Ребенка…
И вот только сейчас на меня снисходит озарение, что я беременна.
Я БЕРЕМЕННА…
Закрываю лицо руками и начинаю плакать.
Что же мы с тобой натворили, Леон?
Как же так получилось?
Почему сейчас?
Где же были твои говнистые хромосомки, когда нужно было спасать наш брак?
Я реву.
Реву белугой, скулю щенком, разлученным с матерью.
Мой телефон начинает истошно вопить, будто звонящий знает, насколько мне сейчас плохо.
На экране появляется рыжая хохочущая голова.
Моя подруга. Словно чувствует.
— Привет, — отвечаю сквозь слезы.
— Привет, Богиня! — настороженно шепчет Сашуля и слушает, пытаясь хоть что — то распознать по моему голосу. — Ты сходила к гастроэнтерологу? Что сказал врач?
Сжимаю крепко глаза, слизываю языком слезы и сопли, оседающие на подрагивающих губах.
— Агат?
Наверное, я слишком долго молчу.
— Дай мне контакты твоего врача, у которого ты стояла на учете… — замолкаю и всхлипываю, — по беременности.
— Ох… малышка, — жалобно тянет подруга.
А я снова реву…
35. Агата
— Сколько недель? — спрашивает Саша, сидя в кухонной зоне с будущей олимпийской чемпионкой на руках, пока я строго с аптекарской точностью отсыпаю смесь в бутылочку.
Сашке не хватает молока, потому что эта немелкая засранка жре… ой, кушает за троих! Сколько ей? Шесть дней отроду? Со вторника она стала еще больше и громче, а сегодня только пятница. С Никиткой Саша не знала, куда девать молоко, и сцеживала в раковину, а этой прЫнцессе пришлось вводить докорм.
— Четыре-пять ставят, — пожимаю плечами.
Я знаю, для чего она спрашивает. Поскольку не сложно сложить два плюс два и понять, что близость с Игнатовым у нас была после развода.
— Что сказала Котельникова?
Ох, Санька, моя ж ты корректная и тактичная! Издалека заходит!
— Что все в норме. Кучу анализов выписала и записала на прием через три недели, — размешиваю смесь и поглядываю на угрюмую Юльку, которая остервенело терзает пустую Сашкину грудь.
— Хорошо, — кивает Саша, — как она тебе?
— Располагает к себе, мне понравилась, — ставлю бутылочку на стол и усаживаюсь рядом. — Саш, хватит ходить вокруг да около, спрашивай.
— Пф-ф, — фыркает подруга, — какие все профессионалы вокруг меня собрались: всё видят, всё понимают. Я настолько примитивна и открыта? — злится Сашка и пихает в рот богатырше бутылку со смесью.
Когда подруга злится, она становится очень милой. Такая бешенная рыженькая белочка!
— Просто мы все тебя очень хорошо знаем! Не злись!
— Хм, знают они! Вообще-то, это моя работа! — дуется Сашка, но уже наигранно и озорно.
— Ты в декрете! Мы за тебя поработаем! — смеюсь я.
Сашка улыбается, но продолжает испепелять меня своим профессиональным взглядом а-ля «продолжайте, больной, я записываю»!
— Ну да! Да! — громко шепчу я, сдаваясь. — У нас было после развода. Один раз, — непременно уточняю, чтобы подруга вдруг не подумала, что мы какие-то извращенцы, занимаясь ЭТИМ в статусе развода.
— Понятно, — хохочет подруга, — интересно у вас, с перчинкой!
— Да ну тебя, — отмахиваюсь от подруги и краснею, как тургеневская барышня на смотринах.
Нашу девчачью идиллию разрушает звук моего орущего телефона, лежащего на столе и благополучно о нем забытого. Юлька дергается и отпускает бутылочку, заходясь недовольным воем.
Проклятье!
Как же я так забыла выключить звук?!
Ругаю себя еврейским матом.
Хватаю телефон и знаю, кто звонит.
Сашка успевает рассмотреть звонящего, когда я отключаю вызов и перевожу телефон в беззвучный режим. Потому что после того, как я не отвечаю, начинают сыпаться сообщения.
— Ты избегаешь его? — интересуется Филатова.
— Нет. Просто я пока не готова к разговору.
После моего побега из квартиры Филатовых, когда мы крайний раз виделись с Леоном, бывший муж названивает мне каждый день. Ненавязчиво, но словно каждый раз напоминая о себе.
Я не беру трубку. А потом приходят сообщения. Практически в каждом из них он спрашивает, как я себя чувствую.
Я очень боюсь, что мое молчание может заставить его приехать ко мне домой, но видеть его я сейчас не хочу.
Потому что он поймет.
— Ты не собираешься ему рассказывать? — округляет глаза Сашка и осуждающе смотрит на меня.
— Я расскажу. Обязательно расскажу, но… позже.
Я не готова.
Я пока сама не разобралась, что со всем этим делать. Да я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что я беременна.
Как я ему скажу?
«Милый, мы, конечно, уже друг другу никто, но я от тебя беременна! Сюрприз!»
Или…
«Слушай, а что ж мы с тобой раньше-то не развелись, давно бы уже родила!»
Или так…
«Леон, ты сейчас не переживай, но у нас будет ребенок! Я тебе перезвоню, пока!»
Я не готова…
И я боюсь… Боюсь увидеть его реакцию: радость ли это будет, а быть может огорчение…
— Ты не должна проходить через это всё одна. Я знаю, каково это. Первые недели самые опасные, ты нуждаешься в заботе, поддержке и внимании. Это ведь совершенно новые эмоции, новые ощущения и другой мир. С тобой должен быть тот, кто поддержит, успокоит и предаст уверенности в том, что всё правильно. У меня другая была ситуация, меня просто бросили. А Леон никогда так не сделает. Вы же се… — Саша замолкает на полуслове, — расскажи ему. Он должен знать.
Я знаю, что не сделает.
Леон — самый порядочный и ответственный человек, кого я знаю. Но дело в том, что я не хочу, чтобы меня принимали как обузу, от которой некуда деваться, из жалости и чувства ответственности.
Так я не хочу.
— У меня есть ты, — я снова плачу.
Никогда столько не плакала, а сейчас от слова «молокоотсос» готова разреветься!
— И я тебя очень люблю, — соглашается моя Рыжуля. — Но сказать ты обязана, и как можно раньше.
Киваю.
Мне так хочется забраться к ней на ручки вместо заснувшей Юленьки, чтобы меня так же покачали, убаюкали и пожалели.
Вытягиваю вдоль стола руку и раскрываю ладонь. Сашка понимающе вкладывает свою маленькую теплую ладошку, и мы крепко сцепляем наши пальцы. Я готова выцарапать глаза любому, кто говорит, что женской дружбы не бывает.
— Я так рада за тебя, подруга, — шепчет Сашуля, — а ты не верила в чудо.
Чудо…
36. Агата
— Почему Вы не пришли раньше? Зачем столько терпели? — Татьяна Александровна, мой новый гинеколог, неодобряюще смотрит на меня, — ну или бы позвонили в конце концов. У вас же есть мои контакты.
Есть.
Но я не из тех, кто жалуется.
Если быть честной, то я еле дожила до этого приема. Две недели я просто умирала. Мало того, что меня тошнит после каждого приема пищи, так у меня появились ночные боли в области желудка.
Пару ночей я не спала вообще, катаясь по дивану от невыносимых болевых спазмов. Я закидывалась Но-шпой, потому что прочитала в интернете, что ее беременным вроде как можно. Но она ни черта не помогала.
Наверное, мой желудок страдает, потому что я практически ничего не ем. Все равно не усваивается.
Я терпела.
Потому что, если такова плата за ребенка, то я буду терпеть что угодно и сколько угодно.
Три дня назад я позвонила Леону.
Я хотела, чтобы он приехал, хотела рассказать, но он не взял трубку.
Но я все-таки узнала.
Узнала, что Игнатов сейчас в Петербурге и он ооочень занят!
Мне сказала об этом… Алина.
АЛИНА!!!
Она мне ответила с личного телефона Леона!
Клянусь, в тот момент я даже забыла о тошноте, потому что мой мозг начал активно фонтанировать идеями, подыскивая правильное объяснение факту того, почему телефон моего мужа оказался в руках его помощницы.
И ни один из предложенных вариантов меня не устраивал.
«Я передам Леону… кхм… Борисовичу, что вы звонили», — пропела нахалка и положила трубку.
Мне хотелось разбить телефон о стену. А лучше о голову бывшего. А еще лучше — о голову Алины и бывшего мужа!
Сидя в обнимку с унитазом, я глотала соленые слезы и ненавидела весь мир, когда поздно вечером Леон привычно прислал сообщение, спрашивая о моем чертовом самочувствии.
Он не перезвонил!
Так и не перезвонил!
Мне хотелось проорать ему, как я его ненавижу вместе с его наглыми головастиками, посмевшими без разрешения вторгнуться в мое тело. Хотелось показать, как я мучаюсь и, как мне плохо, но вместо этого я написала, что у меня всё прекрасно.
Катись ты к черту, Игнатов! Вместе со своей вешалкой!
У меня было две недели, чтобы свыкнуться с мыслью, что я беременна. Я планировала посвятить это время себе, принять себя новую, полазить на мамских форумах и беременяшек, распланировать походы по врачам.
Ничего из этого я не выполнила, кроме анализов, которые я сдавала перебежками, как партизан, между приступами тошноты и бессилия.
Я практически забила на работу, оставаясь помирать дома. И только пару раз накрасила невест, о чем неимоверно жалею.
Думаю, после этого я растеряю добрую половину клиентов, потому что первая уходила от меня с таким лицом, будто побывала не в руках визажиста, а на бальзамировании у танатокосметолога, а вторую и вовсе пришлось долго уверять, что я — та самая Игнатова Агата, а не наркоманка со стажем. А всё потому, что в это утро я сдавала кровь из вены, в которую мне не могли попасть несколько раз, мучая мои еле заметные вены и оставляя синяки и проколы. Прибавьте сюда бессонную ночь, мое бледное худое лицо и синюшные разводы под глазами, — и вы получите портрет героинщика.
— Я не хотела Вас беспокоить. Думала, что это нормально, — понимаю, что звучу глупо и по-детски наивно, поэтому опускаю глаза в пол.
— Вот так, как у вас, Агата, не нормально, — отчитывает меня Татьяна Александровна, как несносного ребенка, — вы ставите под угрозу свою жизнь и жизнь ребенка. Вы знаете, чем опасны обезвоживание и интоксикация?