Я тихо говорю: — Я уже давно этого не делала.
— Не говорила по телефону?
— У меня не было любовника.
Он выдыхает медленно и тяжело. Я представляю, как он сжимает трубку так сильно, что в ней появляется трещина.
Через некоторое время я спрашиваю: — Ты все еще там?
— Просто восстанавливаю дар речи. Пожалуйста, подожди.
Я улыбаюсь, довольная, что влияю на него так же, как и он на меня. — Не хочу показаться самоуверенной, но мне кажется, что это чувство...
— Взаимно. Да. Боже мой. Ты всегда так откровенна?
— Жизнь слишком коротка, чтобы извращать слова. Но раз уж мы заговорили об этом, должна сказать, что мне нужно время. Я не могу просто...
— …прыгнуть со мной в постель на первом же свидании.
— Бинго.
— Ты хочешь сначала узнать меня получше.
Я думала об этом. Чего именно я хочу? Я здесь на три месяца, потом вернусь к реальной жизни в Штатах. Это может быть лишь временным явлением, коротким романом с прекрасным незнакомцем, о котором я буду вспоминать с нежностью, сидя в кресле-качалке на крыльце дома престарелых.
Так зачем терять время?
Я не являюсь девственницей. Мы оба взрослые, оба одиноки, и оба знаем, чего хотим. Кроме учета морали, в чем смысл задержки?
Предчувствие, — шепчет мой мозг.
Смысл промедления — в формировании желания.
Я останавливаюсь на мгновение, чтобы залюбоваться этой жаждущей новой версией себя. Возможно, это влияние моих соседей-эксгибиционистов, но что бы это ни было, я возьму это.
— Надеюсь, ты не поймешь меня неправильно, но... нет. Мне не нужно сначала узнать тебя получше. Все, что мне нужно знать, это то, что происходит со мной, когда я смотрю в твои глаза.
Он ждет, его молчание пронизано жаром.
— Я в Париже ненадолго. Если это станет личным, если мы станем слишком близкими и поделимся всеми нашими грустными историями, будет гораздо труднее, когда я уеду. Я бы хотела, чтобы все было легче. — Я закрываю глаза, стесняясь того, как меркантильно это прозвучало. — Прости, если это грубо или оскорбительно. Это просто то, что я чувствую.
— Так ты хочешь меня только ради моего тела, — говорит он горловым, раздражающим голосом, — Ну, я никогда.
Я шепчу: — Это достаточно красивое тело.
В его голосе звучит обида. — Достаточно красивое? Прекрати, ты меня балуешь.
— Ладно, хорошо, эгоист, это удивительное тело. Доволен?
Он фыркает. — Нет.
Улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, я говорю: — Это, безусловно, лучшее тело, которое я когда-либо видела, и это говорит о многом, поскольку я даже не видела тебя голым.
На данный момент.
— А лицо?
— Боже мой! Ты просто ловишь комплименты!
— Это небольшая цена за то, что ты используешь мои многочисленные прелести, ты так не думаешь?
Я начинаю смеяться и не могу остановиться. — Ладно, хорошо. Твое лицо. Твое лицо... ну, оно тоже довольно красивое.
— Я бросаю трубку.
— Нет, не бросаешь.
Теперь его очередь смеяться. — Это правда. Не бросаю. А теперь сделай мне еще один комплимент, пока мое эго не сдулось и я не пошел плакать в угол.
— Ладно. Ты готов?
— Я готов.
Я представляю его лицо, все эти идеальные углы и линии. — Твое лицо - самое красивое, что я когда-либо видела.
Странно, но я действительно имею это в виду.
— Продолжай...
Я качаю головой, пытаясь не рассмеяться. Театрально задыхаясь, я говорю: — А твои глаза... твои глаза похожи на два застывших бассейна. Твой голос – медово-дымное пение блюзовой певицы, заставляющее все мои нервы дрожать. А твои губы - ох! Твои губы как клубничное вино!
Он бормочет: — О, ради Бога.
Мой тон становится практичным. — Эй, ты первый начал.
— Ты, наверное, выросла с очень приставучими братьями и сестрами.
Я начинаю шутить о том, какими раздражающими на самом деле были мои старшие братья, но останавливаюсь.
Мои колебания не остаются незамеченными для Джеймса. — Ладно. Не будем переходить на личное.
Я кривлюсь. — Это странно? Не будет ли слишком неудобно и странно, если мы не сможем поговорить друг с другом?
— Я уверен, что мы найдем много тем для разговоров.
В его голосе снова появилось тепло. Это вызывает яркое воспоминание моей фантазии о том, как он трахает меня сзади, когда я стою на коленях, погрузившись лицом в подушку.
— Ты снова молчишь.
Я обмахиваю лицо рукой. — Просто пытаюсь справиться с этим приливом. Это невыносимо.
— Я дам тебе минуту.
В его паузе я слышу подавленный смех. Потом он возвращается на линию, весь такой деловой. — Ладно, давай договоримся об условиях.
— Это звучит удручающе практично.
— Это практично, но не обязательно удручающе. Таким образом, мы оба будем знать, чего ожидать. Это уменьшит количество странностей.
— Ладно. Я слушаю.
— Ты сказала, что ты ненадолго в Париже. Когда ты уезжаешь?
— Двадцать третьего сентября.
— Я отмечаю этот день в своем календаре. Что ты планируешь, пока ты здесь? Встречи с друзьями? Осмотреть достопримечательности?
— Ты говоришь, как таможенник. Хочешь поставить штамп в мою визу?
— Я хочу знать, как выглядит твое расписание, умник.
По резкой паузе, наступившей после этого, я понимаю, что он не хотел меня так называть. Мне кажется странным, что он это сделал.
Я говорю: — Обычно я бы возражала против того, чтобы мужчина обзывал меня еще до нашего первого свидания, но, учитывая наш плотный график, я пропущу это мимо ушей. Кроме того, это уместно: Я умная. И мне нравится, что тебе со мной достаточно комфортно, чтобы сказать мне об этом.
— И все же. Это было грубо. Я прошу прощения.
Он звучит удовлетворенно раскаявшимся. — Извинения приняты. Когда ты не требуешь комплиментов и не игнорируешь желание людей не садиться за их столик в кафе, у тебя очень обаятельные манеры, знаешь? Кстати, спасибо за цветы. Белые тюльпаны были стильным штрихом. Изысканно, но без излишеств. Если бы ты прислал красные розы, я была бы вынуждена снизить свое мнение о тебе.
— А что не так с красными розами? Разве они не романтичны?
— Только для людей, которым не хватает воображения. Настоящие романтики никогда не идут на поводу у клише, потому что страсть очень индивидуальна.
Через мгновение он тихо стонет. — Ты очаровательна. Трех месяцев не хватит.
— Прости, здоровяк. Ты уже отметил это в своем календаре.
Я говорю это легко, стараясь, чтобы дрожь рук не просочилась в мой голос. Даже по телефону его желание ощутимо.
Я уже достаточно долго живу, чтобы знать, что такие вещи не длятся долго. Этот вид мгновенного, термоядерного влечения неизбежно угасает так же быстро, как и появляется, оставляя после себя разбитые сердца и растерянность. Оно никогда не выдерживает ежедневной рутины брака, воспитания детей и реальной жизни.
Но в нашем случае - с нашей реальной жизнью за тысячи километров друг от друга - это идеально, мы будем идеальными.
Идеальными незнакомцами, не отягощенными всем тем дерьмом, которое отравляет желания.
— Кстати, о календаре, — говорит Джеймс, — что у тебя на сегодня?
— Ты ведешь меня на ужин. Только не в кафе Blanc, пожалуйста.
— Не хочешь еще одного словесного спарринга с Жан-Люком? Кажется, ты хорошо держала себя в руках.
— Снисходительные официанты заставляют меня чувствовать себя колючей. Кстати, ты знал, что Эдмонд как-то ударил авторучкой в шею одну из его любовниц?
— О, да. Он любит рассказывать эту историю. А он тебе не рассказывал о красивой азиатке, в которую он влюбился, а она оказалась мужчиной?
Я ахнула, взволнованная драматизмом этой истории. — Нет! Расскажи мне прямо сейчас, чем она закончилась!
Джеймс хихикает. — Вижу, ты еще не знакома с его нынешней женой.
— Ого. Правда?
— Да. Они женаты уже почти двадцать лет и ни одной ночи не провели порознь.
Мне нужна минута, чтобы переориентировать эту новую информацию в моем мозгу. — Это, наверное, самая романтичная вещь, которую я когда-либо слышала. Как ты думаешь, они позволят мне расспросить их об этом?
— Ты имеешь в виду, как основу для книги?
— Не биографию как таковую, но, возможно, просто как вдохновение для истории.
— Думаю, Эдмонд заплатил бы тебе гигантскую сумму денег, если бы ты захотела создать вымышленного персонажа, основанного на его жизни.
Я думаю об очевидном восторге, с которым Эдмонд поделился историей страстной итальянки и ее сестры. — Знаешь, я думаю, что ты прав.
Он мягко поддразнивает: — Не каждый предпочел бы заразиться вирусом Эбола, чем быть увековеченным.
Ого, он действительно обращает внимание на все.
— Итак, этот ужин, на который ты меня приглашаешь, — говорю я, улыбаясь. — Пожалуйста, пусть это будет где-то в непринужденной обстановке, потому что все, что я взяла с собой, - это джинсы и футболки.
Его тон становится грубым. — Которые, кстати, смотрятся на тебе очень эффектно. Когда ты вышла из-за стола в кафе, я думал, что упаду со стула. Твою задницу стоило бы выставить в Лувре.
Это заставило меня громко рассмеяться. — Ну и кто теперь преувеличивает?
— Я не преувеличиваю.
— Я знаю, как выглядит моя задница, Ромео.
— Ты не знаешь, как она выглядит для мужчины.
Я не знаю, что на это ответить. От голода в его голосе я на мгновение теряю дар речи, хотя точно знаю, что в кофейне были десятки задниц, куда более упругих, чем моя.
— Ладно. Я сыграю в твою игру. Как это выглядит для мужчины?
— Прежде чем я тебе скажу - а я тебе скажу, это просто ремарка, - хочу отметить, что еще три минуты назад ты ругала меня за то, что я вылавливаю комплименты. А теперь ты хочешь, чтобы я описал твою задницу.
— Это совсем другое.
— Почему это?
— Начнем с того, что ты роскошный. Все на тебя пялятся, даже мужчины.
— Спасибо, но я не вижу разницы.
— Ладно, я не пытаюсь быть скромной, это не так, как если бы кто-то сказал супермодели, что она красивая, а она стесняется и говорит что-то возмутительно неправдивое вроде: “О, я просто обычная девушка. Я абсолютно обычная без всего этого макияжа”. Я не питаю иллюзий относительно своей внешности. У меня отличная прическа, хорошие зубы, фигура в целом пропорциональная, но...