Было объявлено гонение на христиан, и повсюду ходили глашатаи, требуя, чтобы все поклонялись богам, и угрожая в противном случае смертью.
Неарх стал готовиться умереть за Христа, и в эти дни ему было особенно тяжело, что Полиевкт не единомышленен с ним в вере. Однажды, расплакавшись перед ним, Неарх воскликнул:
– Сердце мое разрывается на части, когда я думаю, что наша приязнь должна кончиться.
– Как, – отвечал Полиевкт, – смерть не расторгнет наш дружеский союз!
Тут Неарх рассказал другу, что готовится умереть за Христа и в небе христианин не встретится с язычником.
И тут разом во всей силе хлынули на душу Полиевкта все убеждения, раньше слышанные им от Неарха. Он вспомнил и то, как незадолго перед тем видел во сне Христа и как Христос, милостиво сказав ему: «Ты христианин, Полиевкт!» – дал ему новую прекрасную одежду и крылатого коня.
Тут Неарх объяснил ему, что новая одежда – это обновленная верой христианская жизнь Полиевкта, а крылатый конь – скорый переход его в небо.
– Вот ты уже и познал Бога! – в восторге воскликнул Неарх.
– Когда же я не знал Его! Сердце всегда во мне горело, когда ты о Нем мне говорил. Я дивился Его словам, когда ты читал Евангелие. Только именем я не был христианин, а душой я христианин, и только думал о том, когда оставлю ложных богов и стану служить Христу. Не будем же медлить, Неарх, и докажем Христу нашу верность.
Тут друзья стали испытывать друг друга. Неарх боялся, что любовь его друга к жене, к детям, к жизни, к воинскому званию пересилит в нем стремление ко Христу. Он сказал о себе, что для него Христос дороже всего на свете, а что Полиевкт едва ли представляет себе славу и блаженство, которые Господь уготовал любящим Его.
– Вот как ты думаешь, – возразил Полиевкт. – Нет, я знаю больше тебя об этом, так как получил уже во сне царскую хламиду, но можно ли мне, не принимая христианского таинства, стать воином Христовым?
– Не сомневаюсь. Он платит тем, кто приходит в виноградник в поздний час то же самое, что получают работавшие целый день.
– Слава Христу! – заключил Полиевкт этот разговор. – Пойду прочесть царский указ.
На площади Полиевкт всенародно разорвал царскую грамоту. Затем, встретив идолов, которых несли в капище, сперва рассмеялся на них и прикинувшись, что хочет им поклониться, перехватил их и сокрушил о землю двенадцать кумиров.
Тесть его Феликс имел поручение от царей преследовать христиан. Со стоном он воскликнул: «Ни боги, ни люди не могут теперь помиловать Полиевкта!»
– Что смущаешься, отец! – возразил Полиевкт. – Пусть принесут других богов, и ты увидишь все равно их бессилие.
– Все кончено, – сказал Феликс, – твоя жизнь решена, так как нельзя нарушить царского повеления. Одно могу дать тебе снисхождение: иди домой проститься с женой и детьми.
– Не пойду. Если дочь твоя захочет идти за мной, то будет счастлива, а нет – пусть останется с вашими богами.
Полиевкта стали бить по устам. Прибежала его жена, до которой быстро долетел слух о необыкновенном происшествии, и рыдала вместе со своим отцом. Полиевкт сказал ей, как сокрушил двенадцать идолов, не имевших силы защищать себя, и убеждал ее познать Бога, поклониться Ему и достигнуть жизни вечной. Дивным убеждением новообращенного, чудесно прозревшего, дышала речь Полиевкта к жене.
Слышавшие его слова многие язычники обращались ко Христу. Мученика повлекли на суд, грозили, прельщали и наконец произнесли, за его упорное исповедание Христа, смертный приговор.
Он шел с ликованием в душе на казнь и рассказывал народу, бежавшему за ним, что лучезарный юноша спустился к нему и сопровождает его и велит забыть все, что в мире. Но никто, кроме Полиевкта, этого ангела не видел. В толпе стоял Неарх, друг и духовный отец его по вере во Христа. Он крикнул ему сквозь толпу: «Прощай, верный, любимый друг мой, помни скрепивший нас союз любви!»
На месте казни Полиевкт спокойно преклонил голову, и душа его вознесена была к небу, крещенная в его мученической крови.
Обращение Полиевкта обеспечило победу христианам в его родном городе.
Так любовь христианская доставила другу то высшее и лучшее, что может дать одна душа другой: веру во Христа и вечное спасение.
Вот бесценный образ чистой и возвышенной дружбы.
Проповедь веры самая действенная, производящая наибольшее впечатление, – это проповедь «показом»: жизнь, столь близкая к заветам Христовым, что она представляет собой по высоте и по нравственной красоте своей разительную противоположность обычной мирской жизни; и поэтому заставляет людей невольно задумываться над тем, как хороша может быть христианская жизнь.
Есть очень много людей, которые были воспитаны в столь противорелигиозной среде, что сами не сознают в себе религиозных стремлений. Но вот им выпадает случай вступить в общение с религиозной семьей, и их душа в этой семье начинает переживать такой необъяснимый покой, они видят, что эти люди наслаждаются счастьем настолько высшим того счастья, которое дает мир, что они начинают желать сами войти в эту жизнь.
Часто какая-нибудь встреча с лицом высокой духовной жизни, случайное посещение какого-нибудь «старца» производит в человеке душевный переворот, приковывает его внимание к неизвестному ему дотоле миру духовному. И те люди, которые их привезли к этому старцу, – быть может, под предлогом интересной поездки, красивого местоположения того монастыря, где живет старец, а в действительности с затаенной целью духовного воздействия на него старца, – эти люди явились в этом своем действии проповедниками веры.
Всякий вообще поступок наш, который останавливает внимание ближних на мире духовном, есть проповедь наша ближним.
Известный в Москве покойный профессор философ П. Е. Астафьев рассказывал: «Я всегда перед молодежью не только не скрываю, но сознательно подчеркиваю мои религиозные верования… Вот если под вечер я в холодную погоду проеду мимо Иверской, когда там пустынно, – случается, я перекрещусь маленьким крестом, не снимая шапки… Но если днем я вижу, что вокруг много народа, и особенно студенты, которые могут знать меня в лицо, тогда уж, невзирая ни на какую погоду, я снимаю шапку и крещусь широким крестом».
В самом деле, при распространении безверия среди образованных классов общества, молодежи в высшей степени важно видеть нравственную поддержку со стороны таких людей, которые для нее представляют значительную величину по своим знаниям, талантам, общеизвестности.
И громадный пробел в жизни людей, остающихся верными Христу, представляет то, что они доселе не объединились в такой мощный союз, который блещущими в нем славными именами (а верующие находятся во всех решительно отраслях человеческого труда), среди первоклассных ученых, знаменитейших докторов (каким был московское светило профессор Захарьин), великих государственных деятелей, полководцев, художников, артистов, молча опровергал бы внушаемый молодежи предрассудок, что вера – это только пережиток старых предрассудков, суеверия, с которым давно покончили мало-мальски образованные люди.
В превосходном романе французского писателя Буржэ есть признание одного молодого образованного француза.
Он был воспитан в провинциальном городе в верующей семье, но эта вера была разбита неверующим товариществом и всей средой, в которой ему пришлось жить в учебные свои годы.
Между прочим, его очень смущало такое сравнение.
Выходя из классов, он встречал нескольких старушек, возвращавшихся от вечерни из церкви, а им навстречу шли молодые учителя того колледжа, где учился мальчик, с одушевленными живыми разговорами, со спорами о последних кипениях мысли в Париже, донесшихся сюда по телеграфной нити и в столбцах газет.
Он сравнивал отживающих свой век религиозных старух и этих умных, бойких и равнодушных к религии молодых учителей, – и это сравнение колебало последние остатки его веры.
Из этого яркого примера видно, до какой степени важно, чтобы пробуждающееся сознание видело верующими не одних только людей, стоящих далеко от жизни, но и людей смелых, известных, не только вращающихся в кипении жизни, но и создающих общественность и ведущих ее за собой.
И давным-давно пора людям верующим сплотиться для того, чтобы не только находить радость в общении своей веры, но, главным образом, поддерживать молодежь, на которую со всех сторон делается столько нападений, чтобы расшатать ее веру.
Как-то сиротливо чувствует себя, например, студент, вынесший цельными свои религиозные убеждения из губернской гимназии, когда он приедет в столичный город и его окружит среда глубокого религиозного безразличия.
Как капля воды даже камень просверливает упорным, постоянным падением, так и среда в конце концов, с ходом лет, оказывает на человека свое невидимое влияние.
И в высшей степени важно, чтобы такой заброшенный в столицу студент или учащаяся девушка знали, что они не одни: что их верования составляют жизнь и душу не только их самих – неопытной и ничего значительного в жизни не совершившей молодежи, но и людей, прославленных своими знаниями и деятельностью, чьи имена у всех на устах.
У нас же происходит обратное.
Люди очень часто тщательно скрывают, насколько близки им и дороги религиозные интересы, прикидываясь не только безразличными, но и прямо неверующими.
Один генерал из высшего круга Петербурга был широко известен своим острословием и вольностью в выражениях: большего за ним не водилось. Во всяком случае, его считали далеко не серьезным человеком.
После его смерти племянница его рассказывала:
– Как мы при жизни мало понимали дядю Сашу! Мы все видели в нем только веселого балагура, от речей которого надо было спасать уши барышень. А между тем в нем, оказывается, была чуткая душа и большие запросы. Разбирая его письма, мы нашли много писем… – она назвала одно выдающееся лицо, известное своей духовностью. – Они переписывались о разных значительных предметах, и в одном из писем сказано: «Я очень жалею, что наша вчерашняя беседа так неожиданно была прервана. С немногими я с такой охотой и так искренне беседую о религии, как с вами…»