— Это тот самый человек, который был с папой на крикетной площадке? — спросил Бразерхуд, не сводя глаз с Тома.
— Да, сэр.
— Довольно близко к твоему описанию, правда?
— Да сэр.
— Я подумал, что тебе это будет приятно.
— Мне это приятно, сэр.
— Фотография не передает хромоту и особенности походки. Писем от отца не было? Телефонных звонков?
— Нет, сэр.
— И ты не писал ему?
— Я не знаю, куда посылать письмо, сэр.
— Почему бы тебе не дать его мне?
Порывшись в карманах серого пуловера, Том извлек письмо в запечатанном конверте, без имени и адреса. Бразерхуд взял у него конверт, а также фотографию.
— Тот инспектор больше тебя не беспокоил?
— Нет, сэр.
— И больше никто тоже?
— В общем-то нет, сэр.
— Почему ты так странно говоришь? Что ты этим хочешь сказать?
— Как-то удивительно, что вы сегодня приехали.
— Почему же удивительно?
— Сегодня по математике много задано, — сказал Том. — А у меня с ней туго.
— Тогда, наверное, тебе пора возвращаться к математике. — Он вынул из кармана все, что осталось от письма Пима, и, протянув руку, отдал Тому.
— Я подумал, что, наверное, ты хочешь получить это обратно. Очень хорошее письмо. Ты должен быть горд и счастлив.
— Спасибо, сэр.
— Папа пишет в нем о дяде Сиде. Кто это? «Если у тебя случится неудача, — пишет он, — или же, если понадобится тебе закусить, посмеяться, заночевать в тепле и уюте, не забывай о своем дяде Сиде». Кто такой дядя Сид и откуда он?
— Сид Лемон, сэр.
— Где он живет?
— В Сербитоне, сэр. Это железнодорожная станция.
— Он что, пожилой человек? Или еще молод?
— Он воспитывал папу, когда тот был маленьким. Это был дедушкин друг. У него была жена Мег, но она умерла.
Оба они поднялись из кресел.
— Папа по-прежнему в порядке, сэр? — спросил Том.
У Бразерхуда по плечам побежали мурашки.
— За всем обращайся к маме, слышишь? К маме или ко мне. А больше ни к кому. В том случае, если тебе будет трудно.
Из кармана он вытащил потертый кожаный футляр.
— Это тебе.
Том раскрыл футляр. Внутри лежала медаль с прикрепленной к ней ленточкой. Лента была малиновой с узкими темно-синими полосками по бокам.
— За что вы получили ее? — спросил Том.
— За то, что оставался один темными ночами и не жаловался.
Прозвенел звонок.
— А теперь беги, и за работу, — сказал Бразерхуд.
Ночь была хуже некуда. Бразерхуд ехал по узкой дороге, и на ветровое стекло порывами налетал ветер с дождем. Он ехал на принадлежавшем Фирме «форде» с форсированным двигателем, и стоило только тронуть акселератор, как машина тут же выдавала полную мощь. «Магнус Пим, — думал он, — предатель, чешский шпион. Если я это понимаю, почему не понимают они? Сколько раз и каким еще образом надо им доказывать это, прежде чем они начнут действовать?» Сквозь сетку дождя вдруг обозначилась пивная. Поставив машину перед дверьми, он выпил там виски, а потом позвонил по телефону.
— Перезвони мне по моему личному, старина, — взволнованно отвечал Найджел.
— Тот парень на фотографии — это наш приятель с Корфу. Сомнений нет, — доложил Бразерхуд.
— Ты уверен?
— Я уверен, потому что мальчик уверен. Когда вы подадите команду к эвакуации?
Приглушенное потрескивание, потому что Найджел на другом конце зажимает в кулак микрофон. Но, видимо, трубку у уха он оставляет.
Долгое молчание.
— Мы утром выходим на связь на частоте 0500, — говорит Найджел. — Возвращайся в Лондон и отоспись хоть немного.
Он положил трубку.
Лондон был от него на востоке, Бразерхуд направился на юг, держась указателей на Рединг. В каждой операции есть числитель и знаменатель. Числитель — это то, что тебе полагается делать. Знаменатель — это то, как ты это делаешь.
Адресованное Тому письмо было со штампом Рединга, твердил он себе. Отправлено поздно вечером в понедельник или же самой первой почтой во вторник.
«Он позвонил мне в понедельник вечером», — сказала Кейт.
«Он позвонил мне в понедельник вечером», — сказала Белинда.
Вокзал в Рединге занимал угол аляповатой площади, а низкое красно-кирпичное его здание напоминало конюшню, в зале ожидания висело расписание поездов из Хитроу и обратно. «Вот что ты сделал. На твоем месте я сделал бы то же самое. В Хитроу для отвода глаз ты оформился на вылет в Шотландию, а потом в последнюю минуту, чтоб все было шито-крыто, прыгнул на поезд в Рединг». Оглядев вокзал, он заметил билетную кассу и подошел к ней. В петличке у кассира был маленький значок с изображением вагонного колеса. Бразерхуд положил на лоток кассира пятифунтовую бумажку.
— Разменяйте, пожалуйста, так, чтобы мне позвонить.
— Извините, дружище, не могу, — сказал кассир и опять углубился в газету.
— Но в прошлый понедельник вы это сделать смогли, не так ли?
Кассир тут же вскинул голову.
Служебное удостоверение Бразерхуда было зеленое с красной фломастерной полосой по диагонали, перечеркивающей его фотографию. Повертев удостоверение в руках, кассир вернул его Бразерхуду.
— Никогда еще не встречал такого, — сказал он.
— Высокий малый, — сказал Бразерхуд. — С черным чемоданчиком. Мог быть в черном галстуке. Культурная речь, хорошие манеры. Должен был сделать ряд звонков. Припоминаете?
Кассир исчез, и минутой позже на его месте возник приземистый индус с изможденным лицом пророка.
— Вы дежурили здесь в понедельник вечером? — спросил Бразерхуд.
— Сэр, в понедельник вечером дежурил здесь я, — ответил индус с таким видом, словно никогда в другое время дежурить здесь он не мог.
— Приятный джентльмен в черном галстуке…
— Знаю, знаю, мой коллега уже сообщил мне подробности.
— Сколько денег вы ему разменяли?
— Господи Боже, разве это так важно? Если я согласился разменять человеку деньги, то это мое личное дело, и касается оно только моей совести и кошелька.
— Сколько денег вы ему разменяли?
— Ровно пять фунтов, просил пять и получил пять.
— В каких монетах?
— Исключительно пятидесятипенсовиками. Звонить по городскому ему не требовалось. Я спросил его, и он ответил мне совершенно четко. Я хочу узнать у вас, разве это опасно? Подрывает какие-нибудь устои?
— А он вам какую купюру дал?
— Насколько я помню, купюра была в 10 фунтов. Поклясться не могу, но смутно мне видится десятифунтовая бумажка, которую он вытащил из бумажника, сказав: «Пожалуйста».
— Железнодорожный билет он тоже оплатил из этих десяти фунтов?
— На это ответить проще простого. Билет II класса до Лондона в один конец стоит 4 фунта 30 пенсов. Я дал ему десять пятидесятипенсовиков и причитающуюся мелочь. Вопросы исчерпаны? Очень надеюсь, что да. Полиция, знаете ли, нам житья не дает. Что ни день, то дознание — и так всю неделю.
— Это тот человек? — спросил Бразерхуд. В руках у него была свадебная фотография Пима и Мэри.
— И вы здесь, сэр! На заднем плане. И в качестве шафера, по-моему. Это что, официальное дознание? А то ведь фотография очень нечеткая.
— Это тот самый человек?
— Что ж, утверждать, что это не он, не берусь — лучше всего так это сказать.
«Пим смешно бы его изобразил, — подумал Бразерхуд. — Он копирует этот выговор так, что не отличишь. Он стоял здесь возле поручней, изучая расписание поездов, отправляющихся из Рединга после одиннадцати по будням. А уехать ты мог куда угодно, кроме Лондона, потому что именно в Лондон ты купил себе билет. Время у тебя было. Время для сентиментальных телефонных разговоров. Время, чтобы написать сентиментальное письмо Тому. Самолет твой вылетел из Хитроу в 8.40 без тебя. Самое позднее к восьми ты принял решение. Около 8.15, судя по показаниям служащих аэропорта, ты и разыграл свою маленькую комедию с самолетами в Шотландию. После чего, надвинув шляпу на лоб, поспешил к экспрессу на Рединг и распрощался с аэропортом, быстро и без лишних слов, как это ты умеешь».
Бразерхуд вернулся к железнодорожному расписанию.
«Времени полно, — повторял он. — Положим, из Хитроу ты выехал в 8.30. Между 9.15 и 10.30 из Рединга в обоих направлениях были поезда, но ты не уехал. Вместо этого ты писал письмо Тому. Где же ты занимался этим?»
Он опять вышел на площадь.
«В пивной с неоновой вывеской. В лавке, торгующей рыбой с картошкой. В открытом всю ночь кафе, где засели проститутки, где-то тут на этой убогой площади ты и примостился, чтобы научить Тома, что делать, когда мир начнет рушиться».
Телефонная будка стояла у входа в здание вокзала, она была ярко освещена, чтобы предотвратить бесчинства хулиганов. Пол в ней был усеян бумажными стаканчиками и осколками битого стекла. Крытые уродливой серой краской стены испещряли надписи и любовные послания. Но, несмотря на это, будка была удобной. «Говоря свои последние „прости“, ты имел хороший обзор площади. Почтовый ящик был вделан в стену совсем неподалеку. Сюда ты и кинул свое письмо со словами: „Что бы ни произошло, помни, как я тебя люблю“. А потом ты отправился в Уэльс. Или в Шотландию. Или улизнул в Норвегию, чтобы наблюдать, как кочуют стада оленей. А может быть, отправился в Канаду, готовый к тому, чтобы питаться консервами».
Даже очутившись у себя в квартире на Шеперд-Маркет, Бразерхуд не исчерпал своей энергии. Официальную связь с полицией фирма осуществляла через старшего инспектора Беллоуза из Скотлэнд-Ярда. Бразерхуд набрал номер его домашнего телефона.
— Что вам удалось разузнать относительно достопочтенного джентльмена, о котором я справлялся утром? — спросил он и, к облегчению своему, не услышал в голосе Беллоуза сдержанности, когда тот зачитывал ему факты, которые Бразерхуд аккуратно записал.
— Можете сделать мне подобное, но с другой кандидатурой?
— С удовольствием.
— Лемон. Почти лимон. Имя Сид или Сидней. В летах, вдовец, проживает в Сербитоне, недалеко от железной дороги.