Я думаю, что это преувеличение, но я не спорю с ней. Сейчас мне нужны все друзья, которых я могу найти.
Мария меняет мне подгузники, купает меня, кормит и убирает в доме, и все это с мастерством, которым славятся немцы. Когда в полдень приходит Келли, мой дом сверкает, мой желудок полон, и я — осмелюсь сказать это? — в хорошем настроении.
Или, по крайней мере, не в суицидальном.
Келли бросает один взгляд на меня, сидящего, опершись на кровати, и мгновенно начинает плакать.
— Вот тебе мои антидепрессанты, — говорю я ей. — А теперь, пожалуйста, подойди сюда и обними меня, пока я тоже не расплакалась.
Она бросает сумку на пол и бежит ко мне. Меня охватывают объятия и облако ее цветочных духов.
— Прости, — говорит она, ее голос сдавленный, — Я не хотела быть такой плаксой. Просто я так рада тебя видеть.
Я знаю, что она имеет в виду, что рада видеть меня здесь, дома, а не в ужасной психиатрической больнице, куда она каждый день наведывалась, чтобы почитать мне книги. Книги Хемингуэя, потому что моя реальная жизнь — это противоположная страна от моей бредовой жизни.
В этой жизни я люблю старого козла-мачо. Вот так.
— Я тоже рада тебя видеть. Ты принесла?
Шмыгая носом, она отступает, кивает и вытирает пальцами мокрые щеки. — Да. Хочешь, чтобы я его включила и оставила тебя в одиночестве, или мне остаться?
Я думаю об этом минуту. — Тебе не будет слишком странно слушать меня? Потому что, если ты думаешь, что сможешь выдержать все кровавые подробности моих грез, я хотела бы, чтобы ты была здесь. Моральная поддержка и все такое.
Она говорит мягко: — Конечно, дорогая. Я бы с удовольствием осталась.
— Помолчав, она добавляет: — Тебе можно пить алкоголь? Потому что я принесла закуски и бутылку розового. Я подумала, если ты хочешь, чтобы я была рядом, пока ты будешь записывать, нам обоим, наверное, понадобится немного выпивки.
Я смотрю на нее с удовольствием. Она такая хорошая, блядь, подруга. — Нет, мне нельзя пить. А теперь откупорь бутылку, налей мне большой стакан и устраивайся поудобнее, потому что я собираюсь рассказать тебе историю, которая просто. Разорвет. Твой. Разум. Кстати, ты в ней есть.
— О, Боже. У меня была плохая прическа?
У нее всегда была странная неуверенность в своих волосах, густых, блестящих и пышных. Почему-то она живет в страхе, что они все выпадут.
Я мягко улыбаюсь ей. — Я не могла сказать, потому что ты все побрила в акте радикального феминизма. А еще ты отрастила волосы под мышками и на ногах и перестала пользоваться дезодорантом.
Когда она яростно смотрит на меня, я вздыхаю и сдаюсь. — Я говорила с тобой только по телефону, но мне показалось, что у тебя потрясающие волосы. Счастлива?
Она хлопает в ладоши, потом вскакивает с края кровати, чтобы достать сумку, с которой пришла. Из нее она достает маленький диктофон, который ставит мне на колени. Затем она достает тарелку с сыром, крекерами и салями, гроздь зеленого винограда и бутылку розового вина.
— Ого. Мы на пикнике. Это круто, Келл.
— Откручивающиеся винные пробки - гениальное изобретение— гениальное изобретение, — говорит она, весело отбрасывая металлический колпачок в сторону. Он падает на пол и закатывается под кровать. Я улыбаюсь, представляя Марию на коленях, которая бормочет немецкие проклятия, поднимая ее.
Затем Келли останавливается. Оглянувшись, она говорит: — О, черт.
— Что случилось?
— Я не взяла соломинки!
Проходит секунда, прежде чем я понимаю. Потом начинаю смеяться. — Тогда тебе придется просто держать мой стакан и давать мне маленькие глотки, когда я этого потребую, не так ли, сестра?
Выражение лица Келли становится кислым. — Я думаю, что ты слишком наслаждаешься этой идеей, принцесса. — Она наливает немного вина в два пластиковых стаканчика, затем ставит бутылку на мою тумбочку.
— Выпьем, — говорит она, стуча стаканчиками друг о друга.
— Давай, сучка. Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, детка. — Пытаясь быстро смахнуть влагу с глаз, она подносит одну из чашек к моим губам, чтобы я могла выпить.
Напиток холодный, терпкий и вкусный. Я глотаю, причмокивая губами. — Вкусно. Спасибо.
— Не за что. — Она запрокидывает голову назад и выпивает весь свой бокал вина.
Смеясь, я говорю: — Некоторые вещи никогда не меняются.
Пожав плечами, она наливает себе еще один бокал. — Надо пить розовое, пока оно не согрелось. Нет ничего более депрессивного, чем розовое вино комнатной температуры.
— За исключением, возможно, дневной комнаты в психиатрическом центре. — Келли замирает от ужаса, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
— Прекрати, — устало говорю я. — Если я не смогу шутить об этом, будет намного хуже.
Через мгновение она посылает мне неуверенную улыбку. — Значит ли это, что я все еще могу называть тебя сумасшедшей, как раньше, до того, как ты технически стала сумасшедшей?
— Я бы обиделась, если бы ты этого не делала. А теперь дай мне еще глоток вина и включи диктофон. Начнем.
***
Так началась диктовка моих мемуаров о кататоническом психозе.
Когда через пять недель они были закончены, я назвала их До сентября.
Потому что не только у судьбы темное чувство юмора.
Глава 32
Год спустя
⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀
Когда раздался телефонный звонок, на улице шел дождь.
Я лежу на больничной кровати, которую Крис поставил в гостиной, потому что механическое жужжание моего вентилятора мешает ему спать. Я смотрю сквозь дверь во внутренний дворик, как дождь стекает по стеклу извилистыми серебристыми ручьями, похожими на слезы. Сумерки опускаются, но еще не совсем поглотили двор: трава отражает блики заходящего солнца. Шелковица мерцает и переливается.
Идет нежный дождь. Мягкий и меланхоличный, синий и туманный, идеальный фон для того, чтобы умереть.
По крайней мере, я надеюсь, что это произойдет сегодня вечером. Мне невыносима мысль о еще одном дне жизни.
Еще один день без Джеймса.
Понимаете, я так и не смогла разгадать код. Каким бы ни был спусковой крючок, толкнувший меня с обрыва в безумие, я не смогла его воссоздать.
С помощью Келли я провела двенадцать месяцев, исследуя известные причины психозов, просматривая тысячи случаев в медицинских журналах, читая все, что могла найти в Интернете на эту тему.
Но все, что я нашла, совпадало с тем, что сказал мне Эдмонд: психоз — это медленное сползание, а не резкий скачок. Почти всегда психотическому эпизоду предшествуют постепенные, прогрессивные изменения в мыслях и функционировании человека, которые могут длиться от нескольких месяцев до нескольких лет.
А в тех немногих случаях, когда психоз, казалось бы, происходил без внешних признаков или триггеров, причина оставалась загадкой.
Это ужасно, жить без надежды. Это худшее, что можно себе представить. Человек может пережить даже самую жестокую физическую или эмоциональную травму, если он верит — однажды, когда-то — что этому будет конец. Но когда нет света в конце тоннеля, когда каждый день — это холодная, черная, бесконечная дорога страданий, а надежда — лишь слабое воспоминание, которое ты когда-то имел, единственное, что может помочь — это смерть.
Для людей в моем положении смерть — это друг, которого мы ждем.
Милосердный друг, чье лицо мы хотим увидеть.
Я жду уже довольно долго. Я не помню, было ли это после того, как мои мышцы горла перестали работать и мне вставили питательную трубку в желудок, или после того, как мои легкие перестали работать и дыхательную трубку вставили в шею. Так или иначе, я жду смерти, которая придет и освободит меня от этого исхудавшего тела и отпустит в сладкое облегчение небытия.
Мария отвечает на телефонный звонок где-то в доме. Ее бормотание смешивается со стуком дождя. Потом она идет ко мне с беспроводным телефоном в руке.
— Тебе звонят, — тихо говорит она, наклоняясь над кроватью, — Хочешь ответить?
Я не могу кивнуть или покачать головой, потому что мышцы, которые контролируют эти движения, парализованы, но я все еще могу моргнуть. Наша система проста: одно моргание — да, два — нет.
Я моргаю один раз. Какого черта, посмотрим, кому я нужна так поздно.
Мария нажимает кнопку громкой связи на телефоне.
— Я сейчас с Оливией, мисс Перкинс. Вы на громкой связи. Говорите.
Андреа Перкинс — литературный агент, которого Келли нашла, чтобы представлять мою книгу. Она знала парня, который знал парня, работавшего в литературном агентстве, и она спросила его, может ли кто-то в его компании быть заинтересован в том, чтобы взглянуть на мою историю. Оказывается, один из их агентов — Андреа — недавно продала правдивую историю женщины, у которой было воспаление мозга настолько сильное, что врачи думали, будто она страдает шизофренией, и положили ее в психиатрическую больницу.
Книга мгновенно стала бестселлером. Редактор издательства, которому Андреа продала ее, был в поисках следующего хита.
Поскольку я была совершенно неизвестной и не имела никакого издательского кредита, я не получила аванса. Крис ныл и стонал по этому поводу, но мне было все равно. Деньги никогда не имели для меня значения.
Важно было познакомить других людей с Джеймсом.
Я хотела, чтобы они тоже полюбили Джеймса, чтобы он жил в их памяти так же ярко, как в моей. Только так мы можем достичь бессмертия. Любовь — это то, что связывает нас навсегда, это единственное, что остается после смерти... или после окончания психотического эпизода.
И если вы будете смеяться, что я думаю, что моя любовь к Джеймсу такая же реальная, как и ваша любовь к вашему мужу или партнеру, просто помните, где действительно существует любовь — в голове.
— Привет, Оливия! Надеюсь, я звоню не слишком поздно.
Сегодня вечером мисс Перкинс кажется счастливой. Я не вижу ничего такого в ее светлом тоне, потому что она всегда такая. У нее характер терьера: умная, преданная и легко возбудимая. Она мне очень нравится.