Однако между этими двумя вещами нет никакого противоречия. Мы просто неверно истолковываем имеющиеся данные. Так, мы часто воспринимаем как средневековые, так и современные призывы к преданности как что-то, что имело место в действительности, чем как это должно было быть. Это классическая ошибка — допускать, что система нормативной этики регулирует действительное поведение. Например, мои студенты хотят верить, что современные японские рабочие каким-то образом «генетически» преданны компании Мицубиси, не осознавая, что современная японская корпоративная система была сознательно создана в конце 1910-х годов именно потому, что японские рабочие не были преданны корпорациям, а в действительности меняли нанимателя настолько часто, насколько это соответствовало их экономическим интересам.
Похожим образом, мы часто попадаем в ту же самую ловушку, когда встречаемся с примерами мнимой готовности к самопожертвованию во имя императора и нации во времена Второй Мировой Войны – с атаками камикадзе или самоубийственными пехотными атаками. Желая приписать это готовность некоему внутреннему этическому императиву, мы легко забываем, как много японское государство сделало, и в законодательном, и в идеологическом плане, чтобы создать идеализированный образ тэнносэй 天王星 («императорской системы»), в котором император весьма эффективно служил высшим средоточием патриотической верности.
В средневековье все было тоже по-другому. Сакая Таити, в недавнем эссе, названном «Развенчивая миф преданности», решил проиллюстрировать, насколько жители Запада переоценивают то, что я назвал «генетической преданностью» японцев, сравнивая воина эпохи Сэнгоку с современным игроком в бейсбол30. Он утверждает, что на самом деле самурай играл «за команду». «Если игрок в бейсбол продан в другую команду, предполагается, что он должен отдать всего себя новой команде и не думать о своих «вчерашних друзьях». Подобным образом, утверждает Сакая, «самурай не был связан никаким этическим допущением, что он будто бы не может служить двум хозяевам». На самом деле, самураи делали это все время.
Сакая, возможно, несколько преувеличивает свою мысль. Идеалы времени требовали, чтобы воин служил только одному хозяину, но к этому времени феодальная идеология уже потеряла большую часть своей психологической привлекательности более раннего периода. Связь между господином и вассалом в эпохи Хэйан и Камакура часто характеризуется глубокими личными обязательствами, в некоторых случаях продолжающимися из поколения в поколение. Хотя материальные блага такой связи нельзя назвать не имеющими значения (то есть обмен военной службы на экономическое вознаграждение), многие японские авторы подчеркивали «гуманность и сердечность» (глубоко уважаемое буси-но насакэ) этих связей и отрицали, что воин и его хозяин были связаны контрактом. Лично я отношусь к воинским сказаниям, на основании которых сделаны эти выводы, с большим подозрением, и мне кажется, что эти авторы преувеличивают природу феодальных связей до степени, гораздо большей, чем та, что имела место в действительности. Трудности, с которыми, например, встретились регенты семьи Ходзё, восстанавливая преданность своих вассалов в ранний период Камакура, подтверждают эту точку зрения31.
Но даже если это и было так, по крайней мере в эпоху Сэнгоку, нет никаких сомнений, что по крайней мере один компонент верности, наполненный эмоциями, более не был актуален — несмотря на то, что он так преувеличен в средневековых повестях. Преданность была как глубоко личным, так и контрактным обязательством, возлагавших обязанности на обе стороны. В Японии, разделенной на несколько сотен вооруженных до зубов независимых княжеств, каждый князь был озабочен тем, чтобы окружить себя опытными стратегами и воинами. Эффективное управление княжеством требовало установления правил, регулирующих поведение как воинов, так и крестьян. Неудивительно, что в этих правилах князья особенно подчеркивали преданность, которую должны были проявлять их самураи. Первое из 99 правил Такэда Нобусигэ предупреждает, что вассал никогда не должен предавать его господина. Однако, как Сакая напоминает нам, «определенное качество, являющееся желаемым, не гарантирует, что оно на самом деле было таковым»32.
В действительности, правдой могло оказаться совершенно противоположное. Частота, с которой воинские кодексы подчеркивают добродетель верности происходит от того, что в действительности это качество не существовало в «мире без центра». Великие полководцы XVI столетия, в манере, с которой Джордж Стейнбреннер33 говорит о найме лучших доступных игроков в бейсбол, постоянно пытались переманить друг от друга опытных лучников, мастеров меча и военных стратегов. Верность, таким образом, покупалась, и, несмотря на увещевания в бескорыстной верности, самураи часто меняли своих хозяев, чтобы улучшить свое как текущее, так и будущее благосостояние. Однако, в век, который без сомнения произвел на свет больше харизматических личностей, чем Япония видела до этого (и увидит после), вряд ли удивительно, что некоторые самураи могли развить непривычно глубокие, эмоциональные связи со своими господами. Это и есть тот сорт преданность, к которому взывает Цунэтомо в Хагакурэ.
Однако, ситуация полностью изменилась (и изменилась к худшему) с введением «централизованного феодализма» во времена Токугава, когда бакуфу 幕府 наложило определенные ограничения на дайме 大名 в плане контроля их владений и самураев. Кроме множества ронин 浪人(самураев без хозяина), которых породила эта политика, самураи были лишены возможности «продавать» свои таланты в другие княжества в поисках выгоды, харизмы, или и того, и другого, но были рождены в жестко стратифицированном обществе с ничтожными шансами на успех. И они, и их потомки оставались в течение двух с половиной столетий наследственными вассалами рода А или Б.
Их четко определенный статус передавался по наследству, и материальное вознаграждение было четко определено — подобно тому, что получают чиновники сегодня. В действительности, вместо того, чтобы воспринимать самурая эпохи Токугава как воина, более логичным было бы думать о нем, как о государственном служащем, занимающем определенную графу в тарифной сетке. В результате, преданность самураев эпохи Токугава была безусловной, но часто крайне не личностной. Эмоциональная природа верности была, таким образом, крайне слабой для большинства воинов, которые испытывали только незначительную личную привязанность к своему формальному господину, или же не испытывали ее вовсе. Однако, и некомпетентный, и далекий от вассалов господин был все же господин, и они должны были служить ему. В этих обстоятельствах частые призывы к исполнению своего долга преданности были более чем необходимы.
Эти извращения в природе преданность эпохи Токугава, так же как и другие отступления в социополитической системе, привели к порождению «мутировавшей верности», которую Альберт Крэйг назвал «местечковым национализмом»34 и в котором преданность была эффективно смещена с фигуры господина на княжество.35
СИНИГУРУЙ, ИЛИ СТРАСТЬ К СМЕРТИ
Давайте теперь обратимся к самурайскому идеалу, касающемуся смерти, имея в виду нашего воина, который «убивает с внутренним миром — и умирает с внутренним спокойствием». Я вспоминаю о телевизионном сериале по роману Джеймса Клэвелла «Сёгун», и особенно о протесте японо-американской аудитории против того, что японцы представлены в сериале кровожадными и постоянно жаждущими умереть. Действительно, в дискуссии, которая последовала в нашем кампусе на той же неделе, когда вышел сериал, я, помнится, говорил о том же самом. Я заметил, что все японцы в фильме «умирали от желания умереть», поскольку они моментально хватались за свои мечи, чтобы совершить сэппуку 切腹 (ритуальное убийство путем разрезания живота).
Эта связь со смертью — другая сторона нашего представления о самураях. Если это и не часть формулировки бусидо Нитобэ Инадзо, то это основная мысль, которая поднимается в Хагакурэ: «путь самурая лежит в смерти». Здесь речь идет о двух типах смерти. Возможно, вначале у нас появится мысль, что самурай совершает самоубийство с готовностью, либо в качестве расплаты за убийство, либо чтобы последовать за своим господином после смерти, либо чтобы загладить совершённую ошибку. Затем, мы думаем об этом самурае как о ком-то, кто хладнокровно убивал других людей, в особенности «грубых» крестьян. Это, я полагаю, идея, которая происходит от знакомства с концепцией кирисутэ гомэн, или «право на убийство» представителя низкого звания, который не проявил к самураю должного уважения. Оба эти компонента отношения самурая к смерти играют значительную роль в сериале «Сёгун».
Сэппуку имеет длительную историю в Японии – по крайней мере, начиная с позднего периода Хэйан. Однако самоубийство не было широко распространенным обычаем и применялось преимущественно в ситуациях, когда воин непременно встретил бы смерть от рук врагов. Поскольку пытки были широко распространены в средневековой Японии, самоубийство – без разницы, броситься ли с лошади вниз, вложив меч в рот, или вспороть себе живот, что со временем стало все более «популярным» — представлялось предпочтительнее пленения. Со временем, сэппуку стало ассоциироваться с благородной смертью. Поскольку живот считался вместилищем души, то разрезание живота и выпускание своих собственных кишок считалось способом показать чистоту намерений самурая.
И хотя воинские повести испытывали нежные чувства, восхваляя эту практику – можно вспомнить историю целого рода Ходзё, покончившего самоубийством при падении Камакура, описанную в Тайхэйки – в действительности же не так много воинов кончало самоубийством, если не было немедленной угрозы поражения и смерти от рук врагов. Ёсицунэ и Нобунага представляют собой два примера самоубийства в таких обстоятельствах.
Существовали и другие формы сэппуку, кроме описанных. Иногда воин мог покончить с жизнью, чтобы показать свое несогласие с поведением своего господина – форма самоубийства, известная как канси. В период Сэнгоку описано достаточное число случаев дзюнси, когда вассалы следовали за своим господином после его смерти. Теоретически, это была привилегия нескольких, самых близких вассалов, однако встречались случаи, когда 20-30 самураев совершало дзюнси после кончины своего господина. Большинство, однако, было согласно жить дальше, или Япония скоро была бы лишена всех своих воинов, если бы всем фанатикам, подобным Цунэтомо, было позволено последовать за своими господами после их смерти.