— Леон, тебе плохо? — чувствую, как напрягается Агата, и открываю глаза.
Плохо.
Мне так плохо, что все внутри в тугую пружину сворачивается.
— Я в порядке, просто не спал всю ночь.
Агата виновато опускает глаза и переводит свое внимание на капельницу, в которой монотонно капает лекарство. Она похожа на песочные часы и именно так утекает время. Наше с Агатой время.
— Ты прости меня, — лопочет.
— Агат…
— Не перебивай! Правда, Леон. Я виновата перед тобой. Очень.
Да, ты отняла у нас время.
Я хочу ее успокоить и сказать, что ни в чем не виню, но меня прерывает стук в дверь.
Это палач…
У меня обрывается сердечная мышца, и мое сердце разбивается на осколки…
— Наталья Игоревна? — Агата приподнимает голову и рассматривает вошедших врача и медсестру.
— Добрый день, — здороваюсь с медперсоналом и встаю с кровати, перемещаясь на соседний стул.
Ни в одном месте он не добрый.
Наталья Игоревна присаживается на край соседней кровати и складывает руки на груди, ожидая, когда медсестра отключит систему.
Я мысленно прошу ее делать это медленнее, потому что хочу отстрочить смертельный разговор, после которого наша жизнь перестанет быть прежней.
Но медсестре безразлично, что в это момент решается судьба моего нерожденного ребенка, и она поспешно укатывает металлический обшарпанный штатив из палаты.
Закрывается дверь, и мое горло начинает сдавливать ошейник с шипами.
— Как самочувствие, Агата?
Она издевается?
Бросаю яростный взгляд на врача, готовый сорваться. Сегодня я ненавижу ее сильнее, чем вчера.
— Хорошо. Сегодня ни разу не рвало, — счастливо улыбается Агата и пытается сесть.
— Не вставай, ложись обратно, — останавливает ее Наталья Игоревна.
— Я, наверное, иду на поправку, — Агата переворачивается на бок, чтобы лучше нас видеть.
Я цепляюсь за слова жены, как утопающий за спасательный круг.
Встречаюсь глазами с врачом.
Да, она сейчас видит в моих огонек: маленький, скромный огонек надежды, который она кровожадно убивает легким качанием головы.
Нет.
НЕТ!
НЕТ!!!
«Не идет она на поправку», — кричат ее глаза.
— Агата, пришли результаты твоих анализов, — женщина смотрит прямо, ровно и сдержанно, не проявляя никаких эмоций, — но порадовать мне тебя, к сожалению, нечем.
Моя маленькая девочка приподнимает голову, печально сводит бровки и переводит взгляд с врача на меня.
Она ищет поддержки.
Любимая…
Протягиваю руку, и она молниеносно хватается за нее.
Вместе. Мы примем этот приговор вместе.
— Но я себя лучше чувствую, — виновато опускает глаза, будто сознается во лжи, — меня не рвало сегодня.
— Агата, это временное явление, ты понимаешь, девочка? Мы не можем постоянно кормить тебя глюкозой, а сама ты ничего не ешь. У тебя существенные отклонения в биохимии крови, низкий гемоглобин, артериальная гипотония, ацетонурия. Ты пойми, что это всё в купе может спровоцировать развитие сахарного диабета.
— Но мне лучше и…
— Агата, ты меня слышишь? — грубо перебивает Наталья Игоревна, а у меня срабатывает команда «фас», как у дрессированной борзой, готовой вцепиться в глотку обидчику его хозяина. — Мы сделали всё, что можно, но ты не вытянешь эту беременность. Рано или поздно оба плода перестанут развиваться. Только последствия будут опаснее для твоего здоровья.
— Я… я не понимаю… — заикаясь, произносит моя девочка. Вижу, как синеют ее губки, как трясется подбородок, и мне приходится крепко сжать кулаки. — Вы хотите сказать… — переводит взгляд на меня, — Леон?
Не могу смотреть ей в глаза.
Опускаю голову.
Она просит защиты и поддержки, а я ее предаю… Предаю своим молчанием, кричащим, что я на стороне палача.
— Агата, милая моя, послушай опытного врача, — Наталья Игоревна пересаживается к ней на кровать, отчего моя девочка вздрагивает и подбирает ножки близко к груди, защищая себя сама в то время, как это должен был сделать я, — пока еще небольшой срок, мы сможем избежать серьёзных осложнений.
— Нет! Нет! Нет! — закрывает руками ушки и складывается в позу эмбриона.
Не могу больше. Срываюсь с места, но меня останавливает рука врача, приказывающая незамедлительно сесть.
И я подчиняюсь.
Я не знаю, что и как лучше сейчас, я потерялся, запутался.
— Агата, — зовет ее врач, но малышка сильнее зажимает ушки, — Агата, я понимаю, как тебе больно, но, когда речь заходит об угрозе жизни матери и плода, мы спасаем женщину.
— Замолчите! — вскакивает с постели моя девочка. — Перестаньте называть их плодами, как бездушных существ. Они — дети, живые дети, у которых есть сердца. Вы хотите убить моих детей? Леон?
Дети?
Она сказала — дети?
Мне кажется, что я попал в астрал и смотрю на происходящее со стороны.
Вижу себя, постаревшего и немощного, вижу растрепанную Агату, бросающуюся прямо мне в ноги, вижу, как садится на холодный пол, чувствую, как берет меня за руку и от этого прикосновения возвращаюсь в жестокую реальность.
Мое сердце разрывается, когда жена подносит мою руку к своим синим холодным губам и смотрит глазами, полными слез и отчаяния.
— Ленечка, забери меня домой. Ленечка забери! Я хочу домой. Мне здесь плохо. Пожалуйста, Ленечка. Не оставляй нас. Я прошу тебя, — она карабкается по мне вверх, и я крепко обнимаю ее, смотря в глаза врачу.
Я посылаю в нее миллионы огненных стрел, пусть горит!
— Я не дам убить наших детей, слышишь? Не дам, — безумно шепчет мне на ухо и прячется в основании шеи. — Почему ты молчишь?
Наших детей…
Боже.
Я ненавижу тебя, Боже! Слышишь? И мне плевать, если ты меня накажешь за эти слова, потому что ты уже наказал. Доволен?
— Агата, прекратите истерику. Давайте я приглашу психотерапевта, и мы все вместе…
— Почему ты молчишь? — Агата не дослушивает и перебивает врача, отстраняясь от меня и заглядывая точно в душу. — Почему? Ты… — щурится и качает головой.
Медленно встает с моих колен, а я хватаюсь за ее руку.
Я не отпущу, не отпущу.
Ее глаза стеклянные, холодные.
В них лед и неверие.
ПРЕДАТЕЛЬ…
«ПРЕДАТЕЛЬ!!!», — кричат ее глаза, а губы шепчут: «Уходи».
Я не говорю ей ни слова.
Я не могу ничего сказать, я хочу, но меня парализовало.
— Убирайся!
— Агат.
— Уходи! Уходи!
Моя девочка резко срывается с места и успевает добежать до алюминиевой больничной утки. Она сидит на полу, истошно кашляя и давясь рвотными спазмами.
Подлетаю и усаживаюсь рядом, собирая растрепавшиеся волосы. Мои руки не слушаются, потому что меня трясет, колотит и выворачивает.
— Помогите, — ору, как умалишенный, потому что вижу, как моя маленькая любимая девочка хватается за живот и заваливается на бок. — Агата!
— Отойдите, — жестко отпихивает врач и жмет экстренную кнопку вызова медпомощи.
Я снова в астрале.
Хватаюсь за голову, потому что всё плывет и кружится. Вижу, как Агата обнимает руками живот, слышу крики.
Какие-то люди…
Много людей…
— Прошу вас, идите, мы окажем ей помощь, и я с вами свяжусь. Мы поможем ей, идите, молодой человек, — меня кто-то трогает за плечо и выталкивает из палаты.
Предатель…
Я — предатель… И мне страшно…
43. Леон
Выхожу прямо под проливной дождь.
Останавливаюсь на середине территории больницы и запрокидываю голову к небу.
Ливень острыми струями ранит лицо, холодные капли остужают, пропитывая мой джемпер насквозь.
Мимо пробегают люди, прячась под зонтами и стараясь быстро попасть в укрытие, а я стою и не двигаюсь, потому что мне некуда торопиться. Вся моя жизнь осталась там, в девятой палате. Я ловлю на себе их жалостливые, удивленные взгляды. Для них я — сумасброд и глупец, псих, ненормальный…
Мне плевать.
Я благодарю небо, что смешал мои слезы с дождем, и никто их не посмеет увидеть.
Пусть для всех я останусь сбрендившим чудаком под дождем.
Сколько так стою, я не знаю.
Мои ноги сами начинают движение, и я выхожу с территории больницы. Прохожу мимо своей машины и просто иду, глядя себе под ноги.
Мне кто-то сигналит, осыпая отборной бранью.
По моим волосам и лицу стекает вода.
Промокшие кроссовки облепило грязью и первой осенней опавшей листвой.
Пахнет сыростью, мокрым асфальтом и грустью.
В моей голове сейчас столько мыслей, что я не успеваю их обрабатывать и боюсь растерять.
Я обещал быть ее героем, а стал предателем.
Я запутался и не понимаю, что правильно, а где промахнулся.
Жизнь не готовит нас к трудностям и не дает четких инструкций, как действовать. В чем моя ошибка? В том, что эгоистично доверился врачу? Но я и сам видел, в каком состоянии Агата. И если причина всего в непринятии ее организмом моих ДНК, то я жертвую ими. Потому что выбираю ее.
Мои ноги сами приводят меня сюда — на самую высокую часть нашего города.
Я знаю это место — смотровая площадка, открывающая вид на бескрайнее поле с редкими одинокими кустарниками. Здесь небо соединяется с землей, а облака кажутся такими низкими, что можно дотянуться рукой.
Обычно тут много народа, молодожены любят здесь фотографироваться или устраивать выездную регистрацию.
Но сегодня здесь только я, а вместо облаков — хмурые тучи.
Расправляю руки и развожу их в стороны.
Я хочу проораться, хочу выплеснуть то, что сдавливает мои легкие, не давая глубоко дышать. Но мое случайное уединение нарушает шум колес автомобиля, медленно взбирающегося на возвышенность, пробуксовывая грязью и мутными лужами.
Старая гнилая синяя Пятерка пристраивается рядом, и из нее вываливается толпа молодых людей — подростков: смеющиеся девушки и парни бегут на самый верх, оставляя открытыми двери машины.
Они шумят и резвятся под каплями дождя, хватая ртом влагу, танцуют и передают друг другу большую бутылку Колы.