но это не я, а мой рандомизатор.
Он отвернулся к океану. Солнце уже растворилось в воде на две трети, оставшаяся часть разливалась над горизонтом овальной кляксой пурпура. Пара орущих подростков носилась по пляжу, они развернулись рядом с террасой кафе, их радостные крики звучали в ушах Замойского, словно вульгарные обзывалки. Как, черт побери, можно быть настолько необычайно нормальным? Адам чувствовал во рту кислый привкус.
– Я все же полагаю, что тебя мне подставили, – сказал он, не глядя на Макферсон. – Была уже одна Нина; теперь Джудас просто-напросто выбрал более тонкий метод.
– Ай, снова начинается.
– Я так думаю, – упорно повторил он. – Конечно, я не утверждаю, что ты осознаешь свою роль и что манипулируешь сознательно. Но ты ведь и не скажешь, что у Джудаса нет своих целей. Может он разговаривал с тобой, давал понять, как он это умеет, брал на доверие, жовиальную беспомощность… А? Любую из тебя. А может и обеих. А собственно, на какую пустышку тебя начитали, а? – только сейчас он взглянул на Анжелику.
Она переменила ноги, заложив левую на правую, что обнажило ту, первую, до верхнего кружева чулка. Принялась покачивать туфелькой, постукивая высоким каблуком в каменную плиту террасы.
– Для этой цели, – произнесла медленно, – тебе придется совершить близкую инспекцию моей стопы: есть ли там шрам, или шрама нету.
– А какой тест позволит решить насчет твоей незаинтересованности?
Она и сама задумывалась об этом. С момента синтеза утратила даже уверенность в неуверенности: потому что, возможно, та вторая я (но – какая?) действительно имела такие планы, только вот теперь все перемешалось, френ с френом, и я уже не сумею раскрыть ее замыслов.
И все же это именно они могут стоять за моими нынешними мыслями, эмоциями, ассоциациями, рефлексами. А значит, манипулирую я Адамом или не манипулирую? Джудас меня запрограммировал или не запрограммировал?
Что ж, был разговор на свадьбе Беатриче, с Джудасом, едва вчитанным в пустышку. И был разговор в подвалах Фарстона, после моей имплементации – когда свои реакции еще не до конца контролировала я сама, когда молнии проходили девственными нервоводами, гормоны безумствовали на автострадах нового тела…
– Икх! Икккх! Ииирх!..
– Медленнее, медленнее, уже все, выплюнь это. Выплюнула? Выплюнь! Стукнете ее кто-нибудь!
– Крх! Ссс-сс… сколькооо?..
– Больше пяти месяцев. Действительно, большая потеря. Я должен был настаивать на более частых архивациях.
– П-п-почему?..
– Что: почему? – спрашивал Джудас. – Почему я решился тебя впечатать? Потому что нет способа оценить, когда я узнаю – и вообще, узнаю ли – что-то о твоей судьбе, а большее ожидание означает еще больший пропуск в памяти. Или «почему Замойский»? Из Колодца мы получили информацию, что в будущем он сыграет ключевую роль в разных политических конфликтах. Множество Рапортов гласит о «решениях Замойского». Скорее всего, он получит значительную автономию и самостоятельное влияние на Ложу – род этого влияния тоже неизвестен. Я пытался минимизировать шанс реализации таких вариантов; не получилось. Проблема в том, что это человек без прошлого, без корней, без знакомых и друзей, без семьи. И никаких дел в Цивилизации. А потому на него невозможно нажать. Но из модели френа – а у нас прекрасные модели френа Замойского, целое Чистилище – из модели нам известны его эмоциональные слабости, тропинки вовлечения. Тебе ничего не пришлось делать; хватило просто не отходить от него, пока он был под давлением. Он податлив.