в клинику надцатый раз. А дамочка, между прочим, натуральная блондинка. Возможно, она где-то раздобыла отраву, которую регулярно скармливает мужу и не подозревает, насколько все шито белыми нитками.
То есть Эвелина знала средство, благодаря которому могла избавляться от мужа, если он ее совсем достанет. Но злоупотреблять им было нельзя категорически.
И тут на глаза женщине случайно попалась заметка о «Новой жизни». «Почему бы не заморозить Витюшу?» — подумалось ей.
Сначала эта мысль носила иронически-фантазийный характер. Действительно, трудно представить, чтобы Виктор Игнатьевич позволил превратить себя в глыбу льда. Но затем фантазии Эвелины приобрели более реалистичный характер. В самом деле, кто будет спрашивать мужа, хочет он замораживаться или нет. Есть люди, готовые за деньги выполнить самую грязную работу. Тут женщина вспомнила о Бандерлоге. Вот кто идеально подходит ей со всех точек зрения. Настоящий бандит и всегда пускал слюни, увидев ее. Вот только встреча с посторонним мужчиной таила опасность. А если муж и в самом деле приставил к ней умелого соглядатая? Однако Эвелина придумала качественную отмазку. Якобы Бандерлог обещал ей за приличные деньги слить некий компромат на Виктора Игнатьевича.
— Почему тебе, зачем этот испорченный телефон? Ему следовало выходить прямо на меня, — мог резонно заметить муж.
Но и на это у Эвелины имелся ответ.
— Он меня охранял, мы с ним немного общались. А соваться непосредственно к тебе с таким щекотливым вопросом было довольно рискованно.
Женщина зря боялась, ее встреча с Бандерлогом прошла незамеченной для Виктора Игнатьевича. Но возникли проблемы другого плана.
— Как ты себе это представляешь? — спросил бандит. — Допустим, если ты нам поможешь, мы твоего муженька сцапаем. А дальше что? Я с пацанами заявлюсь в «Другую жизнь» или как там эта контора называется…
— «Новая жизнь» — уточнила Эвелина…
— Без разницы. Ты лучше подумай, реально ли заставить докторов заморозить твоего благоверного? То есть заставить легче легкого, наставил на них стволы — и все дела. Но как потом гарантировать их молчание?
— Я заплачу, очень хорошо заплачу, — Эвелина продумала и этот вопрос.
Но не до конца.
— А ты знаешь, кому и сколько? — поинтересовался Бандерлог.
Эвелина призналась, что не знает.
— А ведь есть люди, которые вообще денег не берут, — окончательно добил ее бандит, но тут же вселил надежду: — Ладно, я тебе помогу. Надеюсь, ты понимаешь, ради чего?
Эвелина понимала. Да и взгляд Бандерлога красноречиво говорил о цене избавления от Виктора Игнатьевича.
— Только наши встречи будут проходить тайно и не сразу, — твердо сказала она.
Женщина не догадывалась, что благодаря истории с Ярошем Бандерлог просчитал Фитиля и небезосновательно рассчитывал, что тот, боясь огласки, заморозит лесопромышленника даром. А Бандерлогу достанутся и деньги, и женщина.
Однако нашла коса на камень. Из-за болтливости Яроша Бандерлогу пришлось довольствоваться комиссионными. И то лишь после долгих уговоров и согласия Эвелины на личную встречу с Фитилем. За устранение Виктора Игнатьевича Фитиль заломил астрономическую сумму, и ему нужны были гарантии, что женщина заплатит, а не помашет ручкой на прощание, когда ее муженек окажется в морозильной камере.
Эвелина написала чистосердечное признание о том, как добавляла мужу в еду вещество, провоцирующее обострение почечной болезни и тем самым довела его до мысли о заморозке. То есть дело представлялось так, будто Фитиль лишь исполнил волю больного человека, а виновницей всего была Эвелина. Бумагу Фитиль обещал отдать в обмен на деньги.
Глава 28
С момента основания «Новой жизни» материалы о фирме напечатали многие, в том числе довольно солидные издания. Журналистов зацепила необычная специализация компании, они хорошо изучили читателей и понимали, что люди всегда живо интересуются вещами, находящимися на грани жизни и смерти. Но, кажется, только Буданцев разглядел за сенсацией-однодневкой сенсацию подлинную, которая могла оказаться настоящей информационной бомбой.
Игорь внимательно изучил все статьи. Условно их можно было разделить на две части. Одни авторы нахваливали «Новую жизнь» за гуманную ценовую политику, граничащую с благотворительностью, когда богатые клиенты во многом оплачивали заморозку людей победнее. Другие за умеренной стоимостью видели известный еще в древние времена коммерческий ход.
«Чем больше людей заморозит фирма, тем меньше такой способ ухода из нашей действительности будет казаться людям чем-то из ряда вон выходящим, уделом отчаявшихся одиночек. Главное — точить валун сомнения потоком хвалебной информации. Тогда в сознании потенциального клиента, которым может оказаться любой человек, случится перелом. Если сейчас на заморозку готов в лучшем случае один больной из тысячи, то потенциально их количество увеличится многократно. Свойственная большинству людей надежда на чудесное выздоровление может смениться верой в еще более чудесное воскрешение после заморозки. И тогда «Новая жизнь» резко поднимет цены, ведь среди их клиентов окажется более чем достаточно состоятельных людей».
Последний вывод Буданцеву казался сомнительным. Он исподтишка следил за деятельностью фирмы, в том числе на ниве увеличения собственной популярности. «Новая жизнь» выпустила единственный рекламный проспект. Фирма не пыталась заказывать статьи, которые оповестили бы о ней уважаемую публику. Создавалось впечатление, что «Новая жизнь» работает точечно, обрабатывая интересных ей граждан. И почему-то среди этих граждан оказывалось достаточно много людей малообеспеченных, как верно подметили журналисты.
Меньше всего Фитиль походил на филантропа. Буданцева ставила в тупик его готовность оказывать услуги бедным старикам. За этим что-то скрывалось. Хотя бы частично снять завесу тайны могло помочь интервью с Жирносеком. Игорь набрал указанный в рекламке телефон. Просьбу об интервью доктор воспринял без энтузиазма, хотя, по идее, должен был, как говорится, благодарить и кланяться. Ведь его бесплатно обеспечивали рекламой. Для фирмы, только становящейся на ноги, такое предложение сродни манне небесной. Хотя сразу не накормит, зато обещает в будущем бутерброд с маслом и толстым слоем икры. Подозрения Буданцева нашли себе очередное подтверждение.
Жирносек, как и говорила тетка, оказался мужчиной обаятельным, приятным во всех отношениях. Но заговорил он совсем не так, как полагалось человеку, усиленно продвигающему на рынок услуг свой эксклюзивный товар. Заговорил Жирносек о вещах достаточно абстрактных и бесконечно далеких от идеи заморозки. Бесконечно далеких в буквальном смысле этого слова:
— Посмотрите на безоблачное ночное небо. Вы увидите тысячи звезд, которые являются ничтожной частью Вселенной. Вокруг мириад звезд вращаются планеты, на части из них существует разумная жизнь. В этом у меня нет ни малейших сомнений. Причем тысячи, десятки тысяч, миллионы раз разумная жизнь появлялась задолго до того, как на Земле первая обезьяна догадалась использовать палку в качестве орудия труда. Тогда спрашивается: почему до сих пор инопланетяне не вступили с нами в контакт? Я вижу только два разумных ответа. Первый — мы еще слишком примитивны, жестоки и агрессивны, чтобы иметь с нами хоть какие-то отношения, а у пришельцев существует табу на искусственное повышение уровня нашей цивилизации. Увы, более реалистичным мне кажется другое объяснение. Существует определенный уровень развития, который не в состоянии преодолеть ни одно гуманоидное общество. Все цивилизации обречены на гибель. Возможно, мы вплотную подошли к этой черте, и тогда заморозка подарит человеку лишь сладкую иллюзию. Но если до этой черты осталась хотя бы тысяча лет, у замороженных появляется шанс. Главное, чтобы прогресс развивался теми же темпами, а у наших потомков имелись веские причины воскресить клиентов фирмы.
— Есть третий вариант, — сорвалось у Буданцева с языка, хотя ему было интересно, о чем еще поведает Жирносек.
Пока его слова больше походили на критику собственного же дела.
— Какой же? — с интересом глянул доктор на журналиста.
— Закон Эйнштейна о невозможности превышения скорости света имеет универсальный, абсолютный характер.
— У Эйнштейна есть такой закон?
— Или постулат. Мне трудно сказать, я лирик, а не физик. Но легко представить такую ситуацию. До ближайшей к нам звезды четыре года полета со скоростью света. Чтобы обследовать хотя бы десяток солнечных систем, потребуется минимум столетие. Можно, конечно, абстрактно рассуждать о звездных странниках, но в реальности любое разумное существо вряд ли захочет навсегда покинуть родную планету и обречь себя на жизнь в маленьком коллективе ради сомнительных перспектив освоения новых космических земель.
— А как тогда бороться с переселением? Любая планета не резиновая.
— Как говаривал старина Маркс, потребность движет общество сильнее десятка университетов. Если окончательно припрет, найдутся другие способы решения проблемы. А основывать колонию на расстоянии десятков, если не сотен световых лет от родной планеты — дело гиблое. Сообщение будет происходить от случая к случаю. Маленькое поселение, оторванное от своего корня, неизбежно деградирует. То есть ползучее распространение одной из цивилизаций, которое бы привело к контакту с нами, я полностью исключаю.
— Интересная мысль, мне такое не приходило в голову. Тем более, шансы человека вернуться к нормальной насыщенной жизни после заморозки существенно повышаются. Я бы расценил их, как пятьдесят на пятьдесят. Согласитесь, когда уже стоишь одной ногой в могиле, за такое можно заплатить цену, гораздо большую запрашиваемой нами.
— Боюсь, люди расценивают эти шансы куда ниже, иначе бы очередь к вам тянулась через всю Москву.
— Большинство наших клиентов — лежачие больные.
— Неужели среди них совсем нет людей, сохранивших активность? — притворно удивился Буданцев.