Они лежали в постели, его неосязаемая кожа тихонько дышала за ее спиной, София почти засыпала — самое время выпасть из сознания, пока яркий утренний свет не атаковал занавески и пока Габриэль согревает и охраняет ее тылы. Его губы касались ее соломенных волос с отросшими за два месяца темными корнями — клиенты упивались воспоминаниями о Дебби Харри, и София забыла за ненадобностью дорогу в парикмахерскую.
— Я видел, как ты вчера репетировала.
Ее словно вытряхнули из сна. Внизу живота, там, где ребенок, заныло от страха. Как он отнесется к этой затее — раз, и как оценит ее профессионализм — два. Сплошные нервы.
— А… Где?
— В клубе. Перед началом твоей смены.
Еще один повод для страха с тех пор, как прозрела Марта.
— Тебя кто-нибудь видел?
Он легонько пошевелился.
— Нет. Разумеется, нет. Я сидел сзади. В темноте. К тому же твои коллеги не слишком восприимчивы. Наркотики и алкоголь заглушают их интуицию.
— Верно.
Пауза длилась слишком долго. Софии хотелось, чтобы ему понравился номер, и она злилась на себя за то, что нуждается в его одобрении. За то, что вообще нуждается в одобрении, а в его особенно. Вроде бы ей ни к чему, чтобы Габриэль считал ее хорошей девочкой. И тем не менее она этого хотела. Ожидание затягивалось. Густая тишина звенела, как крик, напряжение охаживало их тела мотыльковыми крыльями. В конце концов София не выдержала:
— Ну и?..
— О чем ты?
— Что ты думаешь?
Льдина между ними с хрустом треснула, возникшая полынья стремительно ширилась. Он в бешенстве, она это чувствует. Ему противны и сама идея номера, и ее танец. Ни выступление, ни танцовщица ему не нравятся. И сейчас он разразится нудными затасканными штампами, и это будет невыносимо. Хотя, наверное, ничего другого от ангела и нельзя ожидать. Господи прости, но она не желает выслушивать от Габриэля благолепную чушь в духе вышибалы Джозефа. София ощетинилась, готовясь к отпору, захлопнула за собой дверь из холодной стали. Ставни закрыты, ей страшно. Но еще сильнее ее гнев, хотя Габриэль до сих пор не произнес ни слова.
— Блин, ну скажи наконец что-нибудь!
— Хм… У твоего танца определенно имеются исторические прецеденты.
— Что?! Ты о чем?
— Танец беременных женщин. Очень полезно для здоровья. Прятать женщин от посторонних глаз, когда у них живот начинает расти, — относительно недавняя практика.
— Вот как…
— На самом деле это началось в викторианские времена. Во многих культурах считалось очень важным хорошенько разглядеть беременную, дабы удостовериться, что дела в сообществе идут хорошо. В некоторых местах этот обычай до сих пор сохранился, хотя, конечно, излишне ханжеское западное общество предпочитает на беременных не смотреть.
— Разве что на журнальных обложках.
— Точно.
— Выходит, то, что я делаю, антропологически корректно?
— Наверное. Почему нет? А ты чего от меня ожидала?
София перевернулась на спину, поерзала на матрасе, подвинула Габриэля, укладывая поудобнее себя и выпяченный живот.
— Ну, не знаю. Ты мог бы заявить, что я эксплуатирую свою беременность. Зарабатываю на нерожденном ребенке.
Габриэль, приподнявшись на локте, перебирал пальцами ее отросшие двухцветные волосы и довольно улыбался.
— А зачем мне делать какие-то заявления? Ты сама все сказала.
— Значит, ты думаешь, что это плохо?
— София, — вздохнул Габриэль, — что ты сама думаешь?
София нахмурилась:
— Не знаю. По-моему, все нормально. Мне нравится. Нравится танцевать. А еще больше — ставить танец, интересно быть хореографом. По-моему, нашей клиентуре тоже понравится. А Денни тем более. И по-моему, я хорошо поработала.
— Действительно хорошо.
София помолчала, нервозность премьерши пошла на убыль.
— Правда?
— Не мне судить, но со стороны все очень неплохо. Вы с Каролиной отлично смотритесь вместе.
Умиротворенность Софии мигом улетучилась, она снова принялась доказывать свою правоту:
— Еще бы! Мы вкалывали как лошади. И уж прости, но хочу напомнить: я не знаю, как иначе заработать на жизнь, а ты с самого начала, с той самой минуты, как заявился со своей сногсшибательной благой вестью, знал, что я стриптизерша.
— Не с вестью, но с вопросом. Но ты права, я знал о твоей профессии…
— И уж кому-кому, но не тебе с твоей-то должностью…
— Это не должность, София, это я сам.
— Ты понимаешь, о чем я. Какое право ты имеешь рассуждать об общественном положении и эксплуатации женщин?
— Никакого, — согласился Габриэль. — Ни малейшего права. Потому я и не рассуждаю. — София молчала, выжидая: а вдруг он морочит ей голову. Но Габриэль продолжил: — Я не спорю с тобой. У меня нет такого права. И я не отговариваю тебя. Я здесь не для этого.
— А то.
— И твою работу я не обсуждаю. Ты права. Тебя избрали. То есть определили в матери. Такую, какая есть. Значит, так надо. Возможно, о том, что ты предпримешь, когда забеременеешь, было известно заранее. Я, честное слово, не знаю.
— Ах да, — закивала София, — я забыла. Ты, помнится, всего лишь посыльный?
— Не передергивай. Я не только посыльный, но и хранитель. Я забочусь о тебе, но мне не позволено действовать и улаживать все твои проблемы.
— Такие пункты контрактом не предусмотрены?
— Боюсь, такие способности не предусмотрены.
— Выходит, ты не сможешь облегчить мне жизнь?
— Никто не сможет.
После паузы София запротестовала:
— Но, Габриэль, с тобой мне легче. Когда ты рядом, я чувствую себя лучше, спокойнее, я в безопасности.
— Знаю, как ты себя чувствуешь, — вздохнул Габриэль. — И понимаю, что это из-за меня, но это не реальность, а всего лишь ангельские штучки. Это не выход, не решение проблемы.
— А жаль.
Наступившую тишину нарушил следующий вопрос Софии:
— Габриэль, а разве не затем и нужен этот ребенок?
— Что?
— Разве он не тот, кто должен облегчить жизнь? — Габриэль не откликался. — Ну же, ответь. Для чего мне рожать этого ребенка? — допытывалась София. — Для чего рожать Мессию?
— Ты веришь, что это Мессия?
— Не знаю. Иногда верю. Когда я думаю обо всем этом, об обстоятельствах моей беременности, о тебе, то не нахожу иного логического объяснения. И тогда мне становится страшно. Я не понимаю, как такое может быть. Даже сейчас трудно поверить в то, что со мной случилось, не говоря уж о том, что будет, когда ребенок родится, когда он станет реальностью.
— Наверное, это нормально.
— И мне не стоит ломать голову над тем, чего я не могу изменить, да? И все-таки, зачем нужен Мессия, если он не улучшит жизнь?
В рассеявшейся тьме Габриэль крепко обнял ее.
— Я не знаю, София.
София лежала в надежных и неосязаемых объятиях Габриэля, пытаясь понять, о чем он умолчал, удивляясь, с чего она вдруг заговорила о Мессии, спрашивая себя, действительно ли она верит, что у ее ребенка именно такое будущее. Она верила в беременность, знала, что ребенок на подходе, но все остальное по-прежнему казалось невероятным. Куда более невероятным, чем Габриэль. И если он и впрямь не знает ответов на ее вопросы, сама она их вряд ли раздобудет — и уж точно не в пять утра, уставшая и растерянная. В конце концов напряженная работа и беременность взяли верх, София перестала бороться с неясностями и начала засыпать, мысленно благодаря уходящее лето за утра, которые наступают все позже, — легче заснуть в предрассветной дымке, чем на ярком свету.
Расслабленное тело, прекратив поиски ответов, уже разлеглось на матрасе, когда финальный вопрос, сформировавшись в голове Софии, слетел с языка:
— Габриэль?
— Да? — немедленно откликнулся он, хотя София была уверена, что он уже спит.
— Габриэль, с этим ребенком будет все в порядке? Ну… не так, как раньше?
Габриэль молча придвинулся ближе, крепче обнял ее.
Она взяла его за руку:
— С моим ребенком все будет хорошо?
— София, не знаю, честное слово.
Впервые София назвала ребенка «мой». Габриэлю больше нечего было добавить. София надеялась, что он говорит правду. Она надеялась, что он знает правду. Спустя еще полчаса, когда утро уже сияло вовсю, она наконец заснула.
Тридцать три
В новом танце. София в качестве наставника, мамаши-хореографа. Каролина в кои-то веки не ноет, усердно и с увлечением работает — к удивлению Софии. Стыд за длинный язык и желание загладить вину сделали из Каролины способную ученицу. Но еще больше София удивляется себе. Она скоро обнаружила, что ей нравится новая работа, нравится творить, она находит удовлетворение в том, как замысел обращается в движение, как танцевальные па становятся все ближе к совершенству. Сочинение хореографии непохоже на импровизацию под музыку, непохоже оно и на танец, заранее спланированный — заодно с заработком. Новый номер тщательно продумывался. Точнее, пять номеров; каждый плавно перетекает в последующий, создавая впечатление единства — вступление, середина, взрывной финал. София давно поднаторела в том, как сразить клиента за три минуты. Но теперь она задумала нечто более амбициозное. Теперь она пыталась рассказать историю.
Перемена произошла не сразу, дамасского обращения не было — хип-хоповая бесшабашная стриптизерша не превратилась за одно мгновение в правую руку Марты Грэхем. На первой репетиции София не пылала вдохновением, не сыпала гениальными идеями направо и налево, а послушная Каролина не подхватывала их на лету ловкими конечностями. Но телефонный разговор с верной и разумной Бет прочистил Софии мозги: они с Каролиной должны в первую очередь помнить, зачем они все это затеяли. София попыталась разгадать, что было в том балете, который она увидела в четыре года, чем прельстили ее танцовщицы, что отплясывали в мюзиклах, на которые она ходила вместе с родителями, — она пыталась вспомнить, отчего ей так захотелось стать одной из них. Во всяком случае, не из-за красивых нарядов и не из-за широко распахнутых глаз и оттянутых носочков. Тогда Софию заинтересовали ожившая Коппелия и Жизель, затанцевавшая себя до смерти, — обе не более изысканные, чем попсовый ансамбль «Люди Пана», переводивший на балетный язык популярные песенки. Когда Бет спросила, почему ей хотелось стать одной из них, София ответила, что ей нравились истории, которые они разыгрывали. И, ответив, поняла, над чем она будет работать. Пятипесенная история, шеститактовая повесть. От «Папа, хватит читать мораль» через «Мамма миа» к «Матери, что встречает дитя» — такой путь выбрала София, чтобы стать анти-Саломеей: не срывать, но набрасывать покровы на каждый месяц беременности, начать полуголой и закончить полностью одетой — с Каролиной в качестве портнихи, одевающей будущую мать. София воспользовалась своим умением ритмично двигаться под музыку, улавливать настроение, прослеживать посредством стандартных па первоначальный замысел. Она умела сочинять движения. На сцене блеск и яркие огни скроют пот, а заученный танец покажется блестящей импровизацией.