Вспомним обращение к Богу и совершенное ради Бога отвержение мира величайшим подвижником и иноком, преподобным Арсением Великим.
Одно имя его невольно напоминает нам полное уединение, обособление от людей ничем не развлекаемой, сосредоточенной души, в никогда не перестающей молитве в нерушимом молчании, что-то суровое, всецело отрешившееся от земли, воспарившее еще в оболочке и в узах тела в небесную высоту к бесплотным духам.
Арсений воистину отвергся от мира и от всего, что в мире. Вознесенный на высоту почестей, один из первых лиц Византийской империи, он изорвал своими руками, затоптал свое земное благополучие, как будто стремясь за всякую минуту своего прежнего роскошного образа жизни заплатить ценою вольного мучения.
Римлянин родом, родившийся в семье, блиставшей знатностью и богатством, он получил глубокое образование, которое было в нем еще возвышено его способностями и трудолюбием.
Слава о нем дошла до императора Феодосия Великого, и он призвал его в Константинополь, чтобы ему поручить воспитание своих сыновей.
Арсению в это время было всего двадцать девять лет.
Положение Арсения в Царьграде было совершенно исключительное. Он занимал место непосредственно после лиц императорского дома. Для поддержания своего достоинства или по любви к пышности, он был при дворе самым блистательным лицом, был богаче всех одет, имел роскошную обстановку. Он взял привычку сильно душить себя самыми дорогими духами и держал у себя в доме тысячу слуг, богато одетых.
Достигнув высоты почестей, превосходя, быть может, всех людей в мире пышностью быта, Арсений не был счастлив и покоен. Он чувствовал, что его возвышение и его богатство были проходящими благами, что их придется покинуть вместе с жизнью, когда при нас остаются одни наши дела.
Благодать Божия начинала действовать в его сердце, и его пронимал страх за свою душу. Время от времени он на коленях в слезах умолял Бога открыть ему, что делать, чтобы спастись. Так молился он неотступно и наконец получил непосредственный ответ. Он услышал таинственный голос: «Арсений, бегай от общества людей, и ты спасешься».
После этого призыва Арсений не стал колебаться. Он решил разом порвать с привычною жизнью; тайно сел на корабль, отплывавший в Александрию, и из Александрии направился в суровую пустыню, скит, чтобы начать отшельническую жизнь. Ему было тогда сорок лет, значит, он провел при дворе из них одиннадцать.
В монастыре, где думал оставаться Арсений, он сразу был подвергнут тяжелому испытанию. Когда все иноки сели за трапезу, отшельник с братией не обратил на него ни малейшего внимания, и он один стоял у стены. Через некоторое время отшельник бросил ему хлеб, лежавший на столе, сказав с пренебрежением: «Ешь, если хочешь».
Тогда Арсений стал на четвереньки и, как зверь, подошел к тому месту, где он был брошен.
– Этот человек годен для монашеской жизни, – сказал отшельник.
В пустыне Арсению снова был голос:
– Арсений, бегай людей, храни молчание и пребывай в покое – это первое, что ты должен достичь, чтобы воздвигнуть здание своего спасения.
Он дошел до такого сосредоточения, что всякое посещение людское тяготило его. Святой Иоанн Дамаскин, ставивший Арсения образцом для иноков своего времени, говорит:
– Вы, живущие в пустыне, помните об этом ангеле (так он называл Арсения) и обратите внимание на то, как он отстранялся от людей, приходивших посещать его в его уединении, как он даже избегал говорить с ними из боязни упустить свое духовное настроение, которое ему было дороже всяких отношений с людьми.
Он избегал разговоров, потому что боялся при разговоре впасть в какую-нибудь ошибку, и выработал знаменитое изречение:
– Я часто раскаивался в том, что говорил; но никогда не раскаивался в том, что промолчал.
Конечно, обращение к Богу человеческой души, которая раньше ходила вне путей закона Божиего или для которой Бог не был раньше единой целью жизни, – такое обращение составляет настолько сокровенную историю человеческого существования, что она редко вполне обнажается при жизни. Но какая высочайшая поэзия скрыта в этих моментах…
Представьте себе всю сказочную роскошь Византийского двора, и среди этой роскоши в годах почти юности достигшего величайшего для подданного земного величия Арсения.
Кубок земной славы им был испит до дна. Роскошь, которою он себя окружал и которая была так велика, что казалась даже маловероятною, была, возможно, последней вставкой, последним усилием, чтобы привязать себя к миру, испытать миг всепоглощающего, довлеющего душе счастья…
Но нет, нет, душа тоскует. Душе тягостно среди условий этого широкого быта, и отовсюду из-под этой безумной роскоши выглядывает страшный глаз смерти. Все звуки роскошного пиршества заглушены доносящимся до слуха свистом косы, скашивающей все, что живет и красуется на земле.
К Нему, к Нему одному Бесконечному, среди общего стремления к крушению; к Нему, к Нему единому Неизменному, среди общей изменяемости людей и миров. Только Он наполнил пустоту той души, которая создана, чтобы вместить Его. Только Он утешит скорбь души, которая всегда будет тосковать без Него… И все, что не напоминает о Нем, – это все будет лишнее, это все путы на ногах, цепи, оковывающие невольников мира…
Со всем разом покончить, пренебречь, сократить до последней степени телесные потребности свои. Избрать пиршеством себе пост; во имя Его и тех, которые гибли за Него, жить отреченною жизнью, принять на себя подвиг ежедневного, вольного мученичества – вот цель, вот путь.
И в глубокой пещере, в одежде, хуже которой не было ни у одного инока, в суровом посте, до степени невообразимой сократив все свои потребности, Арсений чувствовал себя счастливее, чем на вершине земной славы, в роскошных покоях среди роскошного Константинополя.
Так Божественный призыв способен изменить человеческую природу.
Вспомним русского подражателя Арсения Великого святителя Филиппа, митрополита Московского.
Происхождением из знатного московского боярства, юный Федор Колычев с детства был взят ко двору, и государь-отрок Иоанн IV оказывал ему особенное расположение. Но знатность его рода, блестящий жизненный путь, богатство не удовлетворяли его. В те лета, когда знатная молодежь бывала уже отцами семейств, он оставался еще холост, точно боясь связать себя с миром неразрушимой связью.
И вот на тридцатом году его жизни, когда в одно воскресное летнее утро возгласили во время литургии слова Спасителя: «Никто же может двума господинома работати», – в этих словах он услышал последний Божий призыв среди давно совершавшейся в нем душевной работы. Он понял в тот миг, что нет ему выбора между миром и Богом. Или он должен увязнуть в мирских тенетах, или разом порвать их и пойти за Христом.
И вот тайно, в одежде простолюдина удаляется он из Москвы, чтобы скрыться незамеченным во время вероятных поисков; живет некоторое время среди крестьян у Онежского озера, потом является в Соловецкую обитель, где принимает на себя суровые работы: рубит дрова, копает в огороде землю, работает на мельнице и на рыбной ловле, через полтора года принимает постриг. После многих трудов выбран братией в игумены, и через тридцать лет после своего бегства из Москвы возвращается в нее, чтобы вступить на митрополичий престол.
Всем известно бесстрашное печалование митрополита Филиппа перед Иоанном Грозным за московский народ, закончившееся мученической его смертью. Но едва ли не выше, чем это печалование, чем эта смерть, был его первоначальный подвиг и его вольное оставление мира для служения Богу в безвестности и уничижении…
До сих пор мы говорили о переломе в жизни святых, о тех священных минутах, когда люди светлой жизни, не отдавшиеся еще Богу всецело, совершенно порывали с миром, чтобы все свои силы, помыслы, чувства направлять на служение одному своему Творцу.
Но сколько переломов менее поразительных совершалось и совершается в жизни людей обыкновенных, которые после такого перелома если не пылают перед Богом ярким пламенем, как те великие, о которых только что было говорено, то начинают светиться перед Ним, как малые, тихие огоньки зажженных усердной рукой восковых свечей.
Как часто бывает, что человек во всем разуверится, жизнь в глазах его потеряла всякий смысл, ему некому довериться, во всех людях ему приходится видеть своих врагов, все мечты его поруганы, все иллюзии рушились… В жизни остается ему одно отчаяние, одни стоны и желание скорейшей развязки.
И вот в эти минуты вспоминается ему забытый им великий Друг, Который только того и ждет, чтобы человек о Нем вспомнил. И человеку вспоминается Тот Сын Человеческий, Который ради него сошел с небес, родился в бедной пещере, понес жизненную тяготу и за новое учение Свое был распят, омыв его, отчаявшегося теперь человека, в потоке Своей чудотворной и животворящей крови.
Неужели изменит ему Тот, Кто за него умер? Неужели не поймет его Тот, Кто его создал? Неужели не ждет его и ответит ему холодностью Тот, Кто купил его такой ценой?.. И исстрадавшаяся душа с криком, в котором слышится и прощание с прежней, ничего не давшей и обманувшей жизнью, и приветствие новому счастливому существованию, бросается к ногам Христовым.
Конечно, нельзя не только описать, но даже приблизительно представить себе всех разнообразий этих обращений души человеческой к Богу. Такое обращение бывает всякий раз, когда человек почувствует в себе такое святое призвание, которое, как все благое, подсказывается человеку Духом Святым.
Лет десять тому назад умер в Англии доктор Барнардо, который получил трогательное имя «отца ничьих детей». Будучи молодым студентом-медиком, доктор Барнардо встретился однажды с несколькими покинутыми малышами, которые рассказали ему, что, не имея пристанища, живут на лондонских крышах. Он приютил их в своей студенческой комнате и с помощью их разыскал других таких же детей.
Вид детского беспомощного горя маленьких человеческих существ, ведущих звериную жизнь, так потряс Барнардо, что он тут же решил отдать этим бесприютным несчастным детям всю свою жизнь.