Не дождавшись приглашения, он теперь шел рука об руку с Бразерхудом. Они миновали казармы Королевского конногвардейского артиллерийского полка. С плаца раздавалось цоканье конских копыт, но коней в тумане не было видно. Бразерхуд шагал быстрым шагом. Ледереру было нелегко поспевать за ним.
— Мне, право, очень нелегко, Джек. Никто, по-моему, не понимает, чего мне стоило так поступать в отношении друга. Ведь это не просто Магнус. Тут замешаны Би, и Мэри, и дети, словом, все. Бекки и Том по-настоящему влюблены друг в друга. Я это к тому, что все мы — как бы это выразиться? — связаны друг с другом узами самыми разнообразными. Здесь в двух шагах пивная. Вы разрешите мне угостить вас стаканчиком?
— Нет, боюсь, мне надо спешить по неотложным надобностям.
— Мне вас подвезти? За углом меня ждет машина с шофером.
— Предпочитаю пройтись, если вы не возражаете.
— Магнус много рассказывал мне о вас, Джек. Наверное, он делал это вопреки правилам, но так уж случилось. Мы были действительно близки. Теснейшая связь. Вот ведь что любопытно. Между нами установились отношения совершенно особого свойства. Я верю в такие особые отношения. Верю в англосаксонскую солидарность, Атлантический пакт, родство по всей этой линии. Помните, кражу со взломом, которую вы с Магнусом сотворили в Варшаве?
— Да нет, вроде не помню.
— Бросьте, Джек! Как вы спустили его вниз через слуховое окно? Неужто не помните? А внизу стояли люди в форме польской полиции на случай, если жертва неожиданно вернется домой? Он говорил, что вы были ему как отец. Знаете, как он о вас однажды сказал? «Джек — настоящий чемпион-многоборец». Мне кажется, что, если у Магнуса получилась бы эта его книга, все было бы хорошо. Просто у него слишком много всего накопилось внутри. Ему надо это выплеснуть.
Он слегка запыхался, учащенно дышал в паузах между словами, но не замедлял шага — так важно ему было, чтобы Бразерхуд понял его.
— Видите ли, сэр, я много читал в последнее время насчет элемента творческого начала в сознании преступника.
— О, так он уже и преступник!
— Пожалуйста, разрешите мне процитировать вам кое-что из того, что я прочел.
Они дошли до перекрестка и дожидались сигнала светофора.
— «В чем отличие моральных принципов законченного анархиста и ниспровергателя-художника, принципов, так или иначе свойственных всем вообще творческим профессиям, от артистизма преступника?»
— Боюсь, что мне это недоступно — переизбыток длинных слов. Извините.
— Черт возьми, Джек, все что я хочу сказать, это то, что все мы мерзавцы, но на законном основании. В чем наша работа? Знаете, в чем она состоит? Заставить наши преступные наклонности приносить пользу государству. Так я про что — лишь про то, что почему я должен изменить свое отношение к Магнусу только на том основании, что он слегка ошибся и чуть-чуть по-своему подправил состав коктейля? Да не могу я этого сделать! Магнус — это все тот же Магнус, с кем я так прекрасно проводил время. И я все тот же, с кем проводил время Магнус. Ничто не изменилось, кроме того, что мы очутились по разные стороны баррикады. Знаете, однажды мы говорили о дезертирстве. Что бы было, если б нам пришлось рвать когти, бежать? Оставить жену и ребятишек, раствориться в пространстве? Даже такие темы мы могли обсуждать, Джек, настолько мы были близки. Мы в буквальном смысле понимали друг друга без слов. Это действительно так. Это удивительно.
Они вышли теперь на Сент-Джонс-Вуд-Хай-стрит и направлялись в сторону Риджентс-Парка. Бразерхуд ускорил шаг.
— Так куда же он собирался бежать? — резко бросил вдруг Бразерхуд. — Обратно в Вашингтон? В Москву?
— Домой. Он сказал, что для него есть одно-единственное место. Его дом. Хочу сказать, что это очень показательно. Человек, любящий свою родину, мистер Бразерхуд! Магнус — не ренегат!
— Не знал, что у него есть дом, — сказал Бразерхуд. — Бродячее детство, вот как он всегда мне это представлял.
— Дом для него — это маленький приморский городок в Уэльсе. С безобразной викторианской церковью. Там есть строгая квартирная хозяйка, которая запирает его уже в десять часов вечера. И Магнус мечтал, что в один прекрасный день он затворится там в четырех стенах — в комнате наверху — и будет писать до полного изнеможения, пока не будут написаны двенадцать томов собрания сочинений Пима, которыми он заткнет за пояс Пруста.
Бразерхуд словно бы не слышал. Он ускорял и ускорял шаг.
— Дом — это там, где возвращается детство, мистер Бразерхуд. Если дезертирство — это способ обновить свою сущность, то оно требует и рождения заново!
— Это он такую глупость сморозил или вы?
— Мы оба одинаково так считаем. Мы это обсуждали. Мы обсуждали и много-много других вещей. Знаете, почему столько дезертиров дезертируют потом вторично? Мы и это прояснили. Это постоянное рождение заново. Замечали вы когда-нибудь в дезертирах, во всей этой сумасшедшей своре, одну общую черту — все они люди незрелые и, простите мне такую грубость, в буквальном смысле слова недоноски!
— Как называется это место, вам известно?
— Простите?
— Этот его уэльский райский уголок. Как он называется?
— Названия он не упоминал. Все, что он говорил, это то, что дом находится по соседству с замком, где он вырос и где жил с матерью. Рядом там были шикарные поместья, куда он с матерью часто ездил и на охоту, и на танцы во время рождественских балов.
— Вам попадались когда-нибудь чехи, которые используют старые номера газет? — спросил Бразерхуд.
Ошарашенный такой неожиданной сменой темы, Ледерер вынужден был помолчать и собраться с мыслями.
— Мой коллега сейчас ведет одно дело, — сказал Бразерхуд. — И он задал мне вопрос. Чешский агент, прежде чем выйти на задание, роется в газетах недельной давности. К чему бы это?
— Я вам объясню к чему. Это обычная практика, — сказал оправившийся Ледерер. — Трюк старый, но распространенный. У нас был один такой агент, работал на два фронта. Чехи долго его натаскивали, как надо заворачивать экспонированную пленку в газетную бумагу. Выводили его вечером на улицу, учили находить неосвещенные уголки. Бедняга чуть себе руки не отморозил. Ведь было двадцать градусов!
— Я спрашивал о старых газетах.
— Да, конечно. Тут две возможности. Во-первых, может использоваться число, во-вторых — день недели. Если число — это тихий ужас: ведь приходится заучивать тридцать одно условленное соответствие. Так, например, число 18 — значит, следует читать: «Встретимся за мужской уборной в Брно в 9.30, и не опаздывайте». Или так: 6 — это значит «Какого черта задерживаете мое месячное жалованье?» — Он одышливо хохотнул, но Бразерхуд не поддержал его веселости. — Дни недели это то же самое, но в усеченном варианте.
— Спасибо. Я передам ему это, — сказал Бразерхуд, наконец останавливаясь.
— Сэр, для меня величайшей честью было бы пригласить вас сегодня отобедать со мной, — сказал Ледерер, совершенно отчаявшись добиться отпущения грехов у Бразерхуда. — Я подверг поношению одного из ваших сотрудников, таков мой долг. Однако если бы мне было позволено отделить служебную сторону от стороны личной, я почел бы себя счастливцем, сэр. Джек!
Такси уже замедляло ход.
— В чем дело?
— Не могли бы вы кое-что передать Магнусу от меня, несколько дружеских слов?
— Каких же?
— Скажите ему, когда угодно, а когда закончится это, где угодно. Я вечно буду его другом.
Кивнув, Бразерхуд влез в такси и укатил прежде, чем Ледерер расслышал адрес, который тот назвал таксисту.
Следующий шаг Ледерера по праву должен войти в историю — если не в историю дела Пима вообще, то по крайней мере в историю его личных злоключений, злоключений того, кто, обладая проницательностью и острым зрением, постоянно третируется и получает зуботычины за свои никому не нужные пророчества. Ледерер, желая позвонить Карверу, ворвался в телефонную будку лишь затем, чтобы сразу же обнаружить, что у него нет английских монет. Нырнув в «Малберри-армс», он торопливо пробрался к бару и через силу выпил кружку пива только затем, чтобы получить сдачу. Вернувшись в будку, он понял, что автомат не работает, и бросился на улицу искать своего шофера, который, видя, как Ледерер уходит с Бразерхудом, решил, что может быть свободен, и укатил в Батерси к приятелю. В 9 вечера Ледерер ворвался в посольство США к Карверу, который составлял сводку событий этого дня, готовя сообщение.
— Они все врут! — заорал Ледерер.
— Кто это «они»?
— Да англичане эти чертовы! Пим отмочил коленце. Они не знают, где он находится, и понятия не имеют, где его искать. Я, исключительно чтобы спровоцировать Бразерхуда, попросил передать ему несколько слов, и он любезно согласился, чтоб сбить меня с толку. Пим сбежал чуть ли не с трапа самолета в Лондонском аэропорту, и они так же ищут его, как и мы. Эти чешские радиосигналы тоже его обыскались. Слушайте-ка!
Карвер слушал. Он прослушал повторение всего разговора Ледерера с Бразерхудом и пришел к выводу, что разговор этот был ошибкой и что Ледерер превысил свои полномочия. Ледереру он этого не сказал, но взял это на заметку и уже вечером специальной телеграммой в Отдел кадров Управления обеспечил неизбежность включения этого случая в досье Ледерера. При этом он абсолютно не отрицал того, что Ледерер нащупал истину, хотя пришел он к этой истине маршрутом ошибочным, что также нашло свое отражение в телеграмме. Таким образом Карвер обезопасил свои тылы, в то же время нанеся удар захватчику. Неплохо.
«Англичане хитрят, — доверительно сообщил он кое-кому наверху. — Мне придется усилить наблюдение».
Кабинет директора был полон ловушек для насекомых. Мистер Керд, не терпя насилия, страстно увлекался изучением чешуекрылых. Наш отец-основатель Дж.-Ф. Гримбл сурово глядел с портрета на потрескавшуюся кожу кресел. В одном из них сидел Том. Напротив него расположился Бразерхуд. Том разглядывал полученную из Лэнгли фотографию с изображением Петца-Хампеля-Заворски. Бразерхуд разглядывал Тома. Мистер Керд пожал Бразерхуду руку и предоставил обоих их занятию.