Она вовсе не была голодна. Урчание и жжение в желудке прекратились, заглушенные едой, которую Холли в него отправила. Но прежде чем она осознала, что уже не голодна, одной упаковки крекеров не стало. Безо всяких мыслей и даже эмоций – как будто ей управляло тело, а не разум – Холли надорвала вторую.
– Холли?
Она вздрогнула и выронила из руки крекер. Он упал слоем хумуса вниз, пастообразная масса фыркнула, приземлившись на стол. Холли моргнула и только после этого повернулась на стуле.
В дверном проеме кухни стояла Алабама. Ее глаза медленно скользнули с лица Холли на руки, потом на разбросанную перед ней еду. А ее взгляд… Таким взглядом озирают сцену преступления. Держась одной рукой за дверную ручку, Алабама в другой руке сжимала телефон.
Холли увидела, как по ее лицу расплывалось осознание. С каждым новым подергиванием губ и бровей Алабама все сильнее укреплялась в своих умозаключениях.
– Что происходит, Холл? – медленно спросила она, переступив порог кухни.
Холли встала со стула с легким звоном в ушах. Она мгновенно различила отвращение на лице Алабамы. Оно искривило ее черты, превратив в нечто уродливое.
Холли развернулась к столу. Она не могла смотреть на Алабаму, хотя это чувство отвращения ей было уже отлично знакомо: точно такое же выражение на протяжении недель искажало ее собственное отражение в зеркале всякий раз, когда Холли в него гляделась.
– Со мной все в порядке, – сказала Холли, хотя ее голос слегка задрожал. Сглотнув, она закрыла глаза, направив всю свою волю на то, чтобы сохранить спокойствие. – Пожалуйста, оставь меня в покое.
Не зная, что еще сделать, Холли нагнулась и собрала еду, которой действительно было слишком много на столе, чтобы держаться с достоинством. Звон в ушах усилился. Холли уже почти ничего не слышала, кроме собственного дыхания.
Вздернув высоко подбородок, она двинулась к мусорному контейнеру, нажала ногой на педаль и сбросила в него все – всю противную до отвращения пищу.
– Холли, – произнесла Алабама; ее далекий голос еле пробился сквозь скачущие мысли Холли.
А потом Холли услышала, как Алабама двинулась вперед. И резко крутанулась вокруг оси.
– Оставь меня в покое, – прошипела она почти беззвучным голосом.
Алабама либо не услышала ее просьбы, либо не прислушалась к ней. Она продолжила идти вперед. Подошла к столу, а потом почему-то отступила назад. Но зачем-то вытянула вперед руки. Зачем? Чтобы ее обнять? При этой мысли Холли окончательно утратила контроль над собой.
– Черт тебя раздери, оставь меня в покое! Ты идиотка, больная на голову! – выпалила Холли в приступе бешенства. И, уже не в состоянии думать, со всей силы толкнула Алабаму обеими руками.
Резко втянув воздух, Алабама отшатнулась назад и чуть не упала. Но успела вовремя схватиться за спинку стула.
Холли тяжело задышала, сердце помчалось вскачь. А в голове поднялся такой шум, что найти в ней связную, четкую мысль оказалось невозможно.
Холли только наблюдала за тем, как медленно выпрямлялась Алабама. Она выглядела потрясенной.
Холли тоже удивилась своей внезапной вспышке ярости – удивилась, но не раскаялась в ней.
Секунду тишины сменила вторая.
Наконец, глаза Алабамы встретились с глазами Холли. Выражение шока с лица Алабамы исчезло, и Холли почувствовала, что ее бешенство тоже рассеялось. Вместо гнева она ощутила, как шею начал покалывать страх.
Не размышляя, Холли быстро произвела инвентаризацию окружавших ее предметов. Взгляд скользнул по подставке для кухонной утвари у холодильника, огнетушителю, висящему возле двери. На кромке мойки лежал хлебный нож, окруженный крошками от лавового хлеба.
На несколько секунд на кухне все замерло. Ни одна из них не сдвинулась с места. И тишину нарушало только их дыхание. Как вдруг Алабама будто начала задыхаться; ее ноздри раздулись.
А потом она набросилась.
Часть IVНе неожиданность
Глава 34
Холли
Двумя месяцами ранее
Даллас, штат Техас
Через месяц после положительного теста на беременность Холли назначили первое дородовое обследование. Ник настоял на том, чтобы отвезти жену на прием к врачу, хотя прежде никуда ее не отвозил (он вообще не проводил с ней больше десяти минут вот уже несколько недель). А в тот день он заехал на их подъездную аллею, как ее личный водитель, и Холли, поджидавшая мужа у переднего окна, выскочила из дома к его машине раньше, чем он из нее вылез.
Ника, похоже, удивило то, что первое обследование было назначено лишь на седьмой неделе ее беременности. Холли сообщила ему дату и услышала молчание на другом конце провода.
– Ты не обязан приезжать, если не желаешь, – сказала она, главным образом для того, чтобы выглядеть доброй, хотя части ее очень хотелось, чтобы муж сказал «нет».
– Это не так, – произнес, наконец, Ник. – Я просто думал, что ты уже была на приеме.
Две недели между тем разговором по телефону и визитом ко врачу изобиловали неожиданностями для них обоих. Благодаря Мэллори Холли была довольно неплохо информирована о том, как может протекать беременность, хотя некоторые вещи застигли ее врасплох. Мэллори рассказывала ей об изменении пищевых пристрастий, но никогда не говорила об отвращении к определенной еде. А Холли с этим столкнулась. Например, у нее развилась жуткая ненависть к овсянке. А еще ее мутило от арахисового масла.
К счастью, это продлилось всего пару недель. И сейчас, на исходе второго месяца, единственным, на что она могла пожаловаться, были спазмы и колики в животе – не такие, как во время ее месячного цикла, но достаточно ощутимые для того, чтобы она погуглила, насколько безвредным для организма беременной было обезболивающее.
– Привет, – сказала она Нику, усевшись на пассажирское сиденье. И почему-то почувствовала себя неуверенной, как будто ей было пятнадцать и за ней заехал парень, пригласивший ее на свидание.
– Привет, – сказал муж, но его улыбка ограничилась только изгибом губ.
Это было непохоже на Ника – извечного и неисправимого оптимиста в их паре. И из-за этого Холли еще больше почувствовала себя не в своей тарелке.
Ник подождал, пока она не пристегнулась, и только после этого подал задним ходом с подъездной аллеи. Небо было безоблачным, солнце, поднимавшееся все выше и выше над горизонтом, казалось почти белым. Холли могла сказать что-нибудь о погоде, но мысль о разговоре с Ником – даже коротком, даже на постороннюю тему – показалась ей настолько неправильной, что она лишь крепче сжала губы.
Ник включил радиоприемник, и салон машины наполнил ритм песни из «Топ 40». Живой, энергичный и веселый, он резко контрастировал с настроением в автомобиле. Холли опустила голову на подголовник и, закрыв глаза, взмолилась к вселенной: «Дай нам “зеленую улицу”, пока мы не доедем до больницы!»
Через несколько минут Ник прервал молчание:
– Значит, ты уже решила, что будешь…
Муж не договорил, но Холли и не потребовалось услышать окончание вопроса, чтобы понять, о чем он спрашивает. Не открыв глаз, она помотала головой.
– Пока еще нет, – ответила Холли, сознавая, что это было несправедливо по отношению к Нику.
Но это была правда. Она на самом деле до сих пор не знала, как поступит.
Проблема заключалась в том, что у Холли не получалось вообразить себе ни один, ни другой сценарий. Когда Ник ушел в ту первую ночь, она попыталась – действительно попыталась – представить свою жизнь с ребенком на руках. Стоя в их гостевой спальне, Холли постаралась мысленно поставить в ней белую реечную кроватку, крошечную прикроватную тумбочку с полкой для детских книг. «Может, все будет не так уж и плохо?» Увы, ответить на свой вопрос она не смогла, потому что не увидела перед глазами ни кроватки, ни тумбочки. Она не смогла представить себе даже детскую спальню – не то что ребенка в ней. И она совсем не представляла себя делающей большинство вещей, которые потребовал бы ребенок.
Но тем не менее, когда Холли попыталась вообразить себе альтернативный сценарий – жизнь после аборта, после избавления от первенца Ника – она не смогла представить и его. Ей оказалось трудно представить себе как одиночество, так и жизнь с мыслью, что она способна прервать чужую, зародившуюся в ее утробе жизнь и причинить такую сильную боль другому человеку.
После того, как Холли сообщила Нику о первом обследовании, они не общались пару недель – достаточно долго для того, чтобы время остудило желание поговорить. Не столько из-за злости или обиды, сколько из стремления к самозащите. Они готовили себя к тому, что прекратят общаться вообще и однажды – возможно, даже очень скоро – станут друг другу чужими.
Но во время того телефонного разговора, пускай на мгновение, но заклятие спало. Холли сказала мужу, что записалась к врачу, и когда его голос послышался из динамика, он был полон теплоты. «Значит ли это, что ты решила оставить ребенка?» – спросил Ник. Точнее, прошептал так, как человек шепчет заветное желание. «Нет», – резко ответила Холли. А потом добавила: «Я не знаю, Ник. Я просто не знаю».
Комната ожидания перед дверью в кабинет врача слишком сильно обдувалась кондиционером и была почти полна людей. На каждого мужчину, скрючившегося на пластиковом стуле, приходилось не меньше трех женщин. Медсестра вызвала ее за пять минут до назначенного времени приема. Она была совсем юной и безостановочно болтала, пока проверяла показатели жизненно важных органов Холли.
– Многие женщины страшно нервничают во время первого визита к врачу, – сказала она, накачивая грушей манжету тонометра, все сильнее сжимавшую правое предплечье Холли. – Поэтому не удивляйтесь, если ваше давление окажется сегодня чуть выше нормы.
Лицо Ника, стоявшего в дверях, напряглось. Возможно, он, как и Холли, представлял мир, в котором они с женой могли по-прежнему счастливо болтать. В отличие от реальности.
Холли всего пару месяцев назад поменяла медицинскую страховку. А это значило, что поменялись и врачи. И чего ожидать в смотровой, она не знала. Ник прислонился спиной к стене бледно-желтого цвета, а Холли уставилась прямо перед собой – на парковку за окном.