Захлебываясь в слезах, дрожа всем телом, – что бы дали они тогда за один ласковый взгляд, за одно доброе слово!
И тогда происходит одно из невидимых Божьих чудес.
Стерегущий эти души Христос склоняется к ним, невидимо берет их за руки, прижимает к себе, как пастух испуганную трепещущую овцу.
И все, что было слышно ими о страданиях Христа, встает вдруг разом. Они чувствуют, что страдают не одни, и странная острая радость слияния муки своей с мукой Христовой проникает в них.
О эта сладость, сменяющая недавнюю дрожь, страх и одиночество, эти блещущие восторгом глаза, этот шепот непонятных слов, немогущих пересказать Богу всего, что наполняет то сердце, в которое Он вошел и в котором останется.
Эти часы не забудутся. И этих детей никто никогда, никогда не оторвет от Христа…
Бывают дети особенно отмеченные перстом Божиим, дети задумчивые, сосредоточенные, милостивые, набожные с первых лет своих.
Однажды в одной из чтимых петербургских часовен мне довелось увидеть милого ребенка лет четырех.
Она была одета во всем белом, и из белого шелкового капора смотрело прелестное лицо в рамке светлых вьющихся волос с черными серьезными глазами.
В ней было что-то важное, сосредоточенное, как это часто бывает в детях, развитых не по летам. Глаза ее глядели тоже внимательно, сочувственно, но несколько строго.
Почтенная пожилая няня держала девочку за руку. Она, помолившись широким крестом у входа, подошла к свечному ящику, купила несколько свечей и стала ставить эти свечи у главных икон. За всем этим красавица девочка пристально присматривала, точно проверяя, так ли все исполняет няня, как надо. Ставя свечку, няня всякий раз подымала девочку с пола и подносила ее к иконе. Девочка тянулась к ней руками, предварительно набожно перекрестясь на руках у няни.
Было отрадно следить за ними.
Когда они обошли все иконы, я спросил у няни, часто ли они тут бывают.
– Да почитай всякий день, – радушно ответила няня, – все меня сюда тянут.
– Что же, Богу любит молиться?
– У-у-у… Такая богомолица, а уж иконы как любит; сколько их у кроватки понавешано, и чтоб непременно лампадка горела и не гасла. Огорчается очень, если погаснет. Вот тоже до бедных большая охотница. Не позволит ни одного нищего пропустить, чтоб не подать, – маменька ихняя нарочно для того медь припасает: как идем гулять, так сейчас нам и отсыплет.
Так говорила няня, а девочка стояла, сияя своими синими глазами, и какая-то трогательная неземная прелесть излучалась из милого ребенка. То казалось, что она слушает слова няни, то чудилось, что ее душа где-то далеко:
И в светлый сон ее душа младая
Бог знает чем была погружена.
Какая судьба ждет это Божие дитя? Выживет ли она? Приветом ли встретит ее жизнь и ничем не омрачит тихое сияние ее молодости? Или на болезненно чуткое сердце один за другим станут падать тяжелые удары? Но она будет знать тогда, куда ей укрыться. И как первое обручение ее с Богом, в Котором всегда найдет она утешение, отраду, защиту и силу, будет ей вспоминаться ее детство, зимний день в столице, и сама она, маленькая, ставящая со старой няней свечи в часовне любимым образам.
Беречь таких детей надо, чтобы хоть в те годы, когда еще можно оградить душу от злых вихрей жизни, хоть тогда ничем не была она смущена.
Высшая степень религиозного настроения детей – это когда в них проявляется склонность к пастырству.
Я знал старых благоговейнных священников, которые рассказывали про себя, что в детстве они очень любили «служить», то есть произносить богослужебные возгласы на распеве, подражать каждению.
Некоторые не одобряют таких наклонностей, считая проявление таких стремлений у детей кощунством. Но все дело в том, делается ли это с тем, чтобы только передразнивать духовенство, или делается по непреодолимой внутренней потребности, в самом сосредоточенном настроении.
Вот как однажды взглянула на такого рода дело первенствующая Церковь.
Будущий великий столп истины, святитель Афанасий Великий, в детстве часто играл со сверстниками своими на морском берегу. Неподалеку находился дом архиепископа, и он порой смотрел на игры детей.
Маленький Афанасий чрезвычайно любил церковные обряды, и ему нравилось исполнять их, подражая тому, что он видал в церквах. И между прочим, он над некоторыми из своих сверстников-мальчиков в воде неподалеку от берега совершал обряд крещения.
Архиепископ остановился на мысли: если обряд совершен с благоговением и верой, можно ли считать, что тут было совершено воистину таинство крещения. Он собрал по этому поводу совещание, и было решено вменить этим детям крещение как истинное и считать этих языческих детей крещенными…
Чудная тайна овевает детство великих святых.
Вот в тишине курской ночи, когда все уже затихло, когда уже утомились и сладкогласые соловьи, в чинно содержимом доме вдовы Агафьи Мошниной не спит старший сынок ее Прохор.
Поднявшись с подушки головой, опираясь на локоть, он прислушивается, нет ли в доме признаков жизни. Ему любо одиночество, чтобы заговорить с Богом.
И вот неслышно встал с постельки, как ангел с опущенными крыльями в своей длинной белой рубашке, прокрался в передний угол.
Старые, тяжелые иконы. На них мирных отсвет ложится от висящей с потолка лампадки.
Стоит смотрит… Что-то ему самому неведомое, невыразимое творится в нем, что-то согревает до жару, трогает до слез, уносит куда-то.
Широко на душе, беспредельно… Любит и своих, и этот дом, и ближнюю церковь с темными углами, где не увидать его, когда он забьется туда за службой, и всю окрестность, и лунное небо со звездами, и эту ночь, и весь мир… И всех хочется обнять и прижать к слабенькой детской груди…
А Богоматерь, которая через два десятка лет произнесет над этим теперешним ребенком таинственное слово: «Сей рода нашего», невидимо простирает над мальчиком Свой покров, и те ангелы, выше которых будет вознесен некогда этот стоящий перед иконами ребенок, неслышно для людей шепчут в тишине умилившейся ночи пророчественное имя: «Серафим, Серафим…»
Или кто перескажет те чувства, в которых рос под стоны родной земли боярский отрок Варфоломей, будущий вождь своего народа Сергий Радонежский?
Как, страдая маленьким сердцем своим от неизбежного горя отчизны, уже тогда вымаливал он ей ту волю, которую потом добыл ей вместе с князем Димитрием; и как должна была тогда дерзновенно подниматься к небу детская молитва этого будущего «похваления Пресвятыя Троицы».
Или что переживал он в ту ночь, когда вечером получил от явившегося ему ангела чудесные разумные грамоты, – и вдруг открылось его уму то, что раньше было темным, и он почувствовал в себе какое-то перерождение.
Все это тайны, как есть великая тайна и что-то неуловимое в первой подступи чудотворящей весны.
Но поймем, как свята эта пора жизни и как надо наполнить ее впечатлениями веры, чтобы, даже если человек потом на время и поколеблется, все же сбылись над ним слова поэта:
Молись, дитя! Сомненья камень
Твоей души не тяготит.
Твоей молитвы чистой пламень
Святой любовию горит.
Молись, дитя: тебе внимает
Творец бесчисленных миров,
И капли слез твоих считает,
И отвечать тебе готов.
Быть может, ангел твой хранитель
Все эти слезы соберет
И их в надзвездную обитель
К престолу Бога вознесет.
Молись, дитя. Мужай с летами
И, дай Бог, в пору зрелых лет
Такими ж светлыми очами
Тебе глядеть на Божий свет.
Но если жизнь тебя измучит
И ум и сердце возмутит,
Но если жизнь роптать научит,
Любовь и веру погасит, —
Приникни, с жаркими слезами
Креста подножье обойми:
Ты примиришься с небесами,
С самим собою и людьми.
И вновь тогда из райской сени
Хранитель ангел твой сойдет
И за тебя, склонив колени,
Молитву Богу вознесет…
Глава IVПроповедь веры
Проповедь веры указана в катехизисе в числе обязанностей христианина.
Никто не свободен от завета, который дал Христос всем людям, когда сказал апостолам: «Шедше, научите!»
Разница только в том размере, который получает проповедь.
Апостолы огласили проповедью всю вселенную того времени. Нина равноапостольная просветила Грузию. Равноапостольные Кирилл и Мефодий – славянские страны, равноапостольные Ольга и Владимир – свою Русь, священномученик Кукша – вятичей, святитель Стефан – великую Пермь.
Есть архипастыри, благодетельные для своей епархии, но не знаемые за пределами ее. Есть такие, как Московский Филарет, чьи имена гремят не только по всей стране при жизни их, но продолжают еще шире греметь и в веках.
Есть священники, чтимые своим приходом, а приход отца Иоанна раздвинулся на всю страну.
Также есть и проповедники среди небольшого кружка людей, и, наконец, употребляющие все воздействие свое на обращение ко Христу какой-нибудь одной души.
Понятие о проповеди должно быть принято в высшей степени широко и, конечно уж, нисколько не обнимает поучения, произносимое с церковного амвона по какому-нибудь определенному случаю и на определенную тему.
«Проповедуйте благовременно и безвременно».
Как понимать это?
Неужели же так, что, например, стать на площади, полной народа, и начать выкрикивать проповедь?
К такому приблизительно способу прибегают деятели известной Армии Спасения. Но можно сомневаться в целесообразности и действенности такой проповеди.
Есть другие правильнейшие пути.
Проповедь Бога и религии может осуществляться – и чрезвычайно красноречиво, чрезвычайно впечатляюще – вовсе без слов.
Постоянно говорить о Боге вовсе еще не значит проповедовать Бога в высоком и настоящем значении этого слова.