кий голос. И она услышала, как сейчас в точности передает его слова Бразерхуду.
— Он сказал: «Мэбс, где эта проклятая газета, голубчик?» Я подумала, что он ищет «Таймс» с объявлениями о продаже недвижимости в Шотландии, и сказала: «Да там, куда ты ее положил, когда принес из посольства».
— Но он имел в виду не «Таймс», — сказал Бразерхуд.
— Он подошел к полке — вон той… — Она перевела глаза на полку, но пальцем не показала, побоявшись, что жест этот будет слишком красноречив. — Взял «Ди Прессе». До конца недели. Он просит, чтобы я не выбрасывала последние номера. И ушел, — закончила она, стараясь говорить об этом как о вещи самой обычной, как, впрочем, все и могло казаться.
— Он взглянул на газету, когда достал ее?
— Только дату поглядел. Проверил.
— Зачем ему понадобилась газета, как ты думаешь?
— Может быть, там были указаны ночные киносеансы… — «Никогда в жизни Магнус не посещал ночных киносеансов». — Может быть, он хотел иметь при себе какое-нибудь чтение для кафе… — «Да, для кафе, без денег», — подумала она, пытаясь чем-то заполнить пустоту молчания Бразерхуда. — Может быть, он хотел развеяться. Как все мы хотим. Или хотели. Некоторые так делают, когда они в горе.
— Или когда они свободны, — высказал предположение Бразерхуд. Но больше он ничем не помог ей.
— Так или иначе, но он был в таком смятении, что ошибся и взял не ту газету, — весело сказала она, завершая рассказ.
— Ты заметила это, не правда ли, дорогая?
— Только когда выбрасывала газеты.
— Когда это было?
— Вчера.
— А какую газету он взял?
— От понедельника. Трехдневной давности. Я хочу сказать, что он, видимо, был в сильном шоке.
— Видимо.
— Пусть он не так уж любил отца. Но все же это смерть отца. Когда такое случается, никто не может сохранять хладнокровие. Даже Магнус.
— Так что же он сделал потом, после того как взглянул на дату и взял не ту газету?
— Ушел. Как я и сказала. Ушел на пешую прогулку. Ты плохо слушаешь меня. Ты всегда меня плохо слушал.
— Он сложил газету?
— Ну, право, Джек! Какое имеет значение, сложена или не сложена газета, которую человек берет с собой?
— Спрячь подальше свой дурной характер и отвечай. Что он сделал с газетой?
— Скатал ее в трубочку.
— А потом?
— Потом ничего. Унес ее. Унес в руке.
— А обратно он ее принес?
— Принес ли он ее домой? Нет.
— Откуда ты знаешь, что не принес?
— Я ждала его в прихожей.
— И заметила, что газеты нет. «Нет газетной трубочки», — сказала ты себе.
— Чисто случайно заметила.
— Никакой случайности, Мэри. Ты помнила, что он ушел с газетой, и тут же засекла, что вернулся он без нее. Это не случайно. Ты выслеживала его.
— Говори все, что хочешь, если тебе так угодно!
Тут он рассердился.
— Это ты должна говорить все, если мне так угодно, Мэри! — сказал он громко и раздельно. — И если это угодно братцу Найджелу, который будет здесь с минуты на минуту. Они в диких судорогах, Мэри. Уже видят, как земля разверзается под их ногами, и не знают, как быть. В полном смысле слова не знают!
Джек взял себя в руки. Это он умел.
— А потом, при первом же удобном случае, ты чисто случайно обыскала его карманы. И газеты там не было.
— Я не искала ее. Просто обратила внимание, что ее нет. И… да, в карманах ее тоже не оказалось.
— И часто он, уходя из дома, берет с собой старые газеты?
— Когда ему надо ознакомиться с прессой, чтобы быть в курсе дела, для работы — он ведь очень прилежный работник — он берет с собой газету.
— Скатанную в трубочку?
— Иногда.
— И приносит ее обратно?
— Что-то не припомню.
— Ты заводила с ним когда-нибудь об этом речь?
— Нет.
— И он не заговаривал?
— Это ведь просто у него привычка такая, Джек, и я не собираюсь затевать с тобой супружескую ссору.
— Мы и не супруги.
— Он сворачивает газету и берет ее с собой на прогулку. Как мальчишка, таскающий с собой палку или еще что-нибудь. Просто как утеху, развлечение. Вроде мятных конфет.
— И всегда ошибается числом?
— Не всегда. И не устраивай из-за этого сцену!
— И всегда теряет газету?
— Джек, прекрати! Прекрати, слышишь?
— А может быть, он делает это по особым случаям? В полнолуние? Или лишь когда у него умирает отец? Ты не заметила тут какой-либо закономерности? Давай выкладывай, Мэри! Ведь заметила же, не правда ли?
«Ударь меня, — думала она, — схвати меня и выкрути мне руки, все лучше, чем этот ледяной пристальный взгляд!»
— Так бывает иногда, когда он видится с П., — сказала она, стараясь, чтоб это прозвучало, как если бы она пыталась утихомирить раскапризничавшегося ребенка. — Джек, ради Бога! Он распоряжается агентами так, как ты обучил его. Я не спрашиваю его, на какие хитрости он при этом пускается и что именно делает с каждым. Я ведь тоже обученная!
— А когда он вернулся, в каком он был состоянии?
— В хорошем. Спокойном, абсолютно спокойном. Прогулка помогла ему преодолеть кризис. Я это почувствовала. Он вернулся в совершенно нормальном, хорошем состоянии.
— В его отсутствие не было телефонных звонков?
— Нет.
— А когда он пришел, тоже не было?
— Был один. Очень поздно. Но мы не подняли трубку.
Удивление он выражал не часто. Но сейчас на лице его отобразилось нечто похожее на удивление.
— Не подняли трубку?
— А что тут такого?
— Но почему? Ведь он, как ты говорила, находится на службе. И у него только что умер отец. Как же не подойти к телефону?
— Магнус велел не подходить.
— Почему же вдруг?
— Мы занимались любовью, — сказала она, сразу же почувствовав себя распоследней сукой.
В дверях опять возник Гарри. На нем был синий халат, а лицо его раскраснелось от физической работы. В руках он держал отмычку, и вид у него был смущенно-веселый.
— Если вам не трудно, не подниметесь ли на секундочку наверх, мистер Бразерхуд?
«Спальня наша выглядит словно перед благотворительной лотереей, устроенной ассоциацией дипломатических жен, — подумала Мэри. — Магнус, милый, неужели тебе и вправду пригодятся все три эти поношенные кофты?» Одежда была развешана на стульях, на вешалке для полотенец, на комоде. «Даже мой летний пиджак, тот, что я ношу с самого Берлина, выволокли наружу». Фрак Магнуса висел на зеркале, подобно распластанной сохнущей шкуре. На полу не было ничего, потому что и пола не было. Фергюс и Джорджи сняли ковер и большую часть половиц, сложив их под окном горкой, как сандвичи на блюде, и оставив для хождения лишь планку. Они разобрали на составные части ночники и мебель в спальне, и телефон, и будильник-радио. В ванной их также заинтересовал пол, и облицовка, и аптечка, и дверца на антресоли, с ходом на чердак, где в прошлое Рождество спрятался Том и провел целых полчаса, играя в убийцу, сам не свой от страха и гордости, какой он храбрый. Стоя у раковины, Джорджи рылась в аптечке Мэри. Ее крем для лица. Противозачаточный колпачок.
— Твои вещи для них — это его вещи, дорогая, и наоборот, — сказал Бразерхуд, когда, остановившись в проеме отсутствующей двери, они глядели на происходящее.
— Для тебя точно так же, — сказала она.
Спальня Тома была через коридор от их спальни. Его сверкающий металлом Супермен валялся на кровати вместе с прочими роботами и солдатами. Папин стол был сложен и прислонен к стене, а сундук для игрушек выдвинут на середину комнаты, отчего глазам открывался мраморный камин за ним. Это был красивый камин. Ремонтная контора хотела наглухо заколотить его, чтоб не было сквозняка, но Магнус воспротивился. Вместо этого он приобрел старый сундук и поставил его так, чтобы каминную полку все-таки было видно и Том мог наслаждаться у себя в комнате кусочком старой Вены. Теперь камин обнажился весь, и Джорджи, опустившись на колени, суетилась над ним в своей тунике за пятьдесят гиней, из тех, что носит прогрессивная молодежь. Перед Джорджи лежала белая коробка из-под обуви со снятой крышкой, в ней какой-то тряпичный кулек и несколько кульков поменьше.
— Мы нашли ее на полочке над решеткой, — сказал Фергюс. — Возле дымохода.
— И ни пылинки на ней, — сказала Джорджи.
— Только руку протянуть, — сказал Фергюс. — Удобно, ничего не скажешь.
— Даже сундука отодвигать не надо, когда приноровишься, — сказала Джорджи.
— Видела это раньше? — спросил Бразерхуд.
— Должно быть, это Том засунул, — сказала Мэри. — Дети вечно все прячут.
— Видела это раньше? — повторил Бразерхуд.
— Нет.
— Знаешь, что там внутри?
— Как это возможно, если я это впервые вижу?
— Очень даже возможно.
Бразерхуд, не наклоняясь, протянул руки, Джорджи передала ему коробку, и Бразерхуд поставил ее на столик, за которым Том играл в тихие игры и рисовал бесчисленные немецкие боевые самолеты, сбиваемые в закатном небе Плаша, а на заднем плане обязательно вся семья, и все приветственно машут руками, радуются. Бразерхуд принялся за тот кулек, что побольше, а остальные наблюдали, как он начал было разворачивать его, но передумал.
— Лучше ты, — сказал он, передавая кулек Джорджи. — Дамскими пальчиками.
И Мэри внезапно поняла, что Джорджи — одна из его многочисленных любовниц. Она удивилась только, как раньше не догадывалась об этом.
Изящным движением Джорджи распрямилась — сперва одна нога, потом другая — и, отведя за уши прямые пряди своими «дамскими пальчиками», начала распутывать клочья диванного покрывала, про которое Магнус рассказывал когда-то, что оно нужно ему для машины, пока наконец перед ними не предстал маленький фотоаппарат — замысловатого устройства в не менее замысловатом металлическом футляре. Вслед за аппаратом явилась какая-то штука, похожая на телескоп со скобкой, из которой, если потянуть, вырастала длинная палка с подставкой, куда привинчивался аппарат — объективом вниз и на вымеренном расстоянии — чтобы, разложив на столе документы, можно было переснять их. Затем обнаружились наборы пленок и линз, каких-то фильтров, колечек и еще какие-то предметы, назначение которых Мэри не так-то просто было определить. Под всем этим лежал блокнот папиросной бумаги со столбцами каких-то цифровых выкладок на верхнем листочке и с загнутыми краями — так, чтобы виден был только верхний лист. Мэри знала эту разновидность бумаги. Ей случалось работать на ней в Берлине. Бумага эта моментально съеживалась, стоило только поднести к ней спичку. Блокнот был наполовину использован. Под этим блокнотом записная книжка в потрепанной картонной обложке со значком министерства обороны. Пустые листочки книжки были разлинованы, а бумага выглядела неновой, пятнистой, на такой писали в войну. В книжке, как выяснилось в результате осмотра, продолженного Бразерхудом, находились два засушенных цветка, по-видимому, пролежавшие там немало лет, маки, а может быть, розы, она так и не поняла, что не помешало ей выкрикнуть: