Перебираю в голове фразы, которые многие годы мечтала произнести: с гордостью, трепетом, волнением.
А сейчас ничего.
НИЧЕГО…
Я смотрю на эти тесты и всё понимаю, но не принимаю.
Отказываюсь верить.
Я просто защищаю себя, свое маленькое наивное сердечко. Потому что потом, когда окажутся тесты неисправными или у меня обнаружат гормональный сбой, повлиявший на результат, или просто, как бы глупо это не звучало, — «само рассосалось», я знаю, что собрать себя быстро не получится. Только не в этот раз, когда я отчетливо видела две полоски. Именно поэтому я выбираю ничего не чувствовать.
Телефон булькает оповещением, напоминая, что сегодня — среда и у меня запись к гастроэнтерологу.
На мгновение, я облегченно выдыхаю, предварительно снимая все предъявленные обвинения с поджелудочной, которая, как я считала, была единственной виновницей моего поганого состояния.
Теперь я хотя бы понимаю, что не смертельно больна и не умираю. Хотя и этот факт весьма сомнительный, потому что, если так и дальше пойдет, меня просто не станет.
Весьма оригинальный способ избавиться от бывшей жены.
— Агата, здравствуй, моя дорогая, — обнимает меня Татьяна Викторовна и принимается невесомо расцеловывать мои щеки, — дай посмотрю на тебя!
Она отстраняется и проходится по мне крайне скептическим взглядом, хоть она и старается выглядеть заинтересовано.
Все это радушное внимание напускное. Не более, чем отработанное годами правило поведения с пациентами. Думаю, ее уже всё и все бесят, в том числе и я. Но Татьяна Викторовна неплохой врач-гинеколог, пользующаяся уважением среди коллег и, в принципе, у меня никогда не было с ней недопонимания и проблем. Я ей доверяю, потому что с самого начала всю мою историю с планируемой беременностью вела именно она.
Я ей позвонила и попросила меня принять без записи. Без объяснения причин, просто сказав: «Это срочно!».
— Давно тебя у нас не было, как дела? — Татьяна Викторовна моет руки и поглядывает в мою сторону.
Давно.
Да еще сегодня утром я не думала, что в обед окажусь здесь.
Вместо гастроэнтеролога.
— Все хорошо, спасибо, — улыбаюсь и присаживаюсь за стол.
Татьяна Викторовна усаживается напротив и смотрит в глаза.
— Ну рассказывай «свое срочное», — складывает руки на столе и ждет от меня подробностей.
— Я… я, кажется, беременна, — еле слышно мямлю и, тушуясь под ее внимательным взглядом, отвожу в сторону лицо.
Не знаю почему, но мне неловко было произнести эту фразу. Ощущение, будто мне шестнадцать, и я признаюсь в своем случайном залете маме, которая, когда узнает, точно заругает и выпорет.
— Кажется беременна… — Татьяна Викторовна приподнимает брови, но не выглядит удивленной, а скорее задумчивой.
Ох, черт.
Быстро ныряю в сумочку и вываливаю на стол все свои тесты, чтобы она заранее не решила, что я поехала крышей, потому что как — то в прошлом я пару раз сбрасывала ей в личку фото тестов, где мне казалось, что я видела две полоски. Да, вот так неприлично меня штормило в то время.
Сейчас — то я понимаю, как это неадекватно выглядело со стороны, но сегодня-то я ничего не придумываю!
Пусть сама посмотрит!
— Вот!
Смотрю на Татьяну Викторовну, которая недоверчиво, но разглядывает разложенные перед ней улики.
— Хорошо, — кивает женщина, но по её выражению лица не поймешь, действительно ли это хорошо, или «хорошо» в качестве седативного средства, потому что на самом деле плохо. — Давай-ка, дорогая, мы с тобой сделаем для начала узи, а потом я тебя посмотрю.
Я киваю болванчиком, согласная на всё, и прохожу в смежный кабинет ультразвукового исследования.
Здесь темно и прохладно, а я так нервничаю, что тело моментально реагирует и покрывается мурашками.
Расстилаю поверх казенной медицинской пеленки свою — хлопковую, выстиранную, с советских времен, доставшуюся мне от бабушки. Она белая, в мелкую цветную крошку и шершавая как наждачная бумага.
Но она счастливая.
Я всегда ее ношу с собой на все обследования, и я ей доверяю. А больничным не доверяю.
Татьяна Викторовна становится рядом с узи-специалистом, и они вместе вглядываются в темный экран с точками и палочками.
Даже лежа, я чувствую, как становятся ватными мои ноги. Ступни леденеют, а живот начинает тянуть.
Я очень нервничаю.
Я всегда нервничала во время обследования, но сейчас по-другому: сейчас у меня две полоски.
Чувствую, как частит мой мотор, пробивая мои ребра. За эти недели я стала неприлично худой, и датчик аппарата мне делает больно, но я смиренно терплю.
— Вижу плодное яйцо…
А дальше какие-то цифры, слова, показатели и нормы, но я не различаю…
Потому что они видят плодное яйцо!
Они его ВИДЯТ!
Он существует… он живой, и он… во мне…
— Агата, ну-ка девочка, расслабься, — трогает за плечо Татьяна Викторовна, — тонус повышается.
Выныриваю из распирающих меня эмоций, но тут же ныряю снова, потому что это было сказано таким тоном, что мне становится страшно.
Мечусь глазами от Татьяны Викторовны к узисту, пытаясь понять, что такое, черт возьми, этот тонус?!
Мне страшно!
СТРАШНО!
Чувствую, как сжимается низ живота, и мне это совершенно не нравится.
— Ну чего ты? Всё хорошо! Успокаивайся! — ободряет Татьяна Викторовна, и я хочу ей верить. — Одевайся и проходи в мой кабинет.
Я за ширмой одна и пытаюсь найти свои трусы, но не нахожу.
Потому что они на мне.
Я ничего не соображаю, мои руки меня не слушаются, зато я отчетливо слышу «Все хорошо».
Все хорошо.
Я словно не могу выйти из наркоза: ты вроде бы в сознании, но ничего не соображаешь: как я оделась, как вышла, как возвращалась за оставленной «счастливой пеленкой».
Возвращалась.
Это плохая примета?
Господи, о чем я?
Все хорошо.
Все… хорошо…
— Ну что, Агата, поздравляю! — Татьяна Викторовна снимает перчатки и бросает их в урну.
Она улыбается, и эта улыбка похожа на искреннюю.
Я верю, что она действительно за меня рада.
А я? Я рада?
— Спасибо, — вымученно выдавливаю из себя.
Я не знаю. Пока не знаю.
— Я тебе сейчас направления на анализы выпишу и назначения с учетом твоего жуткого токсикоза, — Татьяна Викторовна роется в кипе сваленных на столе бумаг и хитро поглядывает на меня. — Так, вот нашла. Держи памятку. Здесь разные способы, как справляться с утренней тошнотой.
— У меня не только утренняя, — на автомате проговариваю я и заглядываю в перечень анализов, которые нужно сдать.
Меня что, на орбиту вынашивать ребенка отправляют?
— Я поняла, все равно почитай.
Безусловно я нажаловалась Татьяне Викторовне на свое паршивое состояние. Хоть теперь я и понимаю причину творившегося со мной безобразия, но лишний раз услышать, что это в пределах нормы и «все хорошо», я посчитала резонным.
Татьяна Викторовна что-то долго пишет, вбивает в свой компьютер какие-то данные, а я разглядываю информационные стенды и картинки на стенах.
Ничего не поменялось.
Они висят уже давно, и я их всех знаю, но сейчас я смотрю на них по-другому. На женщину в боковом разрезе с огромным животом, в котором вниз головой пристроился ребенок. Я раньше не замечала, а сейчас задумываюсь, почему у него такие длинные темные волосы и так аккуратно уложены в стрижке. Разглядываю саму девушку, которая мило улыбается и выглядит потрясающе и счастливо.
А я так не выгляжу.
Я выгляжу как пациент хосписа.
Но у нее большой живот, а у меня его нет, и, возможно, на таком сроке я тоже буду выглядеть потрясающе, а вот на счет «счастливо» — не уверена…
Это отстой…
То, о чем я думаю — полный отстой…
— Я слышала, вы развелись с Леоном, — прерывает мой бред Татьяна Викторовна.
Перевожу взгляд на женщину, которая, не переставая что-то строчить в компьютере, ошарашивает меня подобной информацией.
Она-то откуда знает?
— Нуу… да, — неуверенно отвечаю и смотрю на врача, все также не обращающей своего внимания на меня.
— Во-от! А я тебе говорила, что нужно всего лишь поменять партнера. Видишь, и все у нас получилось! — довольно улыбается Татьяна Викторовна.
А я…
А я не верю своим ушам!
Это что?
Это она решила, что я беременна от кого-то другого?
Открываю и закрываю рот.
Чувствую, как снова начинает тянуть низ живота.
Я хочу схватить этот чертов клейкий стикер со стола и залепить ей рот, чтобы даже близко не смела произносить такие омерзительные вещи.
Какой-то животный инстинкт самки — наказать обидчика выбранного тобой самца, от которого у тебя планируется потомство.
Меня тошнит.
Тошнит от омерзения, когда представляю, что во мне были бы хромосомки чужого мужика.
Я не знаю, что мной руководит: гормоны ли это, либо мой еврейско-русский темперамент, но я хватаю кучу макулатуры, сумку, счастливую пеленку и вылетаю из кабинета врача, которого всегда уважала, но в миг возненавидела.
Мне противна эта женщина.
«Видишь, у нас всё получилось?!» — хмыкаю и хлопаю от души дверью.
«Нет, Татьяна Викторовна, это У НАС С ЛЕОНОМ всё получилось!!!».
Несусь по коридорам консультативного перинатального центра, не разбирая дороги и расталкивая прохожих.
Лишь на улице позволяю себе глубоко вздохнуть и замедлить свой бег. Присаживаюсь на скамью у небольшого фонтана и смотрю. Смотрю в одну точку, не моргая, потому что в голове такой хаос из беспорядочных мыслей и изобилия информации, что мой и так недалекий мозг, попросту не успевает подавать сигнала моргания.
Всё смешалось: чувства, эмоции, переживания, мысли.
Я словно на центрифуге, не могу поймать фокус, горизонт, устойчивого положения, сконцентрировать мысли.
А потом я случайно цепляюсь за скульптуру фонтана: обнаженная полная женщина. Я скольжу глазами по ее широким бедрам, по совсем не плоскому животу и останавливаюсь на пышной голой груди, которой она кормит новорожденного ребенка.