Но у Наташи проблема была. Когда-то ее широкие бедра при осиной талии и узких плечах относились к достоинствам, но с годами то, от чего в былые времена молодые люди сворачивали шеи, она записала в разряд недостатков. От хорошей, спокойной, сытой жизни немного располнела. Талия по сравнению с бедрами оставалась тонкой, но низ стал откровенно тяжеловат, и фигура из разряда сногсшибательных плавно перекочевала в ряд нестандартных. А соваться в магазин со своим «верх – 46, низ – 50» казалось просто неприличным. Одно дело – брюки покупать или блузки. А платье такое где найдешь?
– Плохо ищешь! – изрекала Светка, разглядывая очередную сшитую обновку.
– А в этом разве плохо? – удивлялась Наташа. – И цвет яркий, и по фигуре.
– Хорошо. Только возни много.
– Мне нравится. Хочешь, и тебе что-нибудь сошью?
– Обойдусь, – фыркала подруга, но на каждый день рождения доставала из пакета сверток со сделанным подругой подарком и расплывалась в улыбке, не забывая, однако, пробурчать: – И зачем только силы тратить?
Сил у Наташи было много, и тратить их она любила. В квартире ни пылинки, на завтрак оладушки, запеканка и яичница, обед из четырех блюд, ужин из двух, одежда постирана и отутюжена, постельное накрахмалено, брюки отпарены.
– Тебе не скучно? – частенько допрашивали работающие подруги. А вопрос ее удивлял: «Когда скучать-то?» То окна надо помыть, то цветы пересадить, то пуговица где-то отскочит, то обои на стыке разойдутся, то лампочка перегорит.
– Вот лампочку мог бы и Володька вкрутить, – недовольно поджимала губы Светка.
– Мог бы, – соглашалась Наташа. – А зачем?
Владимиру – ведущему научному сотруднику очень важной лаборатории и по совместительству мужу – до лампочек действительно не было никакого дела. Он уже лет пятнадцать стоял на пороге великого открытия и предпочитал физическому труду духовный. Выставка – ради бога, театр – пожалуйста, а вот лампочки – как-нибудь без него. Впрочем, у нее получалось не как-нибудь, а очень даже хорошо. Все получалось, кроме одного: оторваться от мужа и сына и немного побыть просто Наташей, а не женой или мамой: хлопочущей наседкой и верной спутницей жизни. Хотя не то чтобы не получалось, как-то не возникало ни желания, ни необходимости.
Но неделю назад подруга поставила вопрос ребром, хлопнув изо всех сил маленькой ладошкой по столу:
– Идешь со мной, и точка. – Наташе стало смешно. Она представила, как маленькая Светка вот так хлопает рукой по учительскому столу в классе и грозно сдвигает брови – зрелище скорее развлекательное, чем внушающее трепет. Ученики наверняка дают Светлане Александровне повод продемонстрировать свою богатую мимику.
Но вместе с этой веселой мыслью пронеслась в голове и другая, довольно странная: она подумала, что действительно хочется сходить на эту встречу с бывшими одноклассниками. Как говорится: «На других посмотреть, ну и…»
Показывать себя не то что не умела – как-то стеснялась, да и нужным не считала. Но с той минуты, как подруга позвонила в очередной раз и практически провизжала в трубку: «Он будет», поняла, что просто обязана произвести впечатление.
«Им» был Ваня Сазонов, с которым у Наташи были вполне серьезные отношения с далеко идущими планами за два года до окончания школы и еще два года после. А потом все как-то постепенно сошло на нет. Оба остыли и устали. Надо было либо жениться, либо расходиться. Жениться обоим не хотелось: жилья нет, работать неохота, в голове ветер, – какая свадьба? В общем, поплакали, погрустили, договорились остаться друзьями и ни разу с тех пор друг другу даже не позвонили. Наташа считала, что первой звонить неприлично, не хотела навязываться. Иногда вдруг ни с того ни с сего думала, почему не звонит он, и всегда находила лестные для себя объяснения. Самым логичным казалось: «Боится оказаться не ко двору. Мужчины вообще боятся отказа». Мысль была приятной и, промелькнув, надолго исчезала: Наташа нечасто вспоминала о первой любви. Но теперь два заговорщицки оброненных подругой слова разбудили все то женское, что дремало с того момента, как Наташа сказала в ЗАГСе Геннадию уверенное «да».
И понеслось. Созванивались раз тридцать на дню.
– Может, розовое пастельное? – спрашивала, разглядывая себя в зеркало. Платье из плотного атласа надевала на прошлый Новый год. Оно действительно удалось, сидело отлично, но Светка забраковала:
– Тебе не пастельное надо, а постельное, понимаешь?
– Зачем? Я же не собираюсь с ним спать!
– Это не важно. Важно, чтобы он этого захотел.
– Зачем?
– Для самоутверждения.
Наташа представила, как Светка при этом хлопает по столу и добавляет: «И точка», и объяснение показалось вполне приемлемым.
– А-а-а, – протянула понимающе.
– Ага.
Через полчаса звонила снова:
– Зеленое шелковое?
– Ты бы еще сарафан зимой напялила. Хочешь, чтобы решили, что тебе надеть нечего? Ну кто зимой носит шелк?!
– Красиво же!
– Красиво, но холодно. И сразу понятно: раз так вырядилась – значит, чего-то хочешь. А зачем это кому-то показывать?
– Ничего я не хочу, – обижалась Наташа. – И не пойду никуда.
– Не ходи. – Светка швыряла трубку, но через час перезванивала и со значением спрашивала: – Ну?
– Синее шерстяное?
– Бедненько.
– Черное со стоечкой?
– Уныло.
– Желтое в одуванчиках?
– Ты кем хочешь быть: одуванчиком или розой?
– Ну, тогда не знаю…
Та же история повторилась с выбором туфель, украшений и сумочки: она предлагала «триста двадцать пять» возможных вариантов – Светка каждый решительно забраковывала. В конце концов, энтузиазм испарился, и Наташа объявила:
– Возьму, что первое попадется. В этом и приду.
– Сейчас приеду, – перепугалась подруга и, появившись через час на пороге квартиры, потащила женщину в магазин.
Выбирали часа три, не меньше. Наташа вернулась домой совершенно обессиленная и впервые за десять лет сварила на ужин готовые пельмени. Муж на этот «ужас» не обратил никакого внимания, а когда супруга продемонстрировала обновки, только и сказал:
– Достойно. – И отправился приближаться к открытию. Потом, правда, заглянул на кухню, спросил обеспокоенно: – А дорого?
– Не очень, – та смущенно потупилась.
– А-а-а… Ну, тогда ладно. А свои почему не наденешь?
– Светка говорит: «Не модно».
– Зато со вкусом.
Супруг испарился, а она начала мучиться. Вроде сказал, что достойно выглядит в новом наряде, а в то же время и безвкусным назвал. Хотя сама женщина казалась себе в нем верхом совершенства. Это было четыре дня назад. И с того вечера Наташа каждый день облачалась в новые вещи и вертелась перед зеркалом.
«Хороший крой, и ткань приятная, и рисунок вроде не сложный, но манящий, яркий», – рассматривала геометрический узор платья: черный фон пересекали крупные красные и бежевые треугольники. «Хороший крой», – повторяла снова и снова, проводя руками по груди и бедрам. «Если бы треугольники легли в других местах, было бы некрасиво. Они бы перерезали фигуру, нарушили пропорции, а так все на месте: достоинства (высокая грудь) выделены, недостатки (широкая кость) скрыты черной тканью. Интересно, как он сейчас выглядит? Может, носит усы. Наверняка. Он же хотел отрастить, мечтал казаться взрослее. Все повторял: «Неужели не хочешь видеть рядом солидного дядю?» Нет, солидные дяди ее никогда не интересовали. Казались людьми из другого мира.
Возможно, все от комплексов. Она никогда не думала, что может быть интересной представителям старшего поколения. Ну, о чем они будут разговаривать? Да и встречалась-то всегда с ровесниками (были после Ивана еще пара-тройка ухажеров), и замуж выскочила за одногодку. И никогда не жалела: одни и те же ценности, одни книги, одна музыка, одинаковый взгляд на окружающую действительность. В общем, что называется, нашли друг друга. Хотя вот шахматы Наташа не любила. Вообще любые настольные игры наводили на нее тоску. Мужу нравились игры разума, а она предпочитала хитросплетения чувств, потому и любила читать. И когда мужчины склонялись над доской, женщина сворачивалась калачиком с очередным романом (естественно, если нечего было парить, жарить и стирать). Потом пересказывала мужу прочитанное, тот снисходительно слушал и резюмировал: «Сопли».
«Интересно, Ваня сейчас бы так же отозвался о моих пристрастиях к сентиментальной литературе?» Раньше, слушая рассказы о страданиях Анжелики, он чмокал Наташу в нос, гладил по голове и ласково называл «своей маркизой Ангелов». Но вот так чтобы равнодушно брякнуть: «Сопли». Нет, такого не было. «А туфли Светка действительно чудесные выбрала». Телесные – на полтона светлее бежевых треугольников платья, – они зрительно удлиняли ногу, добавляя изящества полукруглым носком и притягивая внимание ненавязчивым блеском металлической позолоченной вставки на пятке. «Не подвернуть бы только эти самые блестящие пятки в самый неподходящий момент. Каблук тонкий – того и гляди переломится. Ну, разве можно на такой высоте плыть павой? Нет, только спотыкаться все время».
– Упаду, – первое, что сказала она, взгромоздившись на шпильки, которые чудесным образом не переломились под ее весом.
– Я же не падаю, – возразила Светка.
– У тебя опыт, – отозвалась Наташа.
И обе заржали тем бестолковым и радостным смехом, который можно было бы ожидать от Светкиных учеников, а не от двух теток, которым уже не слегка за… Отсмеявшись, подруга спросила, заранее строго сведя брови:
– Берем?
– Берем, – вздохнула Наташа. Смотрелись туфли действительно превосходно. – И как только ты на них ходишь?
– У меня другого выхода нет. Так я им хотя бы до плеча доставать буду, а без каблуков под мышкой проскакиваю, и никакой внушительности.
– С каких пор учителя обретают внушительность ростом? При чем тут внешность?
– Ну, знаешь, внешность тоже имеет значение. Это только кажется, что детей не волнует твой внешний вид и они приходят в класс лишь за знаниями.
– А они не за этим приходят?