ии, подобно дереву, на котором неизменно прорастают плоды желания.
4
На этом рисунке я торчу на конгрессе по цифровой журналистике, время от времени отправляя какой-нибудь заумный твит, который служит мне алиби, свидетельствуя о повышенном интересе, вынуждающем меня посещать упомянутое мероприятие второй год подряд. На самом деле я пытаюсь пережить нестерпимую боль разлуки, пока ты проводишь свой семинар по современной мексиканской архитектуре. Думаю, у тебя на семинаре весело: даже рассуждая о гайках, болтах и строительных материалах, ты ухитряешься рассказывать захватывающие истории, и сложно вообразить, чтобы кому-то наскучило их слушать. Иногда я ревную тебя к твоим ученикам, как-никак они обкрадывают меня на целых три часа, даже не догадываясь о ценности времени, проведенного в твоем обществе. Я сочиняю посвященные тебе непристойные эротические стишки, восхваляя твои веснушчатые груди, твой хохот, твои запахи, описывая все то, что собираюсь с тобой проделать, заполучив тебя вновь.
Когда-то я мечтал стать поэтом. Мне не хватило решимости, не хватило самоотверженности и, чего греха таить, таланта – если талант чем-то отличается от сочетания решимости и самоотверженности. Писал я неплохо, про это я знал еще подростком, как знал и то, что из всех пишущих только поэты прикасаются рукой к небу, но в итоге поэтам достается воздух, мне же хотелось иметь красивые мотоциклы, детей, обедать в ресторанах, путешествовать, не чувствовать себя нахлебником. Как видно, всего этого я желал более страстно, чем поэзии, и вот я журналист, что для пишущего человека считается самой низкой творческой ступенькой, на ужины и поездки мне тоже не особо хватает, к тому же я все больше тяну ресурс из жены и не испытываю тщеславного и никчемного удовлетворения, когда мои писульки получают резонанс. Похоже, я упустил шанс перевернуть жизнь с ног на голову, когда уничтожил все свои знойные стишки, которые сочинял для тебя, ожидая окончания твоих семинаров и нашей новой встречи: из них можно было составить целую книгу. Они приходили мне на ум сами собой, я никогда ничего не приглаживал, ты сама решала, какие из них чересчур; наиболее сальные тебя смешили, ты просила еще, да похлеще, понепристойнее, и когда мы наконец встречались, требовала почитать их тебе вслух, по твоим словам, впечатление не было полным, пока стихи не прочитает голос с сильным и таким пафосным кастильским акцентом, а после того, как я повторял их три или четыре раза, ты безжалостно их стирала и просила меня сделать то же самое. Лучше им исчезнуть, говорила ты, эти стихи казались тебе еще более тяжким преступлением, чем измена, по ним можно было сделать вывод, что я досконально изучил каждый дюйм твоего тела, а желание твое абсолютно безгранично, но хуже всего то, что эти куплеты были естественным плодом глубоко личного, особенного состояния, которое, как и любое интимное пространство, образуется в результате долгих бесед, рождающих глубинную связь двух душ.
Я слал тебе стишки один за другим, словно подбрасывая дрова для большого костра, ты не успевала их прочесть, и они накапливались в твоем телефоне, а я только и ждал уведомления о том, что все они просмотрены, – это означало, что ты снова включила мобильный, твой семинар закончился, и я с нетерпением ждал ответа, но тебе требовалось время, чтобы их прочитать, иной раз ответом было длинное хахахахахахахахахахахахахахахаха в сопровождении вереницы смеющихся рожиц, зардевшихся личиков – тетенька, закрывающая лицо руками, а затем ты просила прочитать их прямо сейчас.
Я собирался подарить тебе книгу, я ее даже купил, но после твоего прощального послания оставил в домашней библиотеке. Эту книгу мне предложил мой знакомый продавец, когда я попросил у него сборник эротических стихов. Изначальный язык ее был санскрит, она была написана много веков назад неким Билханой. По легенде, этот Билхана прибыл из Кашмира ко двору средневекового махараджи, который нанял его в качестве наставника для единственной дочери. Билхане предстояло дать ей солидное теоретическое образование, чтобы сделать из нее принцессу, а любовные искусства в то время были важной наукой. Довольно скоро новоиспеченный наставник перешел от теории к практике, и оба отдались плотским утехам. Придворные шпионы застали их за этим занятием, и махараджа приговорил Билхану к смертной казни через посажение на кол, к тому же публичному. Чтобы добраться до эшафота, нужно было преодолеть пятьдесят ступенек, и на каждой из них Билхана останавливался и читал наизусть стихи. Эти стихи были преисполнены дикой, необузданной, но в то же время тонкой эротики, наполнены чудесными образами, позволяющими представить тело, которое отдается страсти, восстанавливается после соития или готовится к нему, в них не было ничего дурного – они не имели решительно ничего общего с вульгарностью моих стишков. Каждое из этих пятидесяти стихотворений начиналось примерно одинаково: “Даже сейчас я помню, как…”, “До сих пор думаю о…”, “До сих пор вижу, как…” Когда же поэт шагнул на последнюю ступеньку и прочитал последнее стихотворение, махараджа, пораженный искренностью, пронизывающей эти стихи, помиловал его и женил на своей дочери.
Прочитав книгу, я понял, что в подобной ситуации меня без колебаний посадили бы на кол, так как моей памяти хватает лишь на пару посвященных тебе куплетов, но даже их оказалось бы достаточно, чтобы вогнать в краску присутствующих на моей казни. Возможно, если бы я запомнил эти неуклюжие строки и, добираясь до эшафота, прочитал их публике, все бы хохотали так же безудержно, как смеялась над ними ты. Если мы и заслуживаем какого-то снисхождения или индульгенции, то лишь за то, что искренне смешили друг друга. В нашей истории было больше смеха, чем эротизма.
5
Micklethwait Craft Meats занимала отличные позиции в рейтингах остинских барбекю. Ни в одном списке она не входила в топ-3, а значит, возле нее не топталась идиотская четырехчасовая очередь, как перед барбекю Франклина, при этом в ней было настолько вкусно, что сложно представить что-то получше. К тому же это было достаточно обшарпанное, обветшалое, но при этом уютное место, такие обычно воспринимаешь как подлинные: старый roulotte[9], походящий на покинутое судно, севшее на мель посреди диких трав, которые топорщились из-под его брюха подобно водорослям, покрывающим киль старого корабля. Четыре деревянных стола для пикника с приколоченными к полу потертыми скамейками и обильной тенью от полудюжины раскидистых деревьев, и все это в глухом cul-de-sac[10], где обжитое граничит с заброшенным, – такой уголок мог бы послужить укрытием для убийцы из фильма ужасов или убежищем, недосягаемым для взрослых, где наконец происходит первый поцелуй главных героев-подростков из инди-фильма.
Техасское барбекю – единственное фирменное блюдо, которое этот штат добавил в гастрономию США. Надо непременно отведать и маслянистые ребрышки, которые сами собой отрываются от жаренного в течение восемнадцати часов (как нам сказали) куска, и грудинку, которая тает во рту и сплошь состоит из жира, дыма, соли и перца. Это нехитрое лакомство, поданное на листе вощеной бумаги с солеными огурцами и необжаренными ломтиками пышного хлеба, впитавшими все соки, поедалось руками, которые только после душа переставали пахнуть барбекю. Каждый ел где придется, мы притулились за столом для пикника плечом к плечу с дядьками с татуированными шеями и бородами до пупа.
Ты расспрашивала о ресторанах, которые хотела бы посетить в Испании, и рассказывала мне о мексиканских, которые должен был посетить я, а я говорил, что мы нигде не отведаем ничего вкуснее этого барбекю. Смешно вспоминать, какую сумму я выкладывал за творение какого-нибудь звездного шеф-повара, создававшего настоящее произведение искусства, которое на протяжении лет оттачивалось с точностью до миллиметра в ресторане, где изысканно было все – от освещения до посуды, а потом случайно окажешься рядом с таким фургончиком, где намеренно пренебрегают всеми признаками гастрономической культуры, от освещения до посуды, но именно здесь пробуешь блюдо, затмевающее все остальное, и наконец получаешь истинное наслаждение, которое так долго ускользало от тебя в ресторанах Мадрида, Каталонии, Страны Басков и которое, как мне кажется, каждый обязан испытать, пока жив.
Интересно, если бы я отправился туда один, это жирное мясо было бы таким же вкусным или же вкусовые качества обострились, потому что я был с тобой, смотрел, как ты жадно ешь мясо, вцепившись в ребро обеими руками, посасываешь его до тех пор, пока не заблестит голая кость, бесстыдно восклицаешь “м-м-м-м” и “о-о-о-о”, откусывая жир с грудинки, размазывая соус по носу и щекам, триумфально попирая образ романтического ужина за столиком на двоих с метрдотелем, скатертью и канделябром, который вызывает у меня вящий ужас: в обществе такого канделябра человек просто обязан почувст-вовать себя счастливым, а ужин должен быть чем-то выдающимся, что в большинстве случаев обычно заканчивается полным провалом. Подобные сцены наблюдаешь каждый раз, зайдя в хороший ресторан: неизбежные столики на двоих, долгоиграющие пары, которые пыжатся изо всех сил, пытаясь найти тему для разговора, когда же им приносят заказ, каждое блюдо обсуждается столько, сколько вообще возможно говорить о какой-либо еде, после чего вновь наступает тишина, а затем они спорят, не заказать ли вторую бутылку и не набраться ли – что является наилучшим и, возможно, единственным решением – или же ограничиться первой и таким образом смириться с отсутствием общих тем для разговора. В конце концов за эти мучения один из них выкладывает абсурдную сумму, и они возвращаются домой, думая, что фарс наконец-то окончен, и, если повезет, занимаются сексом, который длится семь минут. Идеал романтического ужина – чудовищное мошенничество, но, несмотря на это, мы старательно заимствуем у гринго ужин на Святого Валентина, который в американском ресторане – самый тоскливый вечер в году.