Сколько времени тратим мы на метро, спортзал, ужины в ресторанах, летние променады, машинально фиксируя в сознании случайные встречи с незнакомыми людьми, проходящими мимо, и несколько секунд теша себя фантазиями о близости с ними, пока их черты не растаят, как сон после пробуждения, а в итоге единственная наша реальность – случайно подвернувшийся секс по пьяни в вонючем углу с кем-то, кого мы предпочли бы забыть, но обречены видеть снова и снова. А потом наступает день, когда фантазия наконец сбывается, и на мгновение мы забываем о нашем унылом существовании, нам выпадает шанс пережить что-то полноценное, прекрасное, пока не обнаруживается, что рядом, в 418-м номере, обитает воспоминание о нашем позоре, и пара зорких глаз подстерегает нас за каждым углом, чтобы сказать: а я все знаю.
Я боялся выйти из твоего номера и столкнуться с толстухой, когда она выходит в коридор или исчезает за своей дверью, и подарить ей удовольствие узнать еще один мой секрет, добавить огоньку бесстыжей улыбке, которой она отвечает на вежливый и отстраненный взлет моих бровей. В то утро я попросил тебя выглянуть в коридор и посмотреть, смогу ли я незаметно вернуться к себе, а ты с испуганным лицом прошептала: “Вон она”, – а потом захохотала как сумасшедшая и попросила спеть тебе песню Росио Хурадо.
2
Ты ковыряла ложечкой йогурт с фруктами и мрачно наблюдала, как я увлеченно пожираю из тарелки то, что гринго называют breakfast taco и что ты упорно отказываешься называть такос с той же непримиримостью, с какой ультраправые отказываются называть браком союз двоих мужчин. Что поделать, мне нравится этот рулет с яичницей-болтуньей, сыром, халапеньо, фасолью и всем остальным, что принято в него добавлять. Я родом из страны, в которой обеды и ужины вкуснее, чем где-либо в мире, при этом завтрак представляет собой унылую равнину из крекеров с молоком, хлеба с маслом и кофе из кофемашины – сплошная досада, от которой можно избавиться, улизнув с работы в одиннадцать, чтобы слопать сэндвич, чуррос или картофельный омлет.
Вся беда в сравнении, Камила. Сравнивать имеет смысл лишь для того, чтобы сделать выбор, установив превосходство одного явления над другим. Сравнение портит удовольствие от вещи, лишает нас способности ценить ее такой, какова она есть, и в тот момент, когда она появляется перед нами. Не стоит сравнивать breakfast taco с такос, которые я не раз пробовал в твоей стране и которые ты вспоминаешь каждый раз, когда я называю такос breakfast taco; пустись я в сравнения, я бы испортил себе удовольствие от этого завтрака рядом с тобой. Не сравниваю же я блямканья местной группы, исполнявшей You Ain’t Goin’ Nowhere в “Белой лошади”, с концертной версией The Band, по которой я почти тридцать лет назад выучил эту песню, я не собираюсь сравнивать одну версию с другой и подчеркивать огрехи и недостатки той, под которую плясал, заключив тебя в объятия. Точно так же я избегаю сравнивать тебя с Паулой и надеюсь, что ты избегаешь сравнивать меня со своим мужем, который сейчас наверняка гуляет с тобой где-то в городе и с которым мы, если повезет, не столкнемся, чтобы и мне не пришло в голову сравнивать себя с ним.
Этому меня научил в Нью-Йорке один твой земляк, писатель, у которого я когда-то давным-давно брал интервью и с которым сразу же подружился. Парень напился во время интервью, решил продолжить это дело со мной и затащил меня в не существующий ныне ресторан “Дон Кихот”, который находился на первом этаже отеля “Челси” и представлял собой невольную пародию на все typical Spanish со всякими Дон Кихотами, фламенко, мельницами и быками… В меню числилась с трудом узнаваемая паэлья, приготовленная мексиканскими и пуэрто-риканскими поварятами под руководством шеф-поваров из Оклахомы, чья нога в жизни не ступала на испанскую землю (впрочем, может быть, и ступала). Я попытался выманить писателя оттуда и зазвать куда-нибудь еще, но у меня ничего не получилось, затем я сделал попытку отговорить его от паэльи и кальмаров: мол, то и другое на вкус – сущее дерьмо, и тут этот мексиканишка схватил меня за шиворот и потребовал заказать полменю “типичных” испанских блюд, а затем заявил, что сравнение – величайшая ошибка, что весь этот ресторан – сплошная фантазия, удачно вдохновленная расхожими слухами о воображаемой Испании, а еда, которую в нем подают, – плод воображения на тему того, что якобы едят в Испании, она носит те же названия, что испанские блюда, подается в глиняных горшочках, но на этом сходство исчерпывается, и все здесь остается фантазией, подобно “Кармен”, сочиненной Бизе для французов на испанский сюжет, или “Ромео и Джульетте” Шекспира – фантазии на веронский сюжет, написанной для англичан, или “Лицу со шрамом” с Аль Пачино – фантазии кубинской, снятой для гринго, и тем не менее все это по-своему замечательно, так что наслаждайся фантазией и не сравнивай ее с паэльей, которую готовит твой дядя по воскресеньям. После этих слов я перестал сравнивать одно с другим и с удовольствием уписывал ужин, который, скорее всего, и правда был превосходным, но точно сказать не могу, потому что менее чем за час достиг его уровня опьянения, и мне уже было все равно, что попадет мне в рот.
Не сравнивай. Я повторяю это себе все время начиная с того вечера в Нью-Йорке, и мне живется куда лучше, когда у меня получается избегать сравнений, но так бывает не всегда. Чтобы не впадать в этот грех, необходимо иметь под рукой – а лучше приобрести насовсем – две вещи, действительно достойные сравнения: диск Rolling и диски Faces, Triumph и Harley, осеннее солнце и весеннее. Теперь, когда я понимаю, что больше никогда тебя не увижу и что у меня больше не может быть двух вещей одновременно, мне страшно подумать о множестве всего того, что я могу начать сравнивать.
3
Вбесплатном телеэфире пик дневной зрительской активности называют “золотой минутой”, на нее обычно приходится самый горячий момент наиболее популярной программы в прайм-тайм. До появления контент-платформ я каждое утро просматривал данные об аудитории и отмечал “золотую минуту”. Результаты неизменно приводили меня в восторг: признание в неверности звезды розового шоу, блестящий гол, изгнание начинающего певца с шоу талантов, сцена в сериале, где после множества передряг и несостоявшихся встреч влюбленные наконец-то целуются. Я часто думаю о “золотой минуте” моего дня, моего лета, моих выходных. Спрашиваю детей сразу после каждой прогулки, каждой поездки, каждого предположительно памятного эпизода в их жизни: какой была “золотая минута”? Как правило, они этого не знают, им трудно остановиться на чем-то одном. Затем я упрощаю задачу и прошу, чтобы они выбрали три или четыре кандидата на “золотую минуту”, и тогда они начинают вспоминать свои лучшие моменты и облекать их в слова. Теперь они сами спрашивают меня после каждой командировки, каждого праздника, каждой поездки, какой была моя “золотая минута”.
Если бы я сам себе задал этот вопрос, я бы, наверно, вспомнил утреннюю прогулку вдоль озера Леди Бёрд. Мы гуляли по берегу в поисках каяка или чего-то подобного, чтобы взять напрокат, ты настаивала, что весной влюбленные непременно должны кататься на лодке по тихому озеру, тебе необходима эта классическая сцена, чтобы дополнить свой мысленный альбом романтических воспоминаний. Ты уверяла, что гребная лодка – посудина до ужаса унылая: она медленна, скучна и желанна лишь в том случае, если плывешь в ней с кем-то любимым, она дарит возможность побыть наедине, неспешно покачиваясь на воде, это лучший способ провести утро вместе. Тебе вспомнилась детская песенка, которую ты тут же напела Row, row, row your boat, gently down the stream, merrily, merrily, merrily, life is but a dream[8]. Ты сказала, что песенка на самом деле вовсе не детская. Кому придет в голову убеждать ребенка, что жизнь это лишь сон? Мы поспорили, добрый это совет или жестокий, и в итоге сошлись на том, что песня как нельзя более подходит к нынешнему утру.
Когда мы дошли до пункта проката лодок, среди каноэ и байдарок ты увидела катамаран в виде лебедя, лицо твое просияло, тебя рассмешил его нелепый выспренний вид. “Невероятно, – воскликнула ты, – это же лодка Лоэнгрина! Здесь, в Техасе!” Ты крепко схватила меня за руку, подвела к плавсредству и вне себя от волнения заявила, что мы поплывем только на этом лебеде, что нам не нужно никаких других вариантов, а перед тем, как занять свое место, принялась объяснять, что лебедь – не только святой покровитель напыщенных пошляков, но и символ моногамии, воплощение сластолюбивого Зевса, который менял свой облик, чтобы соблазнить царицу Леду за спиной ее супруга, а потом рассказала историю Лоэнгрина, удивившись, что я ни разу не слышал легенду о рыцаре-лебеде и даже не удосужился послушать невыносимую оперу Вагнера; ты сказала, что Лоэнгрин – рыцарь, который однажды приплыл на лодке, запряженной лебедем и похожей на этот катамаран, чтобы сразиться за Эльзу, печальную даму, которую влюбил в себя и с которой готов был остаться навсегда при условии, что та не спросит ни его имени, ни происхождения, а значит, на какое-то время мы можем стать ими всеми, взяв напрокат катамаран, – Лоэнгрином, Ледой, Зевсом, Эльзой. Я с изумлением слушал твои рассуждения обо всем, что встречалось нам на пути, независимо от того, было ли все это явлением значимым или не очень: такос, катамаран в форме лебедя, толстяк, проезжающий мимо озера на сегвее… Я испытывал непередаваемый восторг каждый раз, когда ты помогала мне видеть что-то особенное в простейших вещах, попадавшихся тебе на глаза, реальность становилась богаче, обретала новые измерения, а я сам столько всего нового означал для тебя, да и для себя тоже.
Итак, мы взяли напрокат катамаран и поплыли к удаленным, покрытым лиственной сенью берегам, по пути нам встречались любители рыбной ловли и накачанные гребцы, наконец мы причалили в уединенной речной излучине в тени деревьев, раскинувших свои ветви подобно зеленой кровле, и там, под пристальным взглядом желтоглазых граклов, я принялся тебя целовать, а ты схватила мою руку и незаметно поднесла к своей промежности, и я видел, как удовольствие растекается по твоему лицу, как ты пытаешься его скрыть, но оно искажает твои черты, ты закрываешь глаза и кусаешь губы, и все это посреди пластмассовых лебединых крыльев. Отличный сюжет для рисунка. Ты была безрассудно открыта для удовольствий – в любом месте, в любое время, в любом настроении, но я не видел ничего более диковинного, чем эта сцена с пластмассовым лебедем, техасская версия Леды на катамаране; с тех пор она всплывает у меня в памяти во время мастурбации, если же я вспоминаю ее нарочно, рука сама тянется к ширинке, и так будет в течение многих лет, потому что за краткое время, отмеренное нам в жизни, не так много сцен способны укорениться в нашем воображен