Игнатов: Ненавижу тебя, дрянь, пошла ты, знаешь куда?
Игнатов: Я тебя люблю, прости меня? Очень, очень люблю. Только ответь. Всё сделаю, что хочешь. Если хочешь, чтобы отстал, я сделаю, только включи телефон и объявись.
Игнатов: Ну и зараза ты, Игнатова
Игнатов: написал заявление в полицию
Держусь за подоконник. Меня шатает и адски тошнит.
Меня постоянно тошнит и, мне кажется, что моя беременность — это не дар Божий, а наказание Господне. Из меня словно все силы выпили. Мне даже водить глазами по строчкам сообщений больно.
Но нужно ответить.
Деление зарядки вновь на нуле, и мне хватает энергии только на то, чтобы написать ему сообщение:
Лежу в Александровской больнице, в гинекологии
Убираю дохлый телефон в карман чьего-то халата и шаркаю в палату, еле передвигая ногами.
Вчера двоих выписали, и нас осталось двое: я и девочка после операции.
Ее тоже скоро выпишут.
Она все время молчит, искоса поглядывая в мою сторону. Ей девятнадцать, и она знает, что я беременна.
Вероятно, глядя на меня, у нее разовьется психологическая травма.
Да, детки тяжело даются…
Прохожу мимо сколотого висящего зеркала и отчаянно не смотрю в него.
Я знаю, что в нем увижу — ходячий труп, внутри которого каким-то невероятным образом еще бьются два крохотных сердечка.
Я хочу выжить… Вместе с горошинами…
40. Леон
Я уверен, что насобирал хренову тучу штрафов. Я нарушил всё, что можно, и сам удивлен, что еще никуда не влепился.
Рву движок машины и волосы на себе.
Я чувствовал, видел, что с ней что-то не так, так почему ничего не предпринял?
Наивно положился на ее совесть?
Ну какой же я тупоголовый…
Что с ней? Почему ее положили? Почему в гинекологию?
И молчит ведь, засранка.
И Рыжая тоже хороша… сколько раз пытался добиться от нее хоть какой-то информации, нет же, женская, твою мать, солидарность.
Найти отделение гинекологии оказалось не сложно.
Че моя-то здесь забыла?
— Здравствуйте. Игнатова Агата здесь лежит? — на посту сидит молоденькая девчонка-медсестричка, опустив голову в гору медицинских карт.
— Добрый день. Сейчас уточню, — листает длинный журнал с пожелтевшими листами, кажется, еще советского времени, расчерченный карандашом под линейку, — да, в девятой палате.
— Можно мне к ней?
Девушка смотрит на настенные часы, а потом извиняющимся взглядом на меня:
— Время посещения уже закончилось, извините. Приходите завтра с 11 до 4.
На часах 16.15, какого черта?
— Девушка, мне срочно нужно увидеться с женой, давайте договоримся? — пока еще умоляюще вглядываюсь в ее полудетское лицо.
Девчонка жмется, прикусывает губы и отрицательно качает головой.
— Меня поругают, — опускает виновато голову.
Да что ж такое!
— Девушка, милая, я не долго. Или можете ее позвать сюда на пост?
— Я попробую. Извините, напомните еще раз фамилию вашей жены?
— Игнатова. Агата Игнатова.
— Добрый день. Вы к Игнатовой? Муж?
Оборачиваюсь на голос за спиной и вижу женщину в белом халате, пронзительно рассматривающую меня под микроскопом.
— Добрый, — киваю, — муж.
— Вот вы-то мне и нужны. Четыре дня вас караулю, — звучит, как обвинение, и я отчетливо слышу в ее голосе отзвуки пренебрежения и осуждения. Да что происходит — то? — Мы можем с вами поговорить? — киваю. — Тогда пройдемте со мной в кабинет, — указывает вперёд по коридору женщина, а у меня холодеет все внутри.
«Пройдемте со мной…», — так всегда начинается фраза, которая не предвещает ничего хорошего, кто бы ее ни сказал: будь то сотрудник правоохранительных органов или вот, как сейчас, врач с задумчивым и серьезным выражением лица.
Мне не нравится всё это.
Да я, черт возьми, боюсь. Откровенно боюсь услышать то, что перевернет мою жизнь, ведь близких родственников просто так в кабинет врача не вызывают.
— Присаживайтесь, — бросает взгляд на стул и садится напротив, — меня зовут Наталья Игоревна. Я лечащий врач вашей супруги.
Делаю глубокий вдох.
Морально готовлюсь.
Мышцы напрягаются.
В груди пожары неистовые бушуют, а сердце выскочить из нее проситься… Остервенело бьется, пробивается…
— Очень рад с вами познакомиться, — вру я. Я ни хрена не рад.
Была б моя воля — знать бы я вас никогда не хотел.
— Это пока, — не радостно усмехается женщина, — думаю, после того, что я скажу, вы меня в лучшем случае возненавидите, — ее слова как медленный яд…
Что она хочет мне сказать?
Почему мне кажется, что я словно иду на гильотину и знаю, что после приведения в исполнении ее слов — не выживу?
— Что с моей женой?
— Она поступила в критическом состоянии. Мы делаем всё, что можем, но эффективности лечения не наблюдаем, — падает на меня железобетонная плита, — частота рвоты до десяти раз в сутки. Еда не удерживается в желудке, — еще одна, — прогрессирует снижение веса. Ваша жена потеряла уже больше шести килограмм, — третья. — Головокружение, низкое давление… — Замолчи! ЗАМОЛЧИ!!!! — В анализе мочи критический уровень ацетона. Тахикардия, отклонения в анализе крови… — еще одна прилетает сверху. Я хочу закрыть руками уши, потому что в них кровь шумит и оглушает… Я ору… ОРУ! От боли… — Всё перечисленное является показанием для прерывания беременности. Мне очень жаль. Я посчитала, что нужно первоначально донести до вас о текущем состоянии вашей супруги… — и всё, меня убивает этой плитой…
Она говорит что-то еще, а я не слышу и не слушаю…
Все, что нужно, я услышал…
Беременность…
БЕРЕМЕННОСТЬ…
Агата беременна…
Я…
У меня будет…
— Простите, молодой человек, как вас зовут? — трогает за руку меня женщина, и она права, я ее ненавижу.
— Леон, — на автомате выпаливаю, не шевеля губами, потому что я не здесь… я где-то…
— Леон, я вас понимаю. Это тяжело принять, но вы молодые, у вас еще будут дети, а сейчас они страдают. Вы слышите меня?
Слушаю… Я слушаю, но не хочу слышать…
Они страдают…
СТРАДАЮТ… МОЯ ЖЕНА И МОЙ РЕБЕНОК СТРАДАЮТ!
А я чем в то время занимался, когда видел, в каком состоянии была моя беременная жена?
И НИЧЕГО… НИЧЕГО Я ДЛЯ НИХ НЕ СДЕЛАЛ…
НЕ СПАС… НЕ УБЕРЕГ…
— Девочка ничего не кушает. Она не получает витаминов и питательных веществ, у нее интоксикация, ее организм не справляется. Эта беременность убивает ее…
Прицел, спуск, задержка дыхания, выстрел… падаю…
— Я могу ее увидеть? — бесцветно спрашиваю я.
— У нас закончились часы приема.
— Мне нужно ее увидеть, — грубо чеканю.
Не знаю, что она видит в моем лице, но согласно кивает и встает из-за стола:
— Я вас провожу.
У девятой палаты женщина оборачивается и преграждает мне путь:
— Только не долго, — ждет моего ответа, и когда я утвердительно киваю, продолжает, — подходите завтра. Сегодня не стоит ничего говорить.
Ничего не отвечая, толкаю дверь и вхожу.
41. Леон
Проходя по длинному коридору, я хотел ее придушить.
Это первое, что мне хотелось с ней сделать, когда увижу.
Сейчас, когда я смотрю на свернутое в калачик маленькое истощенное тельце, мне хочется придушить себя, а ее обнять и спрятать.
А потом придушить. За то, что скрывала и не сказала.
— Агата, к вам пришли, — врач оглядывает палату, кивает мне и выходит за дверь, оставляя в помещении нас троих.
Взгромоздивши у окна, сидит ссутуленная девчонка.
Что уж она там видит на моем лице, известно только ей, но девчонка ловко вскакивает с кровати, опуская глаза в пол, и выныривает из комнаты.
Спасибо, девочка.
Хоть у одной в этой комнате есть мозги, потому что мой мозг взорвался еще там, в кабинете врача, а что у моей бывшей в голове вместо серого вещества, — я не знаю.
— Леон?
Нет, сказочный олень, блин.
Я ЗОЛ НА НЕЕ!!!
Я так зол, что готов разнести к херам всю эту больницу.
Стою в дверях и не двигаюсь.
Смотрю в глаза, пусть читает.
Агата медленно опускает босые стопы на пол и садится, поправляя съехавший с плеча чей-то колхозный халат.
Я не могу на нее смотреть, у меня разъедает глаза и мне хочется отвернуться, закрывая руками лицо и закусывая губы до крови. Потому что это не моя Агата.
Не моя…
Она понимает, что я знаю о беременности, и виновато отводит глаза к окну.
Ну уж нет, дорогая.
Ты скажешь.
Ты сама мне скажешь.
Потому что о том, что у нас будет ребенок, я хочу услышать от тебя, а не от чужого человека.
— Говори, — гаркаю я.
Грубо, да.
Но сейчас только так.
Или придушу.
Поэтому грубо.
Вздрагивает.
— Я беременна, — тонко шелестит Агата.
— Не слышу, — деланно прикладываю руку к уху.
Издеваюсь?
Нет!
Наказываю!
За то, что опять решила за нас обоих.
Вскидывает на меня блеклые, потухшие глаза. Мое сердце сжимается до микроскопических размеров, и я чувствую её боль, но не могу иначе.
НЕ МОГУ!!!
— Я беременна, — насколько позволяет ее состояние, вскрикивает Агата и закрывает руками лицо, тихонько всхлипывая. У нее даже сил нет плакать, только жалобно поскуливать.
Ну все, достаточно. Невыносимо больно обоим.
Подлетаю к жене и сажусь на корточки у ее ног, обхватываю колени и укладываю поверх голову.
Агата замирает, прислушивается, а затем невесомо дотрагивается, порхая маленькими пальчиками по моим волосам.
Прикрываю глаза и сильнее сжимаю ее ножки.
— Какой срок? — шепчу и целую острую коленку.
— Восемь-девять недель.
— Девять недель… — повторяю я, мысленно прикидывая, что это — два месяца, и снова зажмуриваюсь.
Больше месяца моя жена скрывала от меня беременность.